Элджернон Блэквуд - Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса
— Без сомнения, поскольку связь физического тела с двойником не прерывается, так как она материальная, хотя и осуществляется посредством предельно тонкой, возможно, эфирной материи. Рана словно по невидимому мостику переходит от одного к другому, а если бы эта эфемерная связь прервалась, наступила бы смерть.
— Смерть… — повторил Мэлони про себя. — Смерть!.. — Мысли его, очевидно, начинали проясняться, и, с тревогой вглядываясь на наши лица, он наконец спросил: — Стало быть, этот зверь настоящий, из плоти и крови? Ну да, конечно, как бы он мог иначе разорвать палатку и поранить мою дочь? А этот вой и следы лап? Так вы имеете в виду, что за счет истощенного физического тела двойник…
— …в достаточной степени материален, чтобы произвести видимые действия. — докончил за него доктор. — И хватит об этом, ибо понять прохождение тонкой материи сквозь плотную столь же трудно, как и объяснить способность человека при помощи одной лишь мысли сломать кости еще не родившегося ребенка.
Доктор Сайленс указал на море, затравленно озиравшийся Мэлони вздрогнул всем телом и обернулся. Из-за дальней оконечности острова появилось каноэ…
Сангри был без шляпы, и его загорелое лицо впервые показалось мне — думаю, и всем нам — чужим, словно мы видели кого-то другого. Вот он встал в лодке, чтобы закинуть удочку, и, честное слово, стал как две капли воды похож на индейца. Я вспомнил выражение его лица, которое видел пару раз, — ну да, точно, во время той памятной вечерней молитвы! — и по спине моей невольно пробежал холодок.
В эту минуту Сангри обернулся, увидел нас у костра, и на лице его появилась улыбка, обнажившая сверкнувшие на солнце белоснежные зубы. Канадец явно находился в своей стихии и был очень привлекателен. Он прокричал нам что-то про свой улов и вскоре, войдя в лагуну, исчез из виду.
Какое-то время мы молчали.
— Каково же лекарство? — спросил наконец Мэлони.
— Оно в том, чтобы не душить эту дикую первозданную силу, а управлять ею, находя приемлемые отдушины и вовремя выпуская пар, — ответил доктор Сайленс. — Ибо это аккумулированная энергия, которая является очень ценным сырьем, ее надо взращивать и лелеять, не отделяя от тела смертью, но находя для нее высшие применения. Самое лучшее и быстродействующее лекарство из всех, — закончил он очень мягко, положив руку на плечо прелата, — подвести эту силу к объекту ее страсти, если только объект не настроен безнадежно враждебно; дать ей успокоиться там, где…
Доктор резко прервал свою речь, так как по глазам Мэлони увидел, что тот понимает его без слов.
— Джоан? — воскликнул священник, задыхаясь.
— Джоан! — кивнул головой Джои Сайленс.
* * *Мы все рано отправились спать. День был необычно теплым, и после захода солнца на остров опустилась удивительная тишина. Кругом ни звука, кроме того слабого призрачного пения, что неотделимо от соснового леса даже в самый тихий день, — едва слышного блуждающего звука, как если бы у ветра были волосы и он летел, распустив их над землей.
Внезапно в воздухе похолодало, на море опускался туман. Он лег над водой рваными лоскутами, затем эти клочья слились и стали надвигаться на нас белой стеной. Воздух был неподвижен, от елей остались лишь плоские, словно вырезанные из металла силуэты; море растеклось жидким маслом. Казалось, воздух стал свинцовым, и все вокруг замерло, изнемогая под этой непомерной тяжестью; пламя нашего костра — самого большого за все время — поднималось вверх прямо, будто башня готического собора.
Когда я, затоптав угольки костра, последовал за остальными к палаткам, первые полосы тумана уже медленно расползались между деревьев, походя на белые руки, нащупывающие путь. К запаху дыма примешивались запахи мха, земли, коры и особый аромат Балтики — запах солоноватых водорослей, так пахнет при отливе речное устье.
Трудно объяснить, почему мне казалось, что эта непроницаемая тишина лишь видимость, за которой скрывается какая-то интенсивная деятельность; возможно, в каждом настроении содержится скрытый намек на его противоположность, поэтому я и ощущал по контрасту яростную, бьющую через край энергию, как это бывает в глубокое затишье перед грозой. Я ступал осторожно, чтобы сломанная веточка или покатившийся камешек не обрушили этот хрупкий покой, в мгновение ока превратив его в сметающую все на своем пути лавину. Разумеется, эта обостренная чувствительность явилась следствием того нервного напряжения, которое владело мною все эти дни.
Раздеться и лечь казалось столь же невозможным, как раздеться и пойти купаться. Что-то заставляло меня быть начеку и выжидать. Я сидел в палатке и настороженно прислушивался. Примерно через полчаса мои смутные подозрения оправдались: полог вдруг заколебался, и кто-то переступил через веревки, натягивающие стены палатки… Джон Сайленс…
Тихое появление своего друга я воспринял как предзнаменование скорой развязки, теперь скрывающаяся за его покоем энергия должна была вот-вот претвориться в действие. Конечно же, этим экзальтированным ощущением фатального исхода я был целиком обязан своему возбужденному состоянию, поскольку присутствие Джона Сайленса всегда служило сигналом начала решительных действий, — кстати, вошел он, едва кивнув, лишь жестом обозначив серьезность момента.
Доктор присел на край моего матраца, и я подвинул к нему одеяло, чтобы он мог укутать ноги. Потянув на себя входной полог, Сайленс закрыл вход в палатку, но не успел расположиться, как шелковые стены вновь заколебались и, споткнувшись, ввалился Мэлони.
— Сидим в темноте? — спросил он смущенно и повесил на гвоздь центрального шеста свой фонарь. — Я просто заглянул покурить. Полагаю…
Прелат посмотрел по сторонам, поймал взгляд Сайленса и не закончил фразу. Сунув трубку обратно в карман, он начал тихонько напевать — это его мурлыканье себе под нос я в последнее время возненавидел.
Доктор наклонился вперед, открыл крышку фонаря и задул огонь.
— Говорите тихо, — прошептал он, — и не чиркайте спичками. Прислушивайтесь к звукам и движениям в лагере и будьте готовы последовать за мной по моему сигналу.
Света было вполне достаточно, чтобы, не напрягаясь, видеть лица, и я заметил, как Мэлони вновь окинул нас быстрым взглядом.
— Лагерь спит? — тихо спросил через некоторое время Сайленс.
— Если только Сангри… — ответил священник так же лихо. — Насчет женщин не знаю, думаю, они и не ложились…
— Тем лучше, — отозвался доктор и добавил: — Хорошо бы туман чуть рассеялся и проглянула луна, позже ее свет нам может очень пригодиться.
— Мне кажется, туман поднимается, — прошептал в ответ Мэлони. — Он уже выше деревьев.
Трудно сказать, почему от этого простого обмена наблюдениями пробирала дрожь. Возможно, дело в той беспрекословной покорности, с которой Мэлони подчинился доктору, — это, конечно же, произвело на меня впечатление. Впрочем, и без того было ясно, что каждый из нас отдает себе отчет в серьезности ситуации, готовясь всю ночь быть начеку.
— Сообщайте мне о малейшем шорохе, — повторил Джон Сайленс, — и не делайте ничего опрометчивого.
Он передвинулся ко входу, приподнял полог палатки и закрепил его на шесте так, чтобы можно было обозревать окрестность. Мэлони перестал напевать и вместо этого начал чуть слышно насвистывать, потчуя нас попурри из церковных гимнов и популярных песенок.
Вдруг палатка заколебалась, как будто кто-то ее тряхнул.
— Поднимается ветер, — прошептал священник и откинул полог до предела.
Струя холодного сырого воздуха заставила нас зябко поежиться и одновременно донесла шорох набежавшей на берег волны.
— Переменился на северный, — добавил Мэлони, смешав свой голос с приглушенными вздохами деревьев. — Туман теперь наверняка рассеется. Я уже вижу над морем просветы…
— Тише! — шикнул доктор на прелата, который говорил слишком громко.
Мы опять погрузились в напряженное ожидание, безмолвие которого прерывалось лишь легким шелестом палатки, когда кто-либо из нас, меняя положение, задевал шелковую стену, да еще нарастающим шумом волн у внешнего побережья нашей «подковы». Тихо и монотонно подвывал ветер, под слабое постукивание метронома — это на палатку падали с ветвей капли — перебирая деревья, словно струны огромной арфы.
Так мы просидели более часа, и нам с Мэлони все труднее становилось бороться со сном, как вдруг доктор поднялся и выглянул наружу. Через минуту он исчез…
Освободившись от его властного присутствия, прелат придвинул свое лицо почти вплотную к моему.
— Что-то мне не нравится эта игра в ожидание, — прошептал он, — но Сайленс и слышать не хотел, чтобы я остался со своими; сказал, что мое присутствие может помешать развитию событий.
