Гарольд Шехтер - Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По
Тогда я почти не придал значения этому отрывку разговора. И только теперь, увидев зубы, высыпавшиеся из шкатулки доктора Фаррагута, понял его значение.
Зубы Эльзи Болтон должны были вырвать и продать как зубные протезы.
Веками вставные зубы делали из различных материалов: дерева, металла, слоновой кости. Однако самые красивые протезы всегда получались из натуральных человеческих зубов. О том, что Марстон сам мастерил подобные приспособления, я узнал от Моисея Кимболла, который с гордостью демонстрировал мне свою новую челюсть, когда я в последний раз был в музее. Такие челюсти (как Кимболл убедился на собственном опыте) были чрезвычайно дорогими, принося существенную выгоду врачам, которые могли сбывать их клиентам.
Баснословная цена лишь отчасти зависела от времени и умения, потребных, чтобы их изготовить. В наибольшей степени она проистекала из трудностей, связанных с добычей сырья. Дантисты охотно платили круглую сумму любому, кто мог постоянно снабжать их полным набором человеческих зубов. А таковыми, как правило, оказывались люди, имевшие доступ к трупам.
На протяжении столетий зубы мертвецов являлись предметом бойкой торговли. И в самом деле, некоторые грабители могил ограничивались тем, что вырывали зубы у выкопанных трупов. Этот мелкий товар, который так легко спрятать, можно было продать за солидные суммы, не рискуя эксгумировать тело целиком. Широко известен случай, когда живший в восемнадцатом веке «воскреситель» по имени Купер под предлогом поисков места для захоронения своей недавно почившей жены получил доступ в склеп, где покоились прихожане одной из молелен Кента, и вырвал зубы у всей захороненной там конгрегации, которые затем прикарманил и продал в Лондоне некоему дантисту за пятьдесят фунтов. Другая не менее гнусная личность, некий маркитант Мерривезер, служивший в рядах британской армии во время испанской войны, рыскал по полям сражений, вырывая зубы у павших солдат. В течение года он собрал столько отвратительных артефактов, что на доходы от их продажи смог открыть небольшую гостиницу в Маргейте!
Увидев сыплющиеся из шкатулки доктора Фаррагута зубы и вспомнив разговор двух студентов-медиков, я мигом сообразил, что Марстон приобретал сырье для протезирования в анатомическом колледже Мак-Кензи, где производились вскрытия. И вполне вероятно, что среди сотен рассыпанных по полу кабинета дантиста резцов, клыков и коренных находились и зубы, вырванные у Эльзи Болтон!
Теперь, пока констебль Линч колебался, объявлять ли о нашем присутствии, я еще раз заверил его, что было абсолютно необходимо немедля опросить анатома.
– Надеюсь, вы знаете, что делаете, – пожав плечами, ответил констебль и несколько раз стукнул в дверь.
Какое-то мгновение в доме царила полная тишина – обстоятельство, преисполнившее меня дурных предчувствий, учитывая череду ужасов, которые мне уже пришлось пережить за этот день. Однако, как только Линч постучался во второй раз, мы услышали дрожащий голос:
– Потерпите, потерпите минутку. Я иду, иду!
Мгновение спустя дверь распахнулась, и перед нами предстал сутулый древний старик в ночной рубашке и колпаке, сжимавший в костлявой руке подсвечник.
– Кто вы, черт побери? – хрипло вопросил он.
– Констебль Эдмунд Линч. А это мистер Эдгар По. Вы Мак-Кензи?
– О Боже, нет, – ответил старик. – Я его слуга, Прескотт. Доктор спит, как все порядочные люди в это время.
– Лучше бы вам его разбудить, – сказал Линч. – Нам надо бы с ним побеседовать.
Какое-то мгновение старик продолжал с опаской изучать нас с порога, хмуря заостренное и необычайно морщинистое лицо.
– Идите, идите, – нетерпеливо произнес Линч. – Мы тут по срочному делу – полиция.
Смиряясь, старец вздохнул и, шаркая, провел нас в библиотеку, где зажег аргандову лампу и снова исчез в темном коридоре. Чуть погодя мы услышали, как тяжело он дышит, поднимаясь по лестнице.
Присев на диван, я поставил все еще завернутую шкатулку рядом, пока Линч кружил по комнате, разглядывая украшавшие ее предметы. Довольно скоро он остановился перед большим гравированным портретом в тяжелой золоченой рамке, висевшим над каминной полкой.
– Бывают же в жизни такие уроды, – заметил Линч.
Встав с дивана, я подошел, встал рядом с констеблем и вгляделся в изображенного на портрете человека. Это был свирепого вида мужчина с прыщавым носом, щетинистыми бровями и исключительно острой козлиной бородкой, какую часто можно видеть на лубочных картинках, представляющих черта. Одет он был на манер ренессансного ученого, а в руке сжимал скальпель.
– Если не ошибаюсь, – сказал я, – этот грозный тип – анатом шестнадцатого века, доктор Пьетро Бальони. Один из самых просвещенных ученых своего времени, Бальони был известен публичными уроками анатомии, которые он устраивал несколько раз в году в амфитеатре университета в Болонье.
– Публичные уроки анатомии? Хотите сказать, что люди приходили посмотреть, как он копается в трупах? – подивился Линч.
– Толпами, – ответил я. – Публичные анатомические сеансы Бальони были одним из самых популярных зрелищ того века. В амфитеатре яблоку негде было упасть, хотя входная плата равнялась нашим пяти долларам.
Линч покачал головой и прищелкнул языком.
– Глазастые итальяшки, – пробормотал он, словно желая сказать: «Чего еще ждать от этих иностранных ублюдков?»
– Увлечение мрачным, мерзким, отвратительным нельзя приписать какой-то одной национальности, констебль Линч, – заметил я. – Скорее, это общечеловеческая черта. Вы сами сегодня видели любопытную толпу возле дома бедной миссис Рэндалл. К счастью или к несчастью, есть что-то общее в нашей природе, что заставляет нас уступать мрачному искушению смерти, – возможно, потому что, глядя прямо в ее омерзительный лик, мы надеемся снять покровы с ужасной тайны.
– Славно сказано, мистер По, – раздался сзади чей-то звучный голос. – Стало быть, вы нечто вроде эксперта по данному вопросу, не так ли?
Обернувшись, я увидел перед собой высокого мужчину средних лет, столь разодетого и лощеного, что трудно было представить, будто его только что подняли с постели. Лицо его было примечательно. Черты – точеные, как на греческом медальоне, – за исключением подбородка, странно широкого и выступающего, что в значительной мере портило в прочих отношениях привлекательную наружность. Его лоб, как сказали бы френологи, свидетельствовал о чрезвычайно высоко развитом интеллекте. Шелковистые кудри разительно оттеняли присущую ученым бледность.
– Так вы По, писатель? – продолжал джентльмен.
Слегка поклонившись в знак признательности, я сказал:
– А, я полагаю, вы – доктор Мак-Кензи?
– Он самый, – ответил джентльмен. – Должен сказать, это совершенная неожиданность. Я с восхищением читал многие из ваших рассказов, мистер По. Особенно тот, где говорится о молодом человеке, которого ввели в месмерический транс in articulo mortis20.
– Странный случай с месье Вольдемаром, – ответил я. – Это тоже один из моих любимых.
– Чушь, разумеется, – осклабясь, сказал Мак-Кензи. – Но очень-очень занимательно.
Покровительственный тон этого замечания не мог не задеть меня.
– Он был задуман не как научное эссе, – довольно холодно ответил я, – а скорее как беллетристическое произведение, призванное вызвать сильную эмоциональную реакцию у читателя.
– Что, как правило, и происходит, – ответил Мак-Кензи и, повернувшись к моему спутнику, сказал: – А вы – констебль?..
– Линч, – ответил мой спутник, окидывая врача откровенно оценивающим взглядом. – Эдмунд Линч.
– Ах да, – сказал Мак-Кензи, который, что от меня не ускользнуло, так и не предложил нам сесть. – Итак, джентльмены, скажите же наконец, что у вас за срочное дело, которое не может подождать до утра?
– Вы когда-нибудь слышали о дантисте по имени Марстон? – спросил Линч.
– А, этот человек с закисью азота? – откликнулся Мак-Кензи. – Как же, наслышан. Я даже присутствовал на его представлении несколько месяцев назад. А что с ним?
– Он мертв, – сказал Линч. – Убит.
– Какой ужас, – сказал Мак-Кензи, казалось искренне удивленный этим известием. – Но я все же не понимаю, что вы здесь делаете?
Вместо ответа я шагнул к дивану, ухватился за концы накидки, скрывавшей шкатулку доктора Фаррагута, и жестом фокусника сдернул ее.
– Вы когда-нибудь видели это? – спросил я.
Мак-Кензи разинул рот, и я услышал его резкий, глубокий вдох. Однако это не был вздох узнавания, скорее напротив: реакция человека, который впервые видит такую прекрасную вещь и невольно изумлен.
– Великолепно, – сказал он. – Что это?
Я объяснил, что это уникальная, ручной работы шкатулка, принадлежащая доктору Эразму Фаррагуту из Конкорда.
– Фаррагут? – сказал Мак-Кензи. – Вы имеете в виду этого шарлатана, который утверждает, что все болезни якобы можно вылечить жгучим перцем?
