Уильям Коллинз - Желтая маска
Отец Рокко тихонько улыбнулся и ждал, чтобы она успокоилась.
— Допустим, — заговорил он после нескольких минут молчания, — допустим, что синьор Фабио в самом деле думал все то, что сказал тебе…
Нанина встрепенулась и, вскочив, смело взглянула в упор на патера в первый раз с того мгновения, как он вошел в комнату.
— Допустим?! — воскликнула она, и к щекам ее начала приливать краска, а синие глаза вдруг засверкали сквозь слезы. — Допустим! Отец Рокко, Фабио никогда не обманул бы меня. Я лучше умру здесь у ваших ног, чем усомнюсь в едином его слове!
Священник спокойно сделал ей знак, чтобы она снова села на табурет. «Никогда бы не поверил, что у девочки столько характера!» — подумал он.
— Я умру, — срывающимся голосом повторила Нанина. — Я лучше умру, чем усомнюсь в нем!
— Я не требую, чтобы ты сомневалась в нем, — мягко произнес отец Рокко. — И я готов верить в него так же твердо, как ты. Но допустим, дитя мое, что ты прилежно изучила все то, о чем теперь не имеешь понятия и что необходимо знать благородной даме. Допустим, что синьор Фабио действительно нарушит все законы, управляющие поступками людей его высокого положения, и перед лицом всего света возьмет тебя в жены. Тогда ты была бы счастлива, Нанина. Ну, а он? Правда, у него нет отца или матери, которые имели бы власть над ним; но у него друзья, множество друзей и близких знакомых, его же круга, чванных, бессердечных людей, которые ничего не знают о твоих достоинствах и добродетелях; которые, прослышав о твоем низком рождении, смотрели бы на тебя, да и на твоего мужа, дитя мое, с презрением. Он не имеет твоего терпения и твоей силы. Подумай, как горько было бы ему сносить это презрение, — видеть, как гордые женщины сторонятся тебя, а надменные мужчины говорят с тобой небрежно или покровительственно. Да, все это, и даже больше, ему пришлось бы терпеть или же покинуть тот круг, в котором он жил с детства, круг, для которого он родился. Я знаю, ты любишь его…
Нанина вновь разразилась слезами.
— О, как я его люблю, как я его люблю!.. — лепетала она.
— Да, ты очень любишь его, — продолжал патер. — Но может ли вся твоя любовь возместить ему то, что он должен потерять? Вначале, может быть, да; но придет время, когда его круг восстановит свое влияние на него; когда он ощутит желания, которых ты не сможешь удовлетворить, тоску, которой тебе не рассеять. Подумай о том дне, когда первое сомнение закрадется в его душу. Мы не властны над всеми нашими побуждениями. Самые безмятежные души знают часы непреодолимого уныния, самые стойкие сердца не всегда побеждают сомнения. Дитя мое, дитя мое, мир силен, гордость светских людей коренится глубоко, воля же человеческая слаба! Прими мое предостережение! Ради своего блага и ради блага Фабио прими мое предостережение, пока есть время!
Нанина в отчаянье протянула к священнику руки.
— Ах, отец Рокко, отец Рокко! — выкрикнула она. — Почему вы не сказали мне раньше?
— Потому, дитя мое, что я только сегодня узнал о необходимости сказать это тебе. Но сейчас еще не поздно, да и никогда не поздно, сделать доброе дело. Нанина, ты любишь Фабио? Согласна ли ты доказать свою любовь великой жертвой ради него?
— Ради него я готова умереть!
— Согласна ли ты излечить его от страсти, гибельной для него, а может быть — и для тебя, оставив завтра Пизу?
— Оставить Пизу?! — воскликнула Нанина.
Ее лицо покрылось смертельной бледностью. Она встала и отошла на шаг или на два от священника.
— Выслушай меня, — продолжал отец Рокко. — Мне говорили, что ты жалуешься на недостаток постоянной швейной работы. У тебя будет такая работа, если ты завтра поедешь со мной во Флоренцию. Конечно, поедет и твоя сестричка.
— Я обещала Фабио прийти в студию, — испуганно начала Нанина. — Я обещала прийти в десять. Как же я могу…
Она вдруг смолкла, словно у нее пресеклось дыхание.
— Я сам отвезу тебя с твоей сестренкой во Флоренцию, — сказал отец Рокко, не обращая внимания на эту паузу. — Я поручу тебя заботам одной дамы, которая будет добра, как мать, к вам обеим. Я отвечаю за то, что ты получишь работу и сможешь существовать честно и независимо; и я беру на себя, если тебе не понравится жизнь во Флоренции, привезти тебя назад в Пизу по прошествии всего лишь трех месяцев. Три месяца, Нанина! Это недолгая ссылка.
— Фабио! Фабио! — закричала девушка, снова опускаясь на табурет и закрывая руками лицо.
— Это для его блага, — спокойно произнес отец Рокко. — Помни: для блага Фабио!
— Что он подумает обо мне, если я уеду? Ах, если бы я умела писать! Если бы я только могла написать Фабио!
— Разве ты не можешь положиться на меня? Я объясню ему все, что ему надо знать.
— Ну как я могу уехать от него?! Ах, отец Рокко, как вы можете требовать, чтобы я уехала от него?!
— Я не требую от тебя никаких поспешных поступков. Я дам тебе срок решить до завтра. В девять часов я буду здесь, на улице. И я даже не войду в дом, если не буду знать заранее, что ты решила последовать моему совету. Подай мне знак из окна. Если я увижу, что ты машешь из окна мантильей, я буду знать, что ты приняла благородное решение спасти Фабио и спастись самой. Больше я ничего не скажу, дитя мое, ибо, если я не ошибся в тебе самым печальным образом, я уже сказал достаточно.
Он вышел, оставив ее все еще в горьких слезах.
Недалеко от дома он встретил Лa Бьонделлу с ее псом, возвращавшихся домой. Девочка остановилась сообщить ему о благополучной доставке циновок, но он, кивнув и улыбнувшись ей, быстро прошел мимо. Его беседа с Наниной оставила в нем какой-то след, и он сейчас не чувствовал себя в силах разговаривать с ребенком.
На следующее утро, задолго до девяти часов, отец Рокко отправился в переулок, где жила Нанина. Идя туда, он нагнал собаку, лениво трусившую по мостовой в нескольких шагах перед ним; одновременно он заметил изящно одетую даму, шедшую ему навстречу. При ее приближении собака насторожилась, потом зарычала и, когда она проходила мимо, оскалила зубы. Дама, в свою очередь, издала возглас отвращения, но, видимо, не была ни удивлена, ни испугана угрожающим видом животного. Отец Рокко не без любопытства поглядел ей вслед, когда она прошла мимо него. Это была довольно красивая женщина, и ему понравилась ее смелость. «Этого рычащего зверя я знаю хорошо, — сказал он про себя, — но что это за дама?»
Пес был Скарамучча, возвращавшийся с одной из своих грабительских экспедиций. А дама была Бригитта, направлявшаяся в студию Луки Ломи.
За несколько минут до девяти патер занял позицию в переулке, напротив окна Нанины. Оно было открыто. Но ни она, ни ее маленькая сестренка не показывались в нем. Когда церковный колокол стал отбивать время, священник тревожно поглядел наверх; но знака не было и минуту после того, как умолк бой часов. «Неужели она все еще колеблется?» — спросил себя отец Рокко.
Не успели эти слова слететь с его губ, как в окне затрепетала белая мантилья.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I
Даже искусный ход, состоявший в замене коварной итальянской мастерицы французской портнихой, выписанной прямо из Парижа, вначале не мог сделать великое заведение Грифони недостижимым для второстепенных бедствий. Не успела мадемуазель Виржини пробыть полную неделю на своем новом посту в Пизе, как уже слегла. Всевозможные слухи поползли о причинах этой болезни; а демуазель Грифони зашла даже так далеко, что утверждала, будто здоровье новой мастерицы стало жертвой каких-то гнусных махинаций химического свойства со стороны ее соперницы по ремеслу. Однако, чем бы ни было вызвано это несчастье, оставался тот непреложный факт, что мадемуазель Виржини была тяжко больна, и другой факт, что, по настоянию врача, ее предстояло отослать на воды в Лукку, как только она в силах будет расстаться с постелью.
К счастью для демуазель Грифони, француженка, прежде чем надорвалось ее здоровье, успела создать три образца своего искусства. Это были: вечерний туалет из желтого расшитого шелка, тот самый, которым она занялась в утро, когда приступала к исполнению своих обязанностей в Пизе; черный плащ с капюшоном, совершенно нового фасона; и очаровательный капотик, о котором говорили, что его впервые ввела в моду французская принцесса крови. Эти предметы одежды, выставленные в приемной комнате, наэлектризовали пизанских модниц, и сейчас же со всех сторон в заведение Грифони посыпались заказы. Их, конечно, с легкостью выполняли рядовые работницы — по выкройкам французской мастерицы. Таким образом, болезнь мадемуазель Виржини, хотя и причинила ее хозяйке временные затруднения, все ж не привела к прямым убыткам.
Два месяца на водах в Лукке восстановили здоровье новой мастерицы. Она вернулась в Пизу и снова обосновалась в своем рабочем кабинете. И сейчас же она обнаружила происшедшую в ее отсутствие важную перемену. Ее подруга и помощница Бригитта отказалась от должности. Все расспросы, обращенные к демуазель Грифони, привели лишь к одному: работница внезапно ушла с места, предупредив об этом за пять минут и никому не сообщив, что она намерена делать и куда собирается направить свои шаги.
