Артур Дойл - Возвращение Шерлока Холмса. Долина Ужаса (сборник)
Для начала нужно немного вернуться в прошлое. Вы, похоже, и так все знаете, потому вам должно быть известно, что познакомился я с ней в море. Она была пассажиркой, а я – первым помощником капитана на «Гибралтаре». С первого же взгляда на нее я позабыл обо всех остальных женщинах в этом мире. С каждым днем того плавания я любил ее все больше и больше. Сколько раз с тех пор я во время ночного дежурства падал на колени и целовал палубу, на которую ступали ее милые ножки! Но между нами совсем ничего не было. Она относилась ко мне, как к любому другому мужчине. Однако я не жаловался. Ведь это я любил ее, а для нее я был всего лишь преданным другом. Когда мы расстались, она была совершенно свободной женщиной, но я потерял свободу навсегда.
Вернувшись из очередного плавания, я узнал, что она вышла замуж. Что ж, если она кого-то полюбила, почему бы ей не выйти замуж за этого мужчину? Титул, деньги – она была создана для них. Такой прекрасный бриллиант, как она, нуждался в роскошной оправе. И я не стал горевать, я ведь не эгоист. Наоборот, я радовался, что судьба ее сложилась так удачно и что она не выскочила за какого-нибудь матроса-бедняка. Вот как сильно я любил Мэри Фрейзер.
Я не думал уже, что когда-нибудь увижу ее снова. Но во время последнего плавания меня повысили, и, поскольку новое судно еще не было готово, мне пришлось со своей командой пару месяцев дожидаться на берегу в Сиденгаме. И вот как-то раз на сельской дороге я случайно повстречался с Терезой Райт, ее старой горничной. Она рассказала мне о ней, о нем, обо всем. Поверьте, джентльмены, я чуть было не лишился рассудка. Этот пьяный пес смел поднимать руку на женщину, чьи туфли не был достоин лизать. Я встретился с Терезой еще раз. Потом встретился с самой Мэри… потом встретился с ней снова. Во время этой встречи она сказала, что мы больше не можем видеться. Но на днях я получил известие, что судно наконец готово к спуску на воду, и решил перед плаванием увидеть ее еще хотя бы один раз. Я знал, что Тереза не откажется мне помочь, потому что она всем сердцем любила свою хозяйку и ненавидела этого подонка почти так же сильно, как я. Она рассказала мне, как обычно проходил день в их доме. Мэри имела привычку вечером сидеть в своей маленькой комнате на первом этаже с книжкой. Прошлой ночью я подкрался к ее окну и тихонько поскреб стекло. Сперва она не хотела меня пускать, но в глубине души я чувствовал, что она все же любит меня и не захочет, чтобы я всю ночь мерз у ее окна. Она шепнула, чтобы я обошел дом кругом и подошел к стеклянной двери. Я так и сделал и обнаружил, что дверь была открыта и я мог попасть в столовую. И снова я услышал из ее уст такие слова, от которых моя кровь вскипела, я готов был разорвать этого гнусного негодяя, издевавшегося над женщиной, которую я любил больше всего на свете. И вот, джентльмены, когда я стоял с ней у той двери (Бог свидетель, просто стоял рядом), он, как сумасшедший, ворвался в комнату, накинулся на нее, обзывая самыми страшными для женщины словами, и ударил по лицу своей палкой. Тогда я подскочил к камину и схватил кочергу. Это была честная драка. Посмотрите на мою руку – он первый нанес удар… Когда настала моя очередь бить, я проломил его башку, как гнилую тыкву. Думаете, я испугался или пожалел? Нет. На карту были поставлены две жизни: его и моя. Но, что в тысячу раз важнее, от меня теперь зависела и ее жизнь. Разве мог я после этого оставить ее во власти безумца? Я убил его. Вы скажете, я поступил неправильно? Тогда ответьте мне на вопрос, джентльмены, а что бы вы сделали на моем месте?
Когда он ее ударил, она закричала, и на крик из своей комнаты наверху прибежала старая Тереза. На буфете стояла бутылка вина, я открыл ее и влил несколько капель Мэри между губ, потому что от потрясения она была едва жива. Потом я и сам выпил. Тереза была совершенно спокойна, вместе с ней мы и придумали, как отвести от себя подозрение. Мы должны были представить все так, будто в дом пробрались грабители. Пока я залезал на камин и отрезал шнурок звонка, она втолковывала наш план хозяйке. Потом я привязал ее к стулу, растрепал конец веревки ножом, чтобы все выглядело натурально и полиции не пришло в голову думать над тем, зачем грабителям понадобилось лезть на камин и срезать ее. Потом я взял несколько серебряных блюд и тарелок (грабители же должны были что-то унести) и ушел, попросив женщин поднять тревогу через пятнадцать минут. Серебро я выбросил в пруд, а сам отправился в Сиденгам, радуясь, что впервые в жизни провел ночь не зря. Вот мой рассказ, мистер Холмс. Каждое слово в нем – чистая правда, хоть моя откровенность и может отправить меня на виселицу.
Какое-то время Холмс молча курил. Потом встал, подошел к нашему гостю и крепко пожал ему руку.
– Вот что я думаю, – сказал он. – Я знаю: все, что вы рассказали, – правда, поскольку почти все это мне уже было известно. Дотянуться с полки до шнурка мог только акробат или моряк, и только моряк мог такими узлами привязать веревку к стулу. Леди единственный раз в жизни общалась с моряками – во время плавания из Австралии в Англию. И подозреваемый должен был принадлежать к ее кругу, потому что иначе она не стала бы его так усердно выгораживать, выдавая себя, показывая, что любит его. Как видите, найти вас было достаточно легко, стоило только напасть на нужный след.
– Я думал, наша хитрость окажется не по зубам полиции.
– Так и есть, и, насколько я могу судить, они никогда не доберутся до правды. Теперь послушайте внимательно, капитан Кроукер. Дело это очень серьезное, хоть я и понимаю, что вы действовали в чрезвычайных обстоятельствах. Не знаю, можно ли считать ваши действия допустимой мерой самообороны, такие вопросы пусть решает британский суд. Тем не менее я вам настолько сочувствую, что, если вы в течение двадцати четырех часов захотите исчезнуть из этого города, я обещаю, что никто не станет вам препятствовать.
– А что потом? Обо всем станет известно полиции?
– Разумеется, все станет известно полиции.
Лицо моряка вспыхнуло.
– Как вы можете предлагать мне это? Я достаточно хорошо знаю законы, чтобы понимать, что Мэри посчитают соучастницей. Неужели вы полагаете, что я оставлю ее расхлебывать кашу, а сам спрячусь в кусты? Нет уж, сэр, я сам за все отвечу, только умоляю вас, найдите способ спасти мою бедную Мэри от суда.
Холмс снова протянул моряку руку.
– Я проверял вас, и вы с честью прошли проверку. Что ж, я беру на себя огромную ответственность, но я дал Хопкинсу ключ, и если он не сумеет им воспользоваться, я ему больше не помощник. Знаете что, капитан Кроукер, сейчас мы сами проведем над вами суд. Вы – обвиняемый, Ватсон, вы – английский суд присяжных (и я не знаю другого человека, который больше подходил бы для этой роли), а я буду судьей. Итак, уважаемый присяжный, вы выслушали показания. Признаете ли вы подсудимого виновным?
– Подсудимый не виновен, милорд{100}, – торжественно произнес я.
– Vox populi – vox Dei[3]. Вы свободны, капитан Кроукер. Если вы не нарушите закон еще раз, мы с вами больше не встретимся. Возвращайтесь к леди через год, и пусть ее и ваше будущее подтвердит, что сегодня мы приняли правильное решение.
Приключение со вторым пятном
{101}
По моему замыслу, Эбби-Грейндж должен был стать завершающим рассказом о приключениях моего друга Шерлока Холмса, который я вынес на суд публики. Принятое мною решение не было вызвано нехваткой материала, поскольку у меня хранятся неиспользованные записи еще о многих сотнях дел. Нельзя также сказать, что мои читатели утратили интерес к выдающейся личности и уникальным методам этого удивительного человека. Истинная причина заключается в раздражении, которое стала вызывать у мистера Холмса затянувшаяся череда публикаций о его успехах, которая, пока он не отошел от дел, еще имела для него определенное практическое значение. Но теперь, когда он окончательно покинул Лондон, чтобы заниматься наукой и разведением пчел на холмах Суссекса, слава сделалась ему ненавистна, и он категорически потребовал, чтобы его отношение к этому вопросу было принято во внимание. Лишь после того, как я сумел доказать ему, что в свое время был связан обещанием опубликовать «Приключение со вторым пятном», и убедить, что столь долгая серия разрозненных очерков о нем должна завершиться рассказом о самом ответственном и значимом из всех международных дел, которые ему когда-либо поручали расследовать, Холмс наконец дал согласие на то, чтобы ранее так тщательно скрываемый отчет об этом инциденте наконец стал доступен читателям. Если в изложении этой истории я допускаю определенную степень туманности в отношении некоторых подробностей, публика поймет, что на то у меня есть самые веские основания.
Итак, осенью того года (год и даже десятилетие я оставлю неназванным) во вторник утром порог нашей скромной гостиной на Бейкер-стрит переступили два человека, имена которых были известны всей Европе. Один, с точеным контуром лица, горбатым носом и властным проницательным взглядом, был не кто иной, как знаменитый лорд Беллинджер, дважды премьер-министр Великобритании. Второй, темноволосый, безупречно выбритый и элегантный, еще не достигший средних лет и одаренный не только красотой, но и умом, был достопочтенный Трелони Хоуп, министр по европейским делам, самый многообещающий политик нашего государства. Они оба сели на наш заваленный газетами небольшой диван, и по их измученным и взволнованным лицам было видно, что к нам их привело дело чрезвычайной важности. Худыми, с проступающими синими венами руками премьер-министр сжимал сделанную из слоновой кости ручку зонтика. Он сурово поглядывал то на меня, то на Холмса. Министр по европейским вопросам нервно подергивал себя за ус и теребил цепочку часов.
