Буало-Нарсежак - В тисках
— Еще есть время. Побудь со мной.
— Папочка, ты же хочешь спать.
— Нет, подержи меня за руку, и я не засну.
Но все равно очень быстро приходит сон, лишающий его последней радости. И если бы это был настоящий глубокий сон. Наступает просто оцепенение, отупляющая тяжесть, шумы не исчезают, как будто жизнь продолжается где-то за закрытой дверью. Ночью, один, он остается настороже. Порой кто-то подходит или до него доносится шепот: «Он так изменился!»
Леу открыл глаза. Самолет вновь поднялся в воздух. Ему хочется знать, долго ли еще лететь. Франция, может, совсем рядом. Они, наверно, давно уже покинули Сен-Пьер. Он потерял чувство времени. Беспокойно задвигался, пытаясь привстать. Спина затекла.
— Симона!
— Я здесь, дядя.
— Где Симона?
— Отошла… К друзьям… Мы подлетаем к Джибути.
Потрогал ремень. Он пристегнут. Джибути… О чем-то ему это напоминает. Итак… Джибути… Он пытается вспомнить, не получается. Почему-то он вдруг оказался в лифте, и тот начал спускаться, спускаться…
Вокруг него все вдруг раскалывается. Он в центре мощного взрыва. Ремень врезается в живот. Его подхватывает вихрь горячего воздуха, по больному плечу как будто ударяют палкой, до него смутно доносятся крики. Впечатление такое, что его сначала бросают, как камень, а потом начинают вращать. Его поглощает поток шумов, потрясают мощные толчки. Нет больше ни верха, ни низа, ни неба, ни земли, только дым, пыль, пламя. Конец света.
— Симона!
Он теряет сознание.
«Я так и знала». Кто это сказал? Марилене хочется понять, откуда исходит этот голос. Это даже не голос. Нечто сокровенное, глубокое и в то же время спокойная и почти самодовольная констатация. «Я так и знала». Знала о чем?.. «Я не нашла пока ответа, и не стоит его искать, чтобы не разбудить боль, которая пока притихла, но может вот-вот вернуться. Кажется, что ее никогда не было, но я о ней помню, как будто раньше — но когда? — испытала пытку. Что-то летает, совсем рядом… шелест крыльев… совершенно равномерный… освежающий… нет, скорее это шум работающего механизма. У него есть название… но очень сложное… Очень важно вспомнить название. Если оно всплывет, это уже будет каким-то светом во тьме. А эта тьма так давит, так удушает… “Вентилятор”… Да, это вентилятор. Можно спать. Его работа успокаивает, убаюкивает. Сплю… Я чувствую, как сжимают мою руку. Мне это не нравится».
— Симона!
«Чушь! Я слышу. Но кто говорит? Не я же. Мою руку сейчас ощупывают, трогают. Ведь я Марилена».
— Симона!
«Я не Симона. Оставьте меня. Я так устала». Другой голос произнес:
— У нее еще не прошло действие успокоительного… Не беспокойтесь. Она придет в себя.
Шум удаляющихся шагов. Закрывается дверь. Марилена отказывается понимать. Она не знает, где находится. Осталось ли у нее тело? Да, ведь ее руку только что трогали, и, потом, она хоть неотчетливо, но осознает, что лежит. Но почему? Она что, больна?
Слова образуются в ней, как пузыри. В них должен быть какой-то смысл, но пока они отдаются в ней таинственным эхом… Она больна… Больна… Слово звучит как будто на расстоянии… Марилена засыпает.
По больничному коридору идут три человека: Филипп с рукой на перевязи, Леу с забинтованной головой и врач, поддерживающий обоих.
— Вы ее видели! Вы довольны? — спросил врач У Леу. — Теперь в постель. И не надо больше волноваться.
Филипп остановился у двери палаты, пока санитар, взяв старика под мышки, тащил его к кровати. Но Леу обернулся. С трудом произнес:
— Доктор… Прошу вас… Присмотрите за ней хорошенько… У меня только она… Маленькая Симона… Заплачу сколько надо…
Врач, обменявшись взглядом с Филиппом, ответил нарочито веселым тоном:
— Конечно же… Не беспокойтесь… Вам нужно отдохнуть, предоставьте все нам… Обещаю, через несколько дней ваша дочь будет у вас.
Чуть заметно пожав плечами, он увлек за собой Филиппа.
— Больше всего меня волнует он, — сказал врач очень тихо. — Внешне он почти не пострадал. Рана на голове не опасна, но общее состояние отнюдь не блестяще. Его надо оберегать от всяких переживаний. Понимаете?
Филипп слушал, напрягая все свое внимание. Он еще не принял решения. Хорошо бы побыть одному, избавиться от боли, тщательно взвесить все «за» и «против». Но уже поздно. Выбор надо делать сейчас, а он слишком вымотан. Он — как пассажир, опаздывающий на поезд. Состав уже двинулся. Осталось сделать только одно усилие. Тем хуже!
— Он выдержит дорогу? — спросил он. — Мы ведь отправляемся в Париж.
— Думаю, что выдержит. В любом случае мы не можем оставить его здесь. Полагаю, что мы сможем его выписать в начале следующей недели… Но как только прилетите, покажите его врачу. Не стану скрывать, я настроен достаточно пессимистично. А вот за его дочь беспокоиться не стоит. Чуть было не сказал, что и вам повезло… мой бедный друг, но это прозвучало бы нетактично, к сожалению, вы потеряли в катастрофе… Ладно… Не буду настаивать.
— Говорят, в живых осталось четырнадцать человек. Это правда?
— Да. Выжили те пассажиры, которые находились в хвосте самолета… Извините, много дел.
Филипп остался один посреди ярко-белого коридора. Сомневающийся и несчастный. Не может быть, чтобы все сложилось так просто. Старик в шоке принял Марилену за Симону. Пока что в его больной голове не возникает никаких сомнений. Если одна из них выжила, так это — та, которая только его и интересует: Симона! Он узнал ее без малейших колебаний. Для врача, санитаров все ясно: эта женщина — мадемуазель Леу… Симона Леу… Его, Филиппа, считают вдовцом, относятся к нему соответственно, с подобающей предусмотрительностью. Доказывают это и сочувственные слова врача. Итак, чем же он рискует? Симона мертва. Разумеется, Филиппу ее жаль. Он не очень любил свою свояченицу, считая ее гордячкой, но ее смерть все равно его огорчает. Но сейчас не время выражать сочувствие. Может ли он предусмотреть все последствия возникшей неразберихи? Начинается большая и опасная игра. Далеко ли он зайдет? Не придется ли ему мошенничать? Откровенно говоря, он ничего не знает. Пока он просто потрясен драмой.
Он вернулся в палату, куда его поместили вместе с тремя другими пострадавшими. Им досталось больше. У них разного рода переломы. Но у всех радостно светятся глаза оттого, что они вновь обрели жизнь. Филипп лег на свою кровать. На руке у него глубокая рана, доставляющая большие страдания. Он потерял много крови. Вот почему ему трудно собраться с мыслями, четко их проследить. Прежде всего, кто их знает? Фортье. И естественно, экипаж. Все они погибли. Самолет развалился на две части. Передняя часть разрушилась и сгорела. Задняя проскакала по земле, как огромное колесо, по пути у нее отвалились куски железа, вываливались кресла, чемоданы, пассажиры, некоторые из них погибли. Если бы несчастная Симона осталась на своем месте, рядом с отцом, возможно, она выжила бы. Теперь она ничто, просто горсть пепла. Хватит мучить себя воспоминаниями!.. В глазах властей на данном этапе расследования среди оставшихся в живых фигурируют мсье Виктор Леу, житель Реюньона, некий Филипп Оссель и молодая женщина, которую все считают дочерью старого господина. Ведь нет никаких оснований ставить под сомнение его заявление. К тому же лучшим доказательством этим словам служит его возбужденное, беспокойное состояние. Кроме того, у авиакомпании есть список пассажиров, и не составит труда установить, что среди живых не хватает Марилены Оссель. Филиппу все это предельно ясно. Хоть бы эти трое раненых немного помолчали! Теперь они без конца пересказывают друг другу свое приключение!.. И еще. Не следует забывать об одной детали. Старик, у которого и так не все было в порядке с головой, испытал слишком сильное потрясение и вряд ли когда-нибудь вновь обретет чувство реальности. К тому же ему, вероятно, недолго осталось. Итак, если Марилена, придя в себя, согласится подыграть ему, кто осмелится утверждать: «Это самозванка»? Сен-Пьер далеко, а в Париже никто не знает ни Симону, ни Марилену. В сущности, ситуация крайне простая, и все в руках Филиппа. Ему отвели роль вдовца. Надо продолжать играть эту роль, вести себя так, будто бы он потерял Марилену, строить из себя убитого горем мужа. Следователи, разумеется, не замедлят задать ему вопросы. Но их будет интересовать не его семейное положение, а свидетельство специалиста: «Вы не заметили ничего странного?.. Может, отказали двигатели?..» — и тому подобное. Остальное не имеет значения. Ему выразят чисто формальные соболезнования. Очень хорошо. Но зачем пускаться в подобные махинации?.. Ответ сводится к одному слову: деньги. Если погибла Симона, состояние старика после его смерти по закону будет поделено между его сестрой Ольгой и племянницей Мариленой. А после уплаты налогов останутся ничтожные куски. А если Симона, «дочь», осталась жива, состояние перейдет к ней целиком. Значит, достаточно, чтобы Марилена стала Симоной… Затем… Ну что ж, пока перспективы туманные. Марилена — само воплощение покорности, она отдаст все на усмотрение мужа. «Капиталом, — думал Филипп, — стану распоряжаться, конечно, я. С Реюньоном покончено. Ноги нашей там больше не будет. Если потребуется, уедем за границу. Но думать об этом пока рано. Главное сейчас — убедить Марилену».
