Уилки Коллинз - Закон и женщина

Великодушный мистер Плеймор, подчинив правила экономии требованиям человеколюбия, предложил устроить частную подписку и сам украсил подписной лист щедрым пожертвованием.

Прочитав письмо мистера Плеймора, я тотчас же написала брату Декстера, предлагая в ожидании результатов подписки взять на себя содержание Ариэли с тем условием, чтобы она сопровождала своего господина, когда его повезут в дом умалишенных. Мое предложение и условия были охотно приняты. Но когда я попросила, чтобы ей и впредь было позволено ухаживать за ее господином, как она ухаживала за ним до сих пор, мне было отказано. Правила заведения воспрещали это. Однако с помощью настойчивости и убеждений мне удалось добиться значительной уступки. Ариэль позволено было проводить известные часы дня и с известными условиями в комнате ее хозяина и сопровождать его во время его прогулок в кресле по саду. К чести человечества, я должна прибавить, что мое обязательство не ввело меня в большие издержки. Наш подписной лист, порученный Бенджамену, привлек многих. Не только друзья его, но и люди совершенно посторонние, выслушав печальную историю Ариэли, охотно открывали свои кошельки.

На другой день после свидания с мистером Плеймором я получила письмо от моей свекрови из Испании. Описать, что я почувствовала, когда сломала печать и прочла первые строки, решительно невозможно. Пусть на этот раз вместо меня говорит миссис Макаллан.

Она писала:

«Моя милая Валерия! Спешу поделиться с Вами радостью. Юстас оправдал мое доверие. Вернувшись в Англию, он вернется к Вам, если Вы ему это позволите. Уверяю Вас, что это решение он принял самостоятельно, не под моим влиянием.

Едва он пришел в себя и узнал от меня, что Вы ухаживали за ним во время его болезни, он сказал: «Как только я окажусь в Англии, я пойду к Валерии. Как Вы думаете, простит она меня?» Теперь ответ за Вами. Если Вы любите нас, отвечайте с первой почтой.

Я решила не отправлять сразу это письмо. Я хочу дать ему подумать. Если время изменит его решение, я скажу Вам об этом прямо.

Прошло три дня — и все без изменений. Он живет одним чувством — желанием увидеть Вас.

Но я должна предупредить Вас. Ни время, ни перенесенные страдания не изменили его отвращения к Вашему намерению расследовать обстоятельства смерти его первой жены. Он знать не хочет о том, что это делается ради его интересов.

«Отказалась ли она от этого намерения? Вы уверены в этом?» — вот вопросы, которые он задает беспрестанно. Я отвечаю ему так, чтобы успокоить его. Я говорю, что в силу обстоятельств Вам пришлось отказаться от своего намерения. Что препятствия, которые встретились Вам, оказались непреодолимыми.

Таково и действительно мое мнение — я высказывала его Вам и с тех пор я не слышала от Вас ничего такого, что могло бы заставить меня думать иначе. Если я права, Вам стоит только сказать это в Вашем письме, и все пойдет хорошо. Если же Вы все еще не отказались от своих безнадежных планов, приготовьтесь к последствиям Вашего упрямства. Если Вы пойдете против убеждений Юстаса, Вы лишите себя его благодарности, его раскаяния, его любви и, как мне кажется, никогда его больше не увидите.

Я выражаюсь сильно, моя милая, но я делаю это для Вашей же пользы. Когда будете писать мне, напишите несколько строк и Юстасу.

Что касается дня нашего отъезда, я еще не могу назначить его. Юстас поправляется очень медленно, доктор еще не позволяет ему вставать с постели. Когда же мы наконец пустимся в путь, мы должны будем ехать не спеша, так что пройдет по крайней мере шесть недель, прежде чем мы увидим милую старую Англию.

Я спрятала письмо и попробовала успокоиться и овладеть собой. Чтобы понять вполне мое положение, необходимо вспомнить одно обстоятельство. Человек, которому поручено было навести справки о таинственном письме, переплывал в это время Атлантический океан на пути в Нью-Йорк.

Как я должна была поступить?

Я колебалась. Как ни предосудительно покажется это некоторым людям, но я сознаюсь, что я колебалась. Спешить с решением не было надобности. Передо мной был еще целый день.

Я вышла на одинокую прогулку и обдумала все. Я вернулась домой, села у камина и снова обдумала все. Оскорбить и отвергнуть моего милого, когда он возвращался ко мне добровольно и с раскаянием — этого не сделала бы ни одна женщина в моем положении. С другой стороны, могла ли я отказаться от моего великого предприятия, когда даже благоразумный, осторожный мистер Плеймор возымел такую надежду на успех, что решился предложить мне свою помощь. На какую из этих двух жертв должна я была решиться? Вспомните о собственных слабостях и будьте снисходительны ко мне. Я не решилась ни на ту, ни на другую. Два врага человечества, лицемерие и обман, взяли меня ласково за руку и прошептали мне самым убедительным тоном: «Не принимай на себя никакого обязательства. Отвечай настолько откровенно, чтобы только успокоить свекровь и мужа. Впереди еще много времени. Подожди. Может быть, время окажет тебе услугу и выведет тебя из затруднения».

Коварный совет, однако я приняла его, я, воспитанная так, что я должна была бы отвергнуть его. Вы, читающие эти строки, вы, конечно, отвергнули бы его. Что делать! Я буду хоть настолько добродетельна, чтобы сознаться в своих проступках. В письме к свекрови я написала, что Мизериус Декстер отправлен в дом умалишенных, и предоставила ей вывести из этого факта какое угодно заключение. Мужу я также сказала только половину правды. Я сказала, что прощаю его всем сердцем и что если он вернется ко мне, то я приму его с отверстыми объятиями, и это была истинная правда. Что же касается остального, я могу сказать вместе с Гамлетом: «Остальное — молчание».

Отправив мои недостойные письма, я впала в тревожное, тоскливое расположение духа и почувствовала необходимость в перемене образа жизни. Известия из Нью-Йорка нельзя было ждать раньше, чем через восемь или девять дней. Я простилась на время с моим милым Бенджаменом и отправилась на север, к моему дяде Старкуэзеру. Поездка в Испанию к больному мужу помирила меня с моими почтенными родственниками: мы обменялись дружескими письмами, и я обещала приехать погостить к ним, как только найду возможным покинуть Лондон.

Время, проведенное в моем прежнем доме, было спокойным и сравнительно счастливым временем. Я побывала опять на берегу реки, где встретилась впервые с Юстасом, побывала на лугу и в саду, где мы сходились тайно, чтобы поговорить о наших неприятностях, и так часто забывали их в поцелуе. Как печальна была наша жизнь с тех пор! И как сомнительно было будущее!

Обстановка, в которой я жила теперь, произвела успокоительное действие на мое сердце, облагораживающее действие на мой ум. Я начала упрекать себя за то, что мое письмо к мужу было не вполне откровенно. Почему я колебалась, не решаясь расстаться с моими надеждами? Он, бедный, не колебался, его первой мыслью была мысль о жене…

Спустя две недели после моего приезда в дом дяди я получила от мистера Плеймора известие, невыразимо огорчившее и разочаровавшее меня. Наш посланный уведомлял нас телеграммой, что дочь сторожа и ее муж уехали из Нью-Йорка и что ему не удалось пока узнать, куда они переселились.

Нечего было делать. Оставалось только вооружиться терпением и ждать. По совету мистера Плеймора я осталась на севере, чтобы быть вблизи от него на случай, если мне понадобится посоветоваться с ним лично. Прошло еще три недели тяжелого ожидания, прежде чем я получила новое письмо от него. На этот раз нельзя было сказать, хорошо или дурно было известие, но, хорошее или дурное, оно было в высшей степени неожиданным. Даже мистер Плеймор был поражен. Вот загадочная телеграмма (столь краткая вследствие экономических расчетов, конечно), которую прислал нам наш агент из Америки:

«Раскопайте мусорную кучу в Гленинге».

Глава XLIII

НАКОНЕЦ

Письмо, в котором мистер Плеймор сообщил мне о странной телеграмме нашего агента, не выражало того обнадеживающего взгляда ка наше положение, каким он ободрил меня в доме Бенджамена. Он писал:

«Телеграмма не может иметь другого значения, кроме того, что разорванное письмо было выброшено вместе с другим сором и золой в мусорную кучу. В продолжение трех лет весь сор, выметавшийся из дома, и зола из каминов, топившихся в библиотеке и в картинной галерее почти круглый год, выбрасывались в ту же кучу и зарывали драгоценные клочки все глубже и глубже. Если даже мы найдем их, можно ли рассчитывать, что они сохранились настолько, что можно будет прочесть написанное на них? Отвечайте мне, если возможно, с первой же почтой, какого Вы мнения об этом. Если бы Вы приехали посоветоваться со мной лично, мы выиграли бы время, которое может быть очень дорого. Вы теперь недалеко от Эдинбурга. Подумайте об этом».