Филлис Джеймс - Череп под кожей
Когда «Шируотер» отчалил, Роума повернулась к Корделии и произнесла со смущением, смешанным с недовольством:
– Я собираюсь полчаса погулять. Вы не составите мне компанию? Я хотела бы перекинуться с вами парой слов.
– Хорошо. Если мы понадобимся Грогану, он может послать за нами кого-нибудь.
Они молча шли вместе по длинному газону из дерна за розовым садом, потом под сенью буков, обходя яркие кучи опавших листьев и прислушиваясь к шуму моря, который все усиливался и заглушал шорох их шагов. Через пять минут они вынырнули из рощи и оказались на утесе. Справа находился бетонный бункер, который в 1939 году служил одним из оборонительных сооружений острова. Низкий дверной проем был почти полностью завален листьями. Они обогнули его и, прижавшись спинами к грубо оштукатуренной стене, стали смотреть сквозь зелено-золотую пелену буковых листьев вниз, на узкую полосу пляжа и мерцающую морскую гальку, отполированную морем.
Корделия молчала. Ведь они отправились на прогулку по настоянию Роумы. Так что это она должна была сказать, что у нее на уме. Как ни странно, в ее обществе она чувствовала спокойствие и умиротворение, словно никакие различия между ними не могли перевесить факт принадлежности их обеих к женскому полу. Роума взяла буковую ветвь и принялась методично рубить листья. Не глядя на Корделию, она сказала:
– Вы вроде как эксперт в этой области. Когда, как вы думаете, мы сможем уехать? Нужно присматривать за магазином, а мой партнер не справится один. Полиция ведь не имеет права держать нас здесь? Расследование может затянуться на долгие месяцы.
– Юридически они не имеют права задерживать нас, если только не арестуют. Кому-то из нас придется присутствовать на дознании. Но я считаю, вы можете уехать хоть завтра, если хотите.
– А как же Джордж? Ему понадобится помощь. Он собирается разбирать ее вещи, драгоценности, одежду, косметику. Или он рассчитывает, что это сделаю я?
– Разве не лучше спросить у него?
– Мы даже не можем попасть в ее спальню. Полиция ее опечатала. А ведь она привезла с собой огромное количество вещей. Она всегда так делала, даже когда уезжала только на выходные. И потом, осталось много одежды в квартире в Бейсуотере и в Брайтоне: костюмы, платья, меха. Вряд ли он отдаст все это в Оксфордский комитет помощи голодающим.
– Это бы их точно удивило, – заметила Корделия. – Но я полагаю, они придумают, как использовать вещи. Можно, например, продать их в магазинах подарков.
Этот женский разговор о гардеробе Клариссы показался бы Корделии странным, если бы она не понимала, что за озабоченностью Роумы гардеробом кузины скрывается более глубокое беспокойство, связанное с деньгами Клариссы. И снова наступила тишина. Потом Роума резко произнесла:
– Вы знали, что я попросила у Клариссы денег взаймы, прежде чем ее убили, и она отказала мне?
– Да, я была в комнате, когда она рассказывала об этом сэру Джорджу.
– И вы не говорили об этом полиции?
– Нет.
– Это очень мило с вашей стороны, учитывая, что я была не особенно любезна с вами.
– Какое отношение это имеет к делу? Если им нужна такая информация, они могут получить ее от человека, непосредственно участвовавшего в этом деле, – вас самой.
– Что ж, так далеко они пока не добрались. Я солгала. Я не горжусь этим и даже не знаю, почему это сделала. Паника, наверное, и ощущение того, что им будет легче повесить убийство на меня, а не на Джорджа или Эмброуза. Один – баронет и герой войны, второй – богач.
– Не думаю, что они хотят повесить убийство на кого бы то ни было, кроме реального убийцы. Мне не нравится ни тот ни другой – ни Гроган, ни Бакли, – но я думаю, они честные люди.
– Странно, – произнесла Роума. – Мне никогда не нравились полицейские, и я не особенно им доверяла, но всегда принимала как должное то, что, если столкнусь с таким серьезным преступлением, как убийство, буду сотрудничать с ними настолько, насколько это возможно. Я хочу, чтобы убийцу Клариссы поймали. Разумеется, хочу. Тогда почему чувствую, будто должна защищать себя? Почему веду себя так, будто Гроган и Бакли объединились против меня? И это так унизительно – постоянно ловить себя на том, что ты лжешь, лжешь, и боишься, и стыдишься чего-то.
– Я знаю. Я чувствую то же самое.
– Мне кажется, Джордж тоже ничего не сказал им о нашей ссоре. Как и Толли, судя по всему. Кларисса отправила ее за дверь, когда мы разговаривали, но она, должно быть, обо всем догадалась. Как вы думаете, что она собирается делать? Шантажировать меня?
– Уверена, что нет, – ответила Корделия. – Но, думаю, она все знает. Она находилась в ванной, когда я была в комнате, и, вероятно, все слышала. Кларисса рвала и метала.
– Она и со мной рвала и метала и была весьма агрессивна. Если бы я была способна на убийство, я бы сделала это тогда.
Мгновение они молчали, потом Роума сказала:
– С чем я не могу смириться, так это с тем, как старательно мы избегаем разговоров о том, кто ее убил. Мы даже не поделились тем, что рассказали Грогану. С момента убийства мы ведем себя как совершенно незнакомые люди, ничего друг другу не говорим и не задаем вопросов. Вам не кажется это странным?
– Не особенно. Мы застряли здесь все вместе. Жизнь станет и вовсе невыносимой, если мы начнем обвинять и упрекать друг друга или разделимся на клики.
– Полагаю, что так. Но, думаю, я не смогу продолжать в том же духе: не знать и даже не говорить об этом, притворяться, поддерживать светский разговор, все время думать об одном и том же, изо всех сил стараясь не встречаться ни с кем взглядом, мучаясь сомнениями, запирая двери по ночам… Вы свою запираете?
– Да, хотя не знаю почему. Я ни на мгновение не верила, что на острове завелся маньяк-убийца. Жертвой могла стать только Кларисса. Ее убили не случайно. Но я действительно запираю дверь.
– От кого? Как вы думаете, кто это сделал?
– Один из нас, – произнесла Корделия. – Один из тех, кто ночевал в замке в ночь с пятницы на субботу.
– Это я знаю. Но кто именно?
– Не имею понятия. А вы?
Ветка в руках Роумы превратилась в тонкую облезлую палочку. Она отшвырнула ее, нашла другую и вновь взялась за методичное уничтожение листьев.
– Хотелось бы, чтобы это оказался Эмброуз, а не кто-то другой, но я все же не могу в это поверить. Джордж Оруэлл писал, что убийство – уникальное преступление, и его может совершить лишь человек, обуреваемый сильными чувствами. Эмброуз же никогда в жизни не испытывал сильных чувств. К тому же ему не хватает смелости или грубости. Он не способен на такую ненависть. Он любит игрушки, связанные с насилием: обрывок веревки с виселицы, залитая кровью ночная рубашка, пара наручников Викторианской эпохи, – но когда дело касается Эмброуза, даже ужас кажется второсортным, будто продезинфицированным временем и его природным обаянием. Да и Саймон не может быть убийцей. Он вообще не видел мраморную руку, к тому же давно бы сознался. Он такой же слабак, как и его отец. У него не хватило бы сил противостоять Грогану хотя бы пять минут, если бы его прижали. А Айво? Что ж, Айво умирает. Он почти отсидел свой пожизненный срок. Быть может, он чувствует, что закон на него больше не распространяется. Но каков его мотив? Полагаю, главным подозреваемым станет Джордж, но в его виновность мне тоже не верится. Он профессиональный солдат, профессиональный убийца, если хотите. Но он не поступил бы так, во всяком случае, с женщиной. Быть может, это были Мунтеры, вместе или кто-то один из них, или даже Толли, но я не представляю почему. Остаемся вы и я. Но это была не я. И, если это вас немного утешит, я не думаю, что это были вы.
Корделия попросила:
– Расскажите мне о Клариссе. Вы часто проводили с ней выходные в детстве, не правда ли?
– О Боже, эти ужасные поездки в августе! У них был дом на берегу реки в Мейденхеде, и они проводили там бо2льшую часть лета. Ее мать считала, что Кларисса должна общаться со сверстниками, а мои родители с радостью отправляли меня туда, поскольку еда и проживание ничего нам не стоили. Как ни странно, тогда мы хорошо ладили – видимо, нас объединял страх перед ее отцом. Когда он приезжал из Лондона, она пребывала в ужасе.
– Я думала, что она обожает его, что он был любящим отцом, во всем ей потакавшим.
– Она вам так сказала? Очень похоже на Клариссу. Она даже в детстве не была искренней. Нет, он был суровым человеком. Я говорю не о том, что он дурно обращался с нами в смысле рукоприкладства. Хотя вынести это было бы, наверное, легче, чем сарказм, холодный гнев взрослого человека, презрение. Тогда я, разумеется, не понимала его. А теперь думаю, что понимаю. На самом деле он не любил женщин. Он женился, чтобы ему родили сына, – он был одним из тех самовлюбленных людей, которые не представляют, что мир сможет существовать, если они не обеспечат себе бессмертие хотя бы в виде наследника. В итоге он заимел дочь, больную жену, не планировавшую других детей, и работу, которая не допускала развода. А Кларисса в детстве даже не была хорошенькой. И его холодность вкупе с ее страхом убили всякую живость, нежность и рассудительность, которые могли в ней быть. Неудивительно, что всю последующую жизнь она отчаянно искала любовь. Но разве не все мы ее ищем?
