Рекс Стаут - Когда человек убивает

Я вовсе не собирался доставлять удовольствие Отделу по расследованию убийств, тем более что вечер был хорош, как будто специально предназначен для пеших прогулок. И я решил пройтись полтора квартала до Двадцатой улицы с тем, чтоб по дороге выполнить одно пустяковое дельце. Если бы я это сделал в кабинете Вулфа, он непременно завопил бы об ущемлении собственного достоинства и притворился бы разъяренным, хотя понимал не хуже меня, что всегда полезно увидеть в газетах своё имя (при условии, разумеется, что оно не фигурирует в скандальной хронике).

Поэтому я зашёл в будку телефона автомата на Десятой авеню, набрал номер редакции «Газетт» и попросил соединить меня с Лоном Коэном. Вскоре в трубке послышался его голос.

— Перечеркни свою первую страницу, — сказал я ему, — и переделай все заново. Если, конечно, не хочешь, чтобы я запродал свою информацию в «Таймс». Ты, случайно, не слышал, что Поль Обри и его жена, миссис Сидни Карноу, сегодня днём зашли к Ниро Вулфу. Я побывал вместе с ними кое-где и привёз назад в офис мистера Вулфа, а 15 минут назад туда явился сержант Пэрли Стеббинс и забрал их. Или, возможно, ты даже не знаешь, что Карноу был у…

— Вот это я как раз знаю. У тебя есть продолжение? Прикажешь высасывать из пальца? — ответил Лон.

— Ничего подобного, гарантирована точность и своевременность доставки. Сейчас же я просто хочу, чтобы имя моего босса появилось в газетах. Мое же пишется А-р-ч…

— Это я тоже знаю. Кто ещё получил твои сведения?

— От меня — никто. Только ты.

— Чего они хотят от Вулфа?

Конечно, этого следовало ожидать. Дай газетному репортеру материала на пару строчек, он пожелает получить на целый столбец. Я с большим трудом убедил Лона Коэна, что больше у меня ничего нет, и продолжил свой путь от центра города к Двадцатым улицам. В Манхэттенском Отделе по расследованию убийств, я надеялся попасть к лейтенанту Роуклиффу, поскольку мне не терпелось попытаться ещё разок вывести его из себя, да так, чтобы его заколотило от злости. Но вместо него я попал к выпускнику колледжа, некоему Айзенштадту, который не представлял для меня никакого интереса. Единственное, чего он хотел, это фактов. И я добросовестно выложил их ему, не упомянув, естественно, о том, что я входил в номер Карноу. На это ушло менее часа, включая время на перепечатку сделанного мною заявления, которое я должен был подписать. Я отклонил настоятельное предложение Айзенштадта не уходить до возвращения инспектора Кремера. Мне пришлось напомнить ему, что я гражданин с незапятнанной репутацией, во всяком случае, в глазах полиции. А она не имеет ко мне никаких претензий. Адрес мой всем известен, так что в случае необходимости меня несложно разыскать.

Когда я вернулся домой, Вулф сидел в кабинете, зевая над книгой. Равнодушие его было наигранным: он хотел показать, что потеря гонорара в пять тысяч долларов такой пустяк, о котором не стоило и говорить.

Я не знал, что делать: продолжать ли злить его дальше, или отправиться спать. Обе возможности были в одинаковой мере заманчивыми.

Подбросив монетку, я поймал её. Вулф не стал у меня спрашивать, что я такое решаю, опасаясь, как бы я не предложил ему самому догадаться. Выпал «орел».

Я сообщил Вулфу, что о моем визите в Отдел по расследованию убийств нечего и докладывать, пожелал спокойной ночи и поднялся на второй этаж в свою комнату.

Утром за завтраком на кухне, где Фриц заботливо поставил передо мной гору горячих лепешек и положил свежие газеты, я обнаружил, что подарил Лону Коэну материала куда более, чем на пару строк. Очевидно, он по собственному почину разбавил мою информацию, посчитав её стоящей внимания, всякими пустяками. К примеру, я узнал из неё, что у Сидни Карноу имеется тетушка Маргарет, именуемая миссис Райсонд Севидж, у неё — сын Ричард и дочка Энн, которая ныне замужем за неким Норманом Хорном. К тексту были приложены снимки Энн и Кэролайн, весьма дурные.

По утрам я редко вижу Вулфа до одиннадцати часов, когда он спускается вниз из своей оранжереи, а в то утро я вообще его не видел. В самом начале одиннадцатого позвонил сержант Стеббинс и пригласил меня зайти в прокуратуру как можно скорее. Мне потребовалось не более четырёх минут на то, чтобы убрать бумаги со стола, позвонить Вулфу, надеть шляпу и поспешить к выходу, потому что имелась слабая надежда повстречаться с бывшими нашими клиентами, которые, поразмыслив, возможно, пришли к выводу, что они рано «пресытились Вулфом».

Впрочем, мне не стоило так торопиться. В большой приёмной верхнего этажа дома 155 по Леонард-стрит, я прождал не менее получаса, сидя на жестком деревянном стуле. Я уже готов был подойти к окошечку и заявить сидящей за ним особе весьма почтенного возраста, что могу торчать здесь ещё максимум три минуты, когда из внутреннего коридора появилась другая женщина.

Она отнюдь не была ветераном на службе Закона, и я помедлил с объявлением ультиматума. Её походка была достойна изучения, лицо требовало подробнейшего анализа, туалет — тщательной инвентаризации. И я подумал, что если её имя Энн Севидж Хорн, то руководству «Газетт» нужно в три шеи прогнать своего фотографа. Она заметила, как я её разглядываю, и без тени смущения отплатила мне той же монетой. Голова прекрасной дамы была несколько склонена к одному плечу, что же касается её пристального взгляда, то так разрешают себе смотреть на мужчин — или королевы, или проститутки.

Первым заговорил я:

— Что у вас исчезло? Кролик?

Она улыбнулась, поддразнивая меня, и ей это почти удалось.

— Почему вы решили, что вульгарность — лучшая линия поведения? — спросила она.

— Это вовсе не наносное. Я родился вульгарным. Когда я увидел ваш портрет в газете, меня заинтересовало, какой у вас голос и мне захотелось его непременно услышать. Скажите что-нибудь ещё.

— Вы слишком развязны для незнакомого человека.

— Ну, что же, я ничего не имею против того, чтобы исправить эту оплошность. Давайте знакомится. Меня зовут Гудвин. Арчи Гудвин.

— Гудвин?

Она слегка нахмурилась, соображая, потом сказала:

— Ну, конечно же! Вы тоже угодили в газету, если только вы тот самый Гудвин… Вы работаете у Ниро Вулфа?

— Практически я и есть Ниро Вулф, когда дело доходит до работы. Где вы находились в период от одиннадцати минут третьего до без восемнадцати шесть?

— Дайте подумать… Я гуляла в парке со своим любимцем фламинго. Если вы считаете, что это не алиби, то сильно ошибаетесь. Мой фламинго умеет разговаривать. Задайте мне другие вопросы.

— Умеет ли ваш фламинго определять время?

— Конечно. Он носит на шее наручные часы.

— А как он на них смотрит?

— Я была уверена, что вы меня об этом спросите. Фламинго научили завязывать шею узлом, самым простым одинарным узлом, но когда он это делает, часы оказываются как раз у него на… Да, мама?

Она неожиданно куда-то двинулась.

— Неужели никого не нарядили в наручники? — услышал я её голос уже издалека.

Её мать, тётушка Сидни Карноу, возглавляла процессию, появившуюся из коридора. По своей комплекции она была мощнее двух Энн, сложенных в одно целое, и лишь вполовину уступала Ниро Вулфу. У неё была не только крупная фигура, но и широкий овал лица. Всё на её физиономии было настолько громоздким, что между двумя его отдельными деталями почти не оставалось свободного пространства.

Возле неё стоял тощий молодой человек, настоящий коротышка, с чёрной оправой очков на носу, а за ними виднелось ещё двое мужчин. Один, судя по заметному сходству с матерью, был брат Энн — Ричард, второй же — высокий тип с нелепо болтающимися конечностями — наверняка показался бы человеком с незаурядной внешностью любой женщине от 16 до 60 лет.

Пока я производил краткий обзор экспонатов, заговорила дрессировщица фламинго:

— Мама, это мистер Гудвин, Арчи Гудвин, тот самый, который вчера был в отеле «Черчилль» с Кэролайн и Полем. Он меня допрашивает с пристрастием. Мистер Гудвин — моя мать, брат Дик, мой муж Норман Хорн. Нет, не тот, с папками, это Джим Бииб, адвокат, нарушитель всех законов. Мой муж — вот этот.

Незаурядную личность потянули за рукав, и он оказался рядом с супругой, которая продолжала трещать:

— Вы знаете, до чего я была разочарована тем, что окружной прокурор был с нами так доброжелательно вежлив, но мистер Гудвин совсем другой. Он намерен применить в отношении меня третью степень, я имею в виду физическое воздействие. Он же создан для этого. Я не сомневаюсь, что тут же сдамся и во всем признаюсь…

Ладонь её мужа зажала ей рот, решительно, но не резко, прервав поток слов.

— Ты слишком много болтаешь, дорогая, — проворчал он благодушно.

— Это её чувство юмора, — пояснила тётя Маргарет. — Но все равно, Энн, милочка, твои шутки неуместны, когда только что был так зверски убит Сидни. Зверски!