Ирвин Уэлш - Преступление

Пытается сглотнуть. Слюна не поступает в пересохшие горло и рот. Голова гудит, барабанные перепонки вот-вот взорвутся, рубашку пропитала горькая вонь блевотины. Шейные сухожилия натянулись, будто Ленноксов череп — из свинца. В запястья впилась леска, не дает вытереть пот, разъедающий веки. Леннокс понимает, что его привязали к скамье на корме. Вон он, Чет, за штурвалом, правит в открытое море. Бывший налоговый инспектор избегает смотреть на Леннокса, будто вид его унижения — слишком тяжкий крест.

Леннокса охватывает ужас. У него, расследовавшего смерти при невыясненных обстоятельствах, ни малейшего желания стать частью этой статистики. Полицейские хотят знать, что погибший ел, носил, пил, читал, с кем дружил, с кем работал и с кем и в каких позах занимался сексом. Полицейские залезают под ногти, в рот, в анус, в желудок, ощупывают гениталии. Затем берутся за ваш почтовый ящик, дневник, электронные письма, банковские счета и вклады и не успокаиваются до тех пор, пока не составляют себе о вас представление более четкое, чем ваше собственное. Леннокса всегда мучительно оскорбляла мысль, что его душе придется стать свидетельницей надругательства над его же бренными останками.

Менее всего Ленноксу сейчас хочется непосредственного контакта, однако, когда под мышку ему просовывается рука и поднимает его, он испытывает даже облегчение. В следующий момент голову разрывает несусветная боль, Леннокс видит собственный расколотый череп, мозги сочатся из затылка, по скользкому белому борту стекают в море. Тошнота обрушивается в тело с плеском, как якорь. Леннокс елозит ногами, пытается не скользить на мокрой от рвоты палубе.

— Все о’кей, — произносят ему в ухо. Задом Леннокс чувствует пластик сиденья, напрягает ноги в помощь силе, пытающейся его усадить. — Ты цел? — интересуется Джонни. Искреннее участие в его голосе Ленноксу непонятно.

— По-моему, ты мне череп проломил. — Леннокс смотрит на щетинистый подбородок Джонни. — Мне нужно в больницу.

— Раз ты так связно говоришь, значит, ни в какую больницу тебе не нужно. — Теперь Джонни дразнит, точно ребенок.

— А ты, выходит, у нас доктор?

Джонни куда-то дел гаечный ключ, зато на ремне у него, нелепый в сочетании с полиэстеровыми брюками, болтается нож для дайвинга. — Я не хотел делать тебе бо-бо, — продолжает Джонни, — но ты сам нарвался — зачем было совать свой гребаный любопытный нос в чужие дела?

— За тем, что судьба моя такая, — отвечает Леннокс, извиваясь в путах. Леска будто вросла в кожу, Леннокс паникует, пытается взять себя в руки. Его утопят. Выбросят за борт. Толща воды раздавит его выдох. Леннокс почти видит последний пузырек воздуха, исторгнутый из его легких — на суше такое недоступно взору, а вода сделала выдох осязаемым, закапсулировала этот миллилитр. Леннокс видит маленький взрыв при соприкосновении выдоха с поверхностью воды и собственное безжизненное, медленно погружающееся тело.

— Ты на что намекаешь? — спрашивает Джонни.

Леннокс не находится, что ответить. Чет сбавляет скорость, они движутся как обычное прогулочное судно. При мысли о мохнатой гостиничной моли Леннокса передергивает. Ужас не отпускает, теперь ясно: его представления о достойной смерти были из области фантастики.

«Как меня угораздило?

Всё из-за Мистера Кондитера, это он мне мозги протрахал». Всякий раз при столкновении с Хорсбургом Ленноксу казалось, что один из них в этом мире лишний. Вот он и шел в паб зализывать раны — пил, тщась смыть выплюнутое извращенцем.

Помогала кокаиновая дорожка. Неужели на яхту Леннокс попал из-за Жеребца, из-за Мистера Кондитера?

— Ты чего застрял, твою мать? — рявкает Джонни на Чета. —

По-твоему, мы на гребаных дельфинов любоваться собрались?

Кричит неизвестная птица, в лицо Ленноксу летят вздымаемые яхтой брызги, омывают, освежают. Наваливается поразительное спокойствие, мысли теперь абстрактные. Мозг долбит странное в своей назойливости соображение: «Чего им в данном раскладе не хватает, так это нападающего, который бы голов двадцать в сезон забивал. А то сейчас все голы за счет Скацела и Хартли, каковой Хартли вообще полузащитник, это слишком для них, еле тянут». Чет тем временем снизил скорость и стращает Джонни:

— Мы сейчас на отмелях, будь они неладны, а яхта весит двадцать три тысячи фунтов — точнее, весила, пока ты, жирный боров, не взволок по трапу свою задницу. Если не хочешь, чтоб мы сели на мель и нагрянула береговая охрана, не мешай мне править, как я считаю нужным!

Джонни бросает на Чета мрачный взгляд, собирается возразить, но передумывает, берется за ограждение, поворачивается к Ленноксу.

— Ну, мудила, давай колись, кто ты такой.

Леннокс продолжает думать о Мистере Кондитере, Гарете Хорсбурге. О самодовольстве этой грязной скотины; думает как о роли, многократно сыгранной. Леннокс однажды спросил Стюарта, как тот готовит свои роли — адвоката-мошенника в «Таггарте», ветеринара в «Дороге, которая ведет в горы», обкуренного гопника в «Пороках».[21]

«Нужно проникнуть в суть персонажа. Нужно стать с ним одним целым, из него черпать энергию.

Что бы сделал Хорсбург, попадись он в лапы Джонни? Он был бы насмешливым, он бы издевался над этими одноклеточными. Госслужащий, глядящий в наполеоны, но неотделимый от портфельчика и вечной коробки с бутербродами, он и тут воздел бы себя в статус самого крупного, изворотливого и опасного зверя в джунглях».

— Я, Джонни, и не собирался впутываться. — Леннокс удивляется собственным четким интонациям, отрывистой речи. — Я хочу тебя кое о чем попросить.

— Чего? Ты меня просить вздумал? Ты? Меня? Очень интересно.

— Я хочу попросить тебя от меня избавиться.

И Рэй Леннокс, он же Мистер Кондитер, пытается встать. Ему удается на дюйм оторвать зад от сиденья, прежде чем толчок, вызванный движением яхты, бросает его на место, так что по позвоночнику идет звон.

— Сиди где сидишь, а не то я в точности выполню твою просьбу, — рявкает Джонни, — выброшу за борт твою жалкую любопытную задницу!

— Этого-то я и хочу. Я хочу облегчить тебе задачу, Джонни, — настаивает Кондитер Леннокс, снова пытаясь подняться. — Просто помоги мне, я сам прыгну.

— Я тебе прыгну! С моей-то яхты! — Чет перекрывает шум мотора. — Отсюда еще никто в море не кидался, и я не намерен…

— Заткнись, твою мать! — вопит Джонни, одной рукой толкает Леннокса обратно на сиденье, другой хватается за поручень. — Я тебя предупредил, учти, мудак!

Леннокс смотрит на Джонни, глаза у него прикрыты от удовольствия, в связанных конечностях пульсирует сила.

— Ты знаешь, чего я хочу. Потому что ты знаешь: я такой же, как ты, а место всего одно.

Чет ощетинивается, напрягает спину, стискивает пальцы на руле. Разворачивается. Глаза у него запали, горят откуда-то из глубины, будто в череп вставили свечу.

— Ты что имеешь в виду, черт тебя побери?

Джонни столбенеет, затем в его глазах появляются проблески интереса.

— Когда я угодил в ваше уютное гадючье гнездышко, то-то я взволновался, — с пришептом излагает Леннокс, он сейчас — не более чем провод для голоса другого, ненавистного существа. — Я ведь, Джонни, дома, в Британии, пытался по электронке войти в контакт с родственными душами в Америке, для своей организации пытался. И все без толку. Так и рыскал, пока ее не встретил, совершенно случайно. Я имею в виду мамашу. Я таких за милю чую; да ты, наверно, тоже. И девчонку. Знаешь, какая у меня в Британии кличка? Мистер Кондитер. Только я никогда детей сластями не заманивал. А вот мамаши — те да, те ведутся на халявный коктейль и дежурный комплимент. В глазах Джонни отражается вся его мерзость. Будто перед Джонни действительно Хорсбург.

Он на мне словно клеймо поставил, они всегда клеймо ставят.

— Вечно полупьяная, неряшливая сучка, самооценка ниже плинтуса, а при ней сладенькая нимфетка, умеющая делать хорошо и помалкивать. Я подбивал к ним клинья, а тут влез ты, Джонни. — Леннокс выразительно кивает. — Влез и чуть мне все дело не испортил, со своей-то медвежьей грацией. Хотя вообще-то я должен тебе спасибо сказать. Если б не твое вмешательство, она бы на моем попечении не оказалась. Я, Джонни, провел дивную ночку в мотеле. Да, таков результат, и не думай, будто я не ценю.

— Ах ты лживая скотина, — цедит Джонни, костяшки на обеих руках побелели — так он стиснул поручень — однако ухмылка слишком вялая, за ней проступает завистливый восторг.

— Заткнитесь, — ревет Чет. — Заткнитесь, извращенцы поганые! — Рев дорастает до воя агонизирующего существа. — С меня хватит. Я вашим шантажом по горло сыт! БАСТА!

Джонни переводит взгляд с Леннокса на Чета.

— Ты, старый хрен, да стоит мне только шепнуть Дирингу — и можешь сушить весла!