Филлис Джеймс - Тайна "Найтингейла"
— Это то, что мы успели сделать до завтрака. Когда мы уходили, все стояло точно так, как сейчас.
— Хорошо, — сказал Мастерсон. — Тогда давайте переведем наши часы на восемь сорок, то есть на то время, когда вы сюда вернулись. Нет смысла болтаться без дела. И можно уже позвать остальных.
Двойняшки послушно переставили стрелки своих часов, а Грисон позвонил в библиотеку, где ждали остальные ученицы. Они пришли почти сразу и в том порядке, в каком появились в тот раз. Первой — Маделин Гудейл, а следом за ней — шедшие вместе Джулия Пардоу и Кристин Дэйкерс. В полном молчании и поеживаясь, точно от холода, они заняли свои места в полукольце стульев. Мастерсон заметил, что девушки старались не смотреть на койку со страшной куклой. Когда все уселись, он сказал:
— Хорошо, сестра. Можете продолжать наглядный урок. Начинайте подогревать молоко.
Морин озадаченно взглянула на него.
— Молоко? Но ведь ни у кого не было возможности… — Голос ее замер.
— Ни у кого не было возможности отравить его? — сказал Мастерсон. — Ничего. Все равно продолжайте. Мне надо, чтобы вы делали все точно так же, как в прошлый раз.
Она наполнила большой кувшин горячей водой из-под крана и поставила в него на несколько секунд нераспечатанную бутылку, чтобы согреть молоко. Заметив, что Мастерсон нетерпеливо кивнул головой, подгоняя ее, она сковырнула крышку с бутылки и налила жидкость в стеклянный мерный стакан. Потом взяла с тележки стеклянный термометр и проверила температуру жидкости. Будто завороженный класс молча наблюдал за ней. Морин взглянула на Мастерсона. Не получив от него никаких сигналов, она взяла внутрижелудочный зонд и воткнула его в неподатливый рот куклы. Ее руки двигались спокойно и уверенно. Наконец она подняла над головой стеклянную воронку и остановилась в замешательстве.
— Продолжайте, сестра, — сказал Мастерсон. — Кукле не повредит, если она немножко намокнет. Она для того и предназначена. Ее внутренности не испортятся от нескольких унций теплого молока.
Морин не двигалась. Теперь жидкость была видна, и глаза всех были прикованы к белой изогнутой струе. Вдруг девушка замерла: с высоко поднятой рукой, она застыла, как манекен в неестественной позе.
— Ну же, — подбодрил ее Мастерсон. — Так испортятся или не испортятся?
Морин опустила стакан себе под нос, потом, не сказав ни слова, протянула его сестре. Шерл и понюхала и посмотрела на Мастерсона.
— Это ведь не молоко, правда? Это дезинфицирующее средство. Вы хотели проверить, можем ли мы отличить его по запаху!
— Вы что, хотите сказать, что и в прошлый раз это было дезинфицирующее средство? — спросила Морин. — Что молоко было отравлено еще до того, как мы взяли бутылку из холодильника?
— Нет. В прошлый раз, когда вы взяли молоко из холодильника, с ним было все в порядке. А что вы сделали с бутылкой, когда налили молоко в мерный стакан?
— Отнесла ее к раковине в углу и сполоснула, — ответила Шерли. — Совсем забыла. Извините. Мне надо было сделать это раньше.
— Ничего страшного. Сделайте сейчас.
Морин поставила бутылку на стол возле раковины, положив рядом с ней смятую крышку. Шерли подняла ее. И замерла.
— Ну же? — произнес Мастерсон очень спокойно.
С растерянным видом девушка повернулась к нему.
— Здесь что-то не то. Что-то было не совсем так.
— Разве? Тогда подумайте. Не волнуйтесь. Успокойтесь. Просто успокойтесь и подумайте.
В комнате воцарилась мертвая тишина. Вдруг Шерли резко повернулась к своей сестре.
— Я знаю, Морин! Это крышка. В прошлый раз мы взяли из холодильника бутылку с гомогенизированным молоком, ту, что с серебряной крышечкой. А когда после завтрака вернулись в демонстрационную, бутылка была другая. Неужели не помнишь? С золотой крышкой. Это было нормандское молоко.
— Да, — тихо произнесла Гудейл, не вставая с места. — Я тоже помню. Та крышка, которую я видела, была золотая.
Морин с недоумением посмотрела на Мастерсона.
— Это значит, что кто-то поменял крышку?
Не успел он ответить, как они услышали спокойный голос Маделин Гудейл:
— Не обязательно крышку. Кто-то поменял всю бутылку.
Мастерсон не ответил. Значит, старик был прав! Раствор с дезинфицирующим средством был приготовлен очень тщательно, без спешки, и бутылка с отравой была поставлена вместо той, из которой пила Мораг Смит. А куда же делась та первая бутылка? Почти наверняка можно сказать, что ее оставили в кухоньке на этаже старших сестер. Не сестра ли Гиринг жаловалась мисс Коллинз на водянистое молоко?
II
Далглиш быстро закончил свои дела в Скотленд-Ярде и к одиннадцати часам был уже в Норт-Кенсингтоне.
Дом № 49 по Миллингтон-сквер был большим ветхим зданием в итальянском стиле с обшарпанной штукатуркой по фасаду. В этом нет ничего необычного. Дом как дом, похожий на сотни других в этой части Лондона. Разделенный, по-видимому, на однокомнатные квартиры — занавески во всех окнах разные, а в некоторых отсутствуют вовсе, — он дышал той странной атмосферой перенаселенности и скрытного одиночества, которая окутывала весь этот район. Далглиш заметил, что в подъезде нет ни планки с многочисленными кнопками звонков, ни аккуратного списка жильцов. Дверь подъезда была открыта. Он толкнул застекленную дверь в вестибюль, и на него тут же пахнуло дешевой стряпней, мастикой для полов и грязным бельем. Стены вестибюля были оклеены толстой потрескавшейся бумагой, покрашенной в темно-коричневый цвет и блестевшей так, словно она сама источала жир и пот. Пол и лестницу покрывал драный, не ведавший ремонта линолеум, на котором лишь в нескольких местах, где разрывы, вероятно, представляли уже опасность, виднелись заплаты с другим, более ярким рисунком. Лестничная клетка покрашена типичной для казенных учреждений зеленой краской. И — никаких признаков жизни, хотя даже в это время дня, поднимаясь по пустынной лестнице наверх, он ощущал ее присутствие за плотно запертыми и пронумерованными дверями.
Квартира № 14 располагалась на верхнем этаже, в глубине коридора. Подходя к двери, Далглиш услышал энергичное стаккато пишущей машинки. Он громко постучал, машинка замолчала. Ему пришлось ждать больше минуты, прежде чем дверь приоткрылась, и он встретился взглядом с парой подозрительных неприветливых глаз.
— Кто вы такой? Я работаю. Моим друзьям известно, что утром приходить нельзя.
— Но я не ваш друг. Можно войти?
— Я не могу уделить вам много времени. Боюсь, что и вам не стоит его тратить. Я не хочу никуда вступать: у меня нет для этого времени. И не хочу ничего покупать, потому что нет денег. И вообще, все, что мне нужно, у меня есть.
Далглиш показал свое удостоверение.
— Я ничего не покупаю и не продаю, даже ту информацию, ради которой пришел сюда. Это касается Джозефин Фаллон. Я полицейский и занимаюсь расследованием ее смерти. Вы, как я понимаю, Арнолд Даусон.
Дверь приоткрылась шире.
— Вы бы лучше вошли.
Никаких признаков страха; может быть, лишь некоторая настороженность в серых глазах.
Комната выглядела не совсем обычно: небольшое чердачное помещение под скатом крыши, со слуховым окном, почти полностью обставленное грубыми некрашеными деревянными ящиками, на некоторых сохранилась трафаретная надпись с именем торговца вином или бакалеей. Ящики были искусно пригнаны друг к другу, так что стены от пола до потолка походили на бледные деревянные соты с разными по размеру и форме ячейками, в которых находилось все необходимое для повседневной жизни. В одних плотными рядами стояли книги в твердых переплетах, другие выделялись оранжевыми корешками книжек в мягких обложках. Один ящик обрамлял небольшой электрокамин из двух пластин, вполне достаточный для обогрева такой маленькой комнаты. В другом ящике лежала аккуратная стопка чистой, но неглаженой одежды. В третьем стояли кружки с голубым ободком и другая посуда; а еще в одном — несколько objets trouves:[19] морские раковины, стаффордширская собачка, птичьи перья в баночке из-под варенья. Под окном — узкая кровать, накрытая одеялом. Еще один перевернутый ящик служил столом. Были здесь и два стула: складные сооружения с матерчатым сиденьем, которые обычно продаются для загородных пикников. Все это напомнило Далглишу одну статью, которую он прочел в воскресном приложении с цветными иллюстрациями: статья рассказывала о том, как обставить однокомнатную квартиру за пятьдесят фунтов. Арнолд Даусон, вероятно, умудрился сделать это в два раза дешевле. Однако комната производила приятное впечатление. Все здесь было простым и функциональным. Возможно, у кого-то она могла вызвать клаустрофобию; а в чрезвычайной аккуратности и в том, как целесообразно был использован абсолютно каждый дюйм пространства, чувствовалась некоторая одержимость. Это была комната самостоятельного, хорошо организованного человека, у которого, как он сам сказал Далглишу, явно было все, что ему нужно.
