Душегуб - Николай Вингертер
— А как поживают ваши внуки?
— Спасибо, — с довольным лицом ответил Варкентин. — Вы, наверное, забыли, что у меня девочки, внучки. Все у них, слава богу, как и у нас с вами, хорошо.
— Я рад, — сказал Нексин. — Хорошо, когда все хорошо… А со следователем как идут дела?
Варкентин ответил, что пока полная тишина, никто больше его не вызывает и не беспокоит, со слов следователя знает, что по делу проводят разные экспертизы.
— Да, да… Так и должно быть, — сказал Нексин. — Кстати, я на днях буду говорить с прокурором.
После того как Варкентин ушел, Нексин, упомянув о прокуроре, только сейчас вспомнил, что в багажнике «Нивы» лежат две коробки с продуктами, которые планировал завести Хромовой и Оашеву. Следовало бы срочно позвонить Оашеву, потому что получилось некрасиво — обещал заехать и не заехал. До Оашева дозвонился с первого раза, извинился, что из-за неотложных дел не смог заглянуть перед праздниками. Оашев был очень любезен, но в его ответе с намеком на юмор была и какая-то обида: «Стало быть, все у вас замечательно, коль можно отложить встречу с прокурором… А я уж было подумал, что вы меня забыли…» — «Что вы, Юлий Викторович, — сказал Нексин, — потому и звоню, что лично заехать не мог, а сегодня отправил к вам своего водителя с некоторой оказией, вот и позвонил, чтобы поджидали парня. Он, надеюсь, будет у вас до конца дня», — лгал, быстро сориентировавшись, Нексин, тут же соображая, как поскорее отправить в город водителя Петерса. «Тогда все ясно, — отвечал привычно коротко и односложно Оашев, давая понять, что не все можно говорить по телефону. — Да, по вашему вопросу! Его держу на контроле. Можете быть спокойны… Кстати, ваш бывший коллега по прежней работе Михаил Леонидович, как я понимаю, тоже в курсе дел по случаю с рабочим-лесорубом, ко мне подъезжал не так давно».
Нексин при упоминании о Баскине так сжал в руке телефонную трубку, что затрещала пластмасса, но переспрашивать о Баскине не стал, только поблагодарил за содействие и сказал, что надеется очень скоро увидеться. Лишь положив трубку, снова почувствовал, как у него заболело в груди при одном лишь упоминании о человеке, с которым было связано крушение личной жизни. Нексина словно ударили по уже больному месту; воспаленное ревностью воображение тут же стало рисовать Хромову наедине с Баскиным, и это было невыносимо — слишком свежа была душевная рана; лучшим лекарством для нее являлось время, но оно не могло идти быстрее положенного.
В этот момент в кабинет заглянула Борец и напомнила, что скоро время обеда; стала подробно пересказывать меню, составленное Александрой. Нексин подумал, как вовремя зашла Борец, и ответил, что помнит, попросил ее срочно найти и прислать Петерса. Сам тут же стал собираться, чтобы посмотреть коробки в багажнике и как-то отвлечься от навязчивых мыслей о Хромовой. Он уже выходил из дверей приемной, как Борец ему сказала, что Петерс будет через несколько минут. Он поблагодарил ее за оперативность. Борец в ответ протянула почтовый конверт и сказала, что сегодня деловой почты нет, но пришло письмо с пометкой: «Нексину. Лично». Нексин глянул на конверт: отправитель указан не был, а вместо обратного адреса значился областной центр, но узнал почерк Хромовой и вспомнил, что она обещала ему написать письмо. Он было метнулся назад в кабинет, чтобы немедля вскрыть конверт, но передумал, быстро сунул конверт в карман пальто и, сильно волнуясь, так что учащенно забилось сердце, проскочил мимо Борец, чуть не сбив ее, на улицу.
День был безветренный, небо высокое и ясное. В голых ветках берез, раскинувшихся сквериком у конторы лесхоза, скандалили галки; перебивая их крики, от опушки близкого леса несся мощный гвалт огромной стаи грачей, которые то взмывали вверх черной тучей, то снова опускались на деревья… В Залесье, окруженном лесами, весна пришла окончательно… Зима возвращалась только по ночам небольшими морозцами, оставляя к утру пушистую изморозь на крышах, деревьях и земле. Теперь, к полудню, солнце, поднимавшееся с каждым днем выше, изморозь будто слизало, оставив искрящиеся льдинки по канавам. И Нексин шел по мокрому асфальту, не задумываясь куда, не замечая ни хорошей погоды, ни прекрасной природы. Он остановился в ближайшем переулке, несколько раз оглянулся, словно боялся, что кто-то подсматривает за ним, достал письмо и, поддев край конверта ключом, быстро вскрыл его. В конверте был стандартный лист, сложенный вчетверо.
«Алексей, — писала Хромова, — я сожалею, что еще раньше не сказала тебе о том, что мы должны расстаться, тебя как-то к этому подготовить, но получилось все так, как получилось, думаю — к лучшему. Теперь не нужно ничего объяснять и говорить, ты все знаешь сам. Это действительно к лучшему, потому как, зная твой характер, наше расставание не обошлось бы без еще более сильных эмоций с твоей стороны.
Ты знаешь, как я хотела выйти за тебя замуж! Не раз спрашивала тебя: когда, ну, когда?.. Ты либо делал вид, что не слышишь меня, либо переводил все в юмор… А ведь я говорила серьезно, и порой мне было очень стыдно, что я начинала об этом говорить первая, в то время как это должен был сделать ты как мужчина… Сколько можно было ждать?.. Неопределенность в таком вопросе сильно утомляет, особенно нас, женщин… Что поделаешь, так мы устроены: нам хочется быть замужем… Думаешь, я не видела, как ты, представляя меня иногда своим знакомым, затруднялся, как же меня назвать: жена — не жена… подруга… спутница жизни… что-то там еще… Возможно, это звучит примитивно, но для меня все это было важно, а тебя, похоже, до сих пор устраивала только близость в наших отношениях… Я так дальше не могла… И, быть может, меня будут любить меньше; буду не такой счастливой, но Леонид Михайлович мне нравится, он хороший человек, настроен серьезно. Он предложил выйти за него замуж, у меня будет семья…
Спасибо тебе за все хорошее, что было у нас… Я понимаю, как трудно быть покинутым, но ты же мужчина, должен уметь держать удар. Об одном прошу: не беспокой
