Жорж Сименон - Мегрэ забавляется
Что ей было введено? Это станет ясно только после изучения экспертами внутренних органов и тканей.
Жертва не была наркоманкой и не кололась сама, потому что в этом случае были бы заметны следы от прежних инъекций. К тому же ее муж в этом вопросе категоричен…»
Мегрэ пристроился на той же самой, что и вчера, террасе кафе на площади Республики; небо так же отдавало спокойной голубизной, а воздух был теплым и влажным.
После вчерашних вечерних возлияний вина и кальвадоса он заказал кофе и попыхивал трубкой, просматривая три колонки более или менее сенсационных материалов.
Совершенно неожиданным оказался тот факт, что Жав в прошлую субботу отсутствовал в Каннах и возвратился туда «Голубым экспрессом» в воскресенье утром.
Отчета об итогах допроса врача не приводилось. Но Мегрэ, отлично представлявший обстановку на набережной Орфевр и знавший, как журналисты интерпретируют полученные ими сведения, сразу же понял, что тут не обошлось без заморочек.
Поначалу Жав вроде бы ссылался на субботнюю послеобеденную автомобильную прогулку до Монте-Карло и проведенную там же ночь в казино.
Ему не повезло, так как служащие аэропорта Ниццы заметили его машину, которая была припаркована там с полудня субботы до десяти утра воскресенья.
В общем и целом Жанвье потрудился на славу. Мегрэ представлял себе, сколько потребовалось телефонных звонков, чтобы воссоздать последовательность событий.
В субботу в девять пятнадцать утра Эвелин Жав, приехавшая в аэропорт на такси, вылетела в Париж.
Не прошло и часа, как в тот же самый аэропорт прикатил на своей машине ее муж и осведомился насчет самолета. Но до полудня рейса по расписанию не предвиделось.
Совершенно случайно оказалось, что «Вискаунт» фирмы «Бритиш эруэйс», задержавшийся из-за неполадки в моторе, был готов к вылету в Лондон. Жав поднялся на его борт, а столицу Великобритании тотчас же покинул рейсом на Париж, куда и прибыл в два часа пополудни.
Однако консьержка здания на бульваре Османн была непреклонна: Жава она не видела, как, впрочем, и его супругу.
Привратницей работала некая мадам Дюбуа, женщина, по описанию репортера, еще молодая и приветливая, имевшая десятилетнего сына. Муж покинул ее спустя несколько дней после рождения ребенка, и с тех пор никаких известий о нем она не получала.
Добавляли также, что она провела пару часов на набережной Орфевр и по выходе оттуда отказалась сделать какое-либо заявление.
Публиковали и ее фотографию, но оценить, насколько женщина привлекательна, было невозможно, оттого что она прикрыла лицо правым локтем.
Мегрэ представлял себе дома на бульваре Османн: они относились к одной и той же эпохе и были построены примерно одинаково. Просторным привратницким в них предшествовало некое подобие салона, а двойные стеклянные двери позволяли консьержкам наблюдать за входящими и выходящими жильцами и посетителями.
Мадам Дюбуа видела, как в восемь утра пришла на работу Жозефа, а в девять — доктор Негрель. Она заметила также, что десять минут первого он покинул дом, в два часа вернулся, а в полшестого ушел совсем.
Как ни странно, ни доктор Жав, ни его жена на глаза ей не попадались.
Однако Эвелин Жав непременно должна была как-то проникнуть к себе на этаж, раз ее обнаружили там мертвой.
В газете утверждалось также, что припертый к стене Жав в конечном счете отказался что-либо сообщить о том, как провел субботнее послеобеденное время в Париже, ссылаясь на необходимость сохранять профессиональную тайну.
Его не стали задерживать. Как, впрочем, согласно самым последним новостям, не задержали и доктора Негреля, что, должно быть, нещадно терзало душу следователя Комельо.
Прибыв в аэропорт Орли в одиннадцать пятнадцать утра, мадам Жав доехала автобусом «Эр-Франс» до бульвара Капуцинок. Водитель вспомнил ее благодаря поразившему его воображение отвечавшему духу Лазурного берега белому костюму. Но костюм исчез, как, впрочем, и подобранные ему в тон туфли, не обнаружили и нижнего белья жертвы.
После бульвара Капуцинок следы молодой женщины терялись — вплоть до девяти часов утра понедельника, когда слесарь в присутствии Жозефы и Негреля открыл дверцу шкафа.
Проблему осложняла и ситуация с ключами. По газетным данным, таковых насчитывалось четыре, и они одновременно подходили как к жилой, так и к рабочей половине апартаментов. Один из них был на руках у Жозефы, другой вручили доктору Негрелю на то время, пока он подменял своего коллегу. Третий принадлежал Жаву, четвертый доверили консьержке.
У Эвелин Жав ключей ни от одной из двух квартир на бульваре Османн вообще не было.
Это означало, что кто-то должен был открыть ей дверь.
Если, разумеется, консьержка не солгала и не передала ей свой ключ.
Если бы только патологоанатом Поль мог поточнее определить момент смерти! В его отчете говорилось: «В субботу между четырьмя часами пополудни и десятью вечера».
В четыре Негрель, как и Жозефа, еще находились в здании на бульваре Османн. Врач покинул его полшестого, Жозефа — около шести, поскольку заняться ей было нечем и предстоял ужин с дочерью.
Что касается Жава, то он находился в Париже с двух часов дня и вечером без пяти восемь уехал с Лионского вокзала «Голубым экспрессом».
Газета напечатала фотографии Жозефы, выходившей из дома дочери на улице Вашингтон. Это была рослая, сухопарая, несколько мужиковатая особа. Репортер давал понять, что ее двадцатидевятилетнее чадо — Антуанетта — отнюдь не отличалось безупречным поведением, тем не менее они превосходно друг с другом ладили.
На бульваре Османн у Жозефы была своя комната на седьмом этаже, как и у всей прочей обслуги апартаментов здания, но при малейшей возможности она старалась ночевать у дочери, где для нее специально держали кровать.
Так было в субботу вечером, а также и в воскресенье.
В отличие от консьержки Жозефа не стала прятать лицо от застигнувшего ее врасплох фотографа и глядела в камеру вызывающе.
Няня в Каннах продолжала вести затворническую жизнь вместе с дочерью Жавов на вилле «Мария-Тереза», и местные журналисты безуспешно названивали ей в дверь.
Последняя новость публиковалась в нижней части третьей колонки: Ив Ле Терек, брат Эвелин Жав, руководивший заводом в Конкарно, прибыл в Париж и остановился в отеле «Скриб».
Мегрэ допил кофе, поколебался, не заказать ли что-нибудь еще, но в конце концов сложил газеты и отправился вышагивать по периметру площади.
Вообще-то каждое уголовное дело напоминает другое или даже несколько других, потому что мотивы, толкающие на убийства, как и способы их совершения, не столь уж и многочисленны. Однако применительно к этому конкретному происшествию комиссар напрасно ворошил память в поисках каких-либо аналогий. Он знал четверых или пятерых медиков-преступников. Один из них лет пятнадцать тому назад в Тулузе прикончил свою пациентку, прописав ей заведомо смертельную дозу токсичного лекарства. Лишь три года спустя чисто случайно выяснилось, что он задолжал этой женщине крупную сумму и не нашел иного способа избавиться от долгового бремени.
Второй врач примерно тогда же в Центральном массиве внутримышечно ввел не тот препарат, что сам же указал в рецепте. Потом он заявлял, будто совершил непреднамеренную ошибку, и благополучно выкрутился, ибо было сочтено, что перепутать ампулу после изнурительного приемного дня вполне возможно, тем более что в палате больного царил полумрак.
Похоже, и Эвелин Жав была убита таким же образом.
Но в отличие от этих прецедентов в ее деле фигурировали два врача, а не один.
Был ли заинтересован в ее устранении муж? Она была богатой, и лишь благодаря женитьбе на ней Жав смог выбраться из пригорода, где вел безрадостную, полную лишений жизнь, и стать врачом парижского бомонда.
А не завел ли он любовную связь на стороне? Может, намеревался создать новый семейный очаг? Или супруга, проведав о каких-нибудь его шашнях, угрожала разводом?
Все могло быть. Даже драма на почве ревности. Ведь никто не знал, при каких обстоятельствах Эвелин покинула Канны в субботу утром. Как она объяснила необходимость поездки супругу? Достигли они согласия в этом вопросе? А если да, не подозревал ли Жав, что у этого вояжа жены иная, нежели ему было заявлено, цель?
Лишь один факт был неопровержим: врач сразу же и самым быстрым видом транспорта помчался вслед за ней и прибыл в Париж ненамного позже.
Не была ли Эвелин любовницей молодого Негреля?
И при утвердительном ответе, как долго? Не она ли внушила мужу мысль обратиться именно к нему с просьбой о подмене на время отпуска?
Негрель тоже мог иметь основания отделаться от нее.
Предположим, у него были совсем иные планы в отношении своего брака, тогда как она настаивала на том, чтобы развестись и выйти замуж за него.
