Фил Гровик - Секретный дневник доктора Уотсона
Эта единственная слеза, так осторожно, с таким глубинным пониманием, если хотите, выкатившаяся из глаза царицы, была для меня еще более трогательной, чем рождение ее первого внука.
Конечно, Татьяна назвала ребенка в честь его отца, и я снова в шутку покритиковал ее за то, что в мире появился еще один Сидней Рейли. Но дело было сделано, и ребенок совершенно точно не мог вернуться туда, откуда пришел.
Моя работа на острове на самом деле подходила к концу.
С младенцем и Татьяной все было прекрасно. Между ними мгновенно установилась связь, как между любой матерью и ее ребенком, это была чистая любовь и надежды на будущее. Царь теперь проводил много времени с маленьким Сиднеем, почти столько же, сколько с царицей, и старался как можно чаще свести их вместе. Поразительно, но казалось, что царица демонстрирует какие-то реакции. Она не узнавала свое окружение, а также людей, которые ее любили, но теперь сама держала ребенка, когда ей клали его на руки. В ней начинали просыпаться чувства.
Мы все это видели, и Ольга, которая теперь заменила Татьяну подле матери, рассказала, что один раз, когда царь собирался забрать Сиднея, царица попыталась удержать ребенка у себя на руках. Николая это обрадовало, и он также заявил, что один раз, когда ребенок плакал в детской, царица повернула голову в том направлении, словно поняла, что происходит.
Из всех детей императора появлением племянника больше всех, похоже, гордился Алексей. Он проводил с Сиднеем много часов, позволял тому держаться за его пальцы, и мы слышали, как он говорит малышу:
– Ты будешь бегать и лазать по деревьям, и драться, и играть, и тебе никогда не нужно будет беспокоиться о том, чтобы не удариться. Обещаю тебе, я буду за тобой присматривать, Сидней.
В такие моменты, если Сара сидела рядом, то обычно с любовью смотрела на тех, кого теперь считала своими родственниками, и одновременно плакала и смеялась. Потом она говорила мне:
– Доктор Уотсон, эти дети обязательно совершат нечто особенное, когда вырастут. Им предначертано творить великие дела. Я это знаю, я это чувствую.
* * *4 мая 1919 года
Прошел еще один месяц, и я через Томаса наконец получил разрешение отправляться домой, потому что буквально пригрозил вплавь сбежать на соседний остров, а там сесть на корабль, идущий домой. Больше здесь меня совсем ничто не удерживало.
20 июня 1919 года
Прошло больше года со дня нашего прощания с Элизабет. Но теперь я возвращался домой. Домой! Какое простое, но одновременно многозначительное слово! Я молюсь Богу, чтобы ты, мой потомок, никогда не был вынужден в полной мере осознать его значение ни при каких обстоятельствах.
Корабль ожидался через пару недель, а на нем должна была прибыть моя замена. Томас сказал, что, скорее всего, это будет военный врач, из военно-морского флота, который получил строгий приказ хранить тайну. В дальнейшем оказалось, что он был прав.
Теперь царская семья знала, что я уезжаю, и хотя они пытались удержать меня на острове, но понимали, что мой долг по отношению к ним выполнен в полной мере и даже больше, и приняли мой приближающийся отъезд с императорской благосклонностью.
4 июля 1919 года
Мой «спасательный корабль» пришел 4 июля, и этот день оказался праздником независимости не только для американцев, но и для меня. Как Томас и предполагал, военный врач, прибывший мне на смену, получил очень четкие и строгие приказы. Мы с ним провели вместе какое-то время, обмениваясь вопросами и ответами. Я описывал процедуры, слабости, привычки, предпочтения каждого члена семьи. Я понял, что этот молодой врач, Бернард Харроу, способен прекрасно выполнять обязанности, которые теперь переходили к нему. Я мог спокойно уезжать без чувства вины.
В прошлом году вечером перед отъездом моих друзей произошло очень многое. А перед моим отъездом царская семья устроила для меня прощальный ужин. Томас был приглашен в качестве гостя.
Звучали тосты, лились слезы, всплывали трогательные воспоминания, но мы старались сдерживать эмоции. Истинный всплеск чувств предстоял на следующий день.
В тот вечер я попрощался с Ольгой, потому что на следующее утро ей предстояло остаться в доме с матерью. После того как я сказал княжне «до свидания», я пошел попрощаться с царицей. Меня сопровождал Николай.
Царица Александра сидела в кровати и, казалось, не понимала, что я прощаюсь. Я взял ее руку, чтобы поцеловать, и удивился, когда ее пальцы вдруг сжали мою кисть, словно она не хотела меня отпускать. Меня потрясла подобная реакция, и я подозвал царя, чтобы тот сам это увидел. Конечно, теперь Николай в еще большей степени уверовал, что жена идет на поправку, пусть и медленно. Хотя, судя по поведению царицы после рождения Сиднея, я тоже начинал так думать. Я обещал сделать все возможное, чтобы прислать к ней соответствующего специалиста.
Возвращение домой
5 июля 1919 года
В мое последнее утро на острове я отдельно попрощался с Лоуренсом, потом тихо поговорил один на один с Сарой. Это были особые минуты для нас обоих. Она вручила мне амулет для Джона – по ее словам, чтобы «оберегать от зла, исходящего от больших белых дьяволов», – крепко обняла меня и поцеловала, сказав, что это объятие и поцелуй будут защищать меня, пока я не окажусь в безопасности рядом с женой. Царская семья в сопровождении Томаса пришла на причал, чтобы уже там попрощаться со мной должным образом.
Анастасия и Мария тепло обняли меня, а последняя велела «надрать капитану Ярдли уши» за то, что он за все эти месяцы ни разу с ней не связался. Дольше и крепче всех меня обнимал Алексей, который сказал:
– Вы были одним из самых верных друзей за всю мою жизнь, доктор Уотсон. Мне будет вас ужасно не хватать, но я никогда, никогда вас не забуду. И я молюсь, чтобы вы вернулись к нам, когда сможете.
Затем ко мне подошла Татьяна с маленьким Сиднеем на руках. Она вручила младенца мне:
– Вы – его истинный крестный, доктор Уотсон. И всегда им будете. Я молюсь за вас и обещаю вам следующее: когда-нибудь мой сын найдет способ отплатить вам, хотя бы частично, за все то добро, что вы совершили для меня, моей семьи и моего ребенка. Я люблю вас, доктор Уотсон, и надеюсь, что вы изыщете возможность когда-нибудь вернуться к нам. Если каким-то чудом приедет мой большой Сидней, я расскажу ему, как вы мне помогли.
Она поцеловала меня, я поцеловал Сиднея и вернул его Татьяне.
Царь прощался последним из семьи. У него в глазах стояли слезы. И хотя он силился что-то сказать, у него ничего не получилось, настолько его переполняли эмоции. Казалось, он отчаянно ищет слова, а затем внезапно его лицо озарила улыбка, он поднял обе руки к груди и медленно снял с пальца самое дорогое, что у него было, – обручальное кольцо, и вручил его мне.
Когда я попытался отказаться, Николай сжал мой кулак с кольцом внутри, и я увидел радость в его глазах: он нашел подарок, которым мог показать, как ценит меня и как благодарен мне. Теперь уже я не мог найти слов.
Томас помог залезть в шлюпку, пожал мне руку, велел ни о чем не беспокоиться и пообещал, что мы встретимся в Лондоне, когда он вернется.
По мере того, как шлюпка уходила от причала и приближалась к кораблю, который должен был везти меня домой, фигуры людей, которые были такими близкими на протяжении столь долгого периода времени, все уменьшались и таяли вдали.
Дома
9 июля 1919 года
Я вернулся в Лондон меньше чем через пять дней. Мое «спасательное судно» оказалось старым легким крейсером, капитан которого вместе с командой выглядели вялыми и уставшими, как и их корабль. Для них я был неким мистером Уилсоном; капитан не знал Уильяма Ярдли и не мог рассказать новости, которые имели бы для меня значение.
В Харвиче меня встречал матрос, и когда он вез меня в Лондон, у меня в теле с каждой минутой все сильнее бурлил адреналин.
Матрос высадил меня с багажом перед парадным входом в мой дом в восемь вечера. Колени у меня буквально подгибались от волнения и страха. Я подошел к двери, и меня будто парализовало: я не мог позвонить. Потом я все-таки нажал кнопку и услышал донесшийся изнутри знакомый голос:
– Кто там?
В горле у меня внезапно пересохло, как в Сахаре. Я смог лишь невнятно что-то прохрипеть в ответ.
– Кто там? – снова спросила жена.
– Элизабет, дорогая! – Голос наконец вернулся ко мне.
Через какую-то долю секунды дверь резко распахнулась и жена бросилась мне в объятия.
– Джон, Джон, Джон! – Это было все, что она могла произнести между рыданиями.
Мы вошли в дом вместе – вернее, я почти нес жену, так крепко она хваталась за меня. После бессчетного количества поцелуев, слез и криков радости мы наконец отпустили друг друга и со смехом рухнули на диван в гостиной.
