Петер Аддамс - Детектив перед сном

— Прекратить разговоры! — брызнул пивной пеной Баллер. — Я спросил вас, мадемуазель, как эти бумаги попали к вам?

— Это так важно, инспектор?

— Я бы не спрашивал.

— Ну ладно, — сказала Афродита. — Я их украла.

— Что?

— А как было иначе до них добраться? Поневоле пришлось утащить.

— Но это незаконно, — выпрямился инспектор. — Это преступление, предусмотренное…

— Все это я понимаю.

— Вам придется отвечать. Далеко бы мы зашли, если бы…

— Ну конечно, — перебила Афродита. — Об этом мы успеем еще поговорить. Уверяю вас, что украденные бумаги раскроют всю серию убийств и кое-что сверх того.

— И все-таки, — настаивал Баллер, умиротворенный, очевидно, пивом.

— Прошу принять мое официальное заявление относительно этой воровки, — проблеял вдруг де Бассакур.

— Я тронута, виконт, — сказала Афродита. — Поздравляю вас с признанием обвинения в шантаже.

— Идиот! — процедила мадам. Как видно, она с этим господином была накоротке.

— Это тоже записать? — спросила растерянно стенографистка.

— Не задавайте глупых вопросов, — окрысился вдруг Баллер, которого опять забестемпературило.

— И не забудьте насчет официального заявления виконта, что я украла у него документы! — добавила Афродита.

— К делу! — Баллер энергично постучал по столу. — Итак мадемуазель, вы утверждаете, что баронесса фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин была замешана в историю с шантажом? Правильно я вас понял?

— Нет, — сказала Афродита. — Вся история с шантажом была ее детищем. Вы это установите, когда ознакомитесь с документами. А кроме того, вам это подтвердят жертвы шантажа, ведь теперь их прошлые делишки станут всем известны. Им незачем будет щадить баронессу.

— Да-да, конечно, — согласился Баллер. — Если мы будем вести дело с э-э… нескромным рвением… э-э… но…

— Я так и думала, — усмехнулась Афродита.

— Не знаю, что вы думали, мадемуазель, — мягко продолжил Баллер. — Но не хочу задевать ваших родственных чувств, хотя бы в принципе. Шантаж — это чрезвычайно тяжкое преступление.

— Бога ради, смелее, инспектор. Мне нет дела до этой прожорливой стрекозы. А кроме того, она, кажется, мертва.

— Во всяком случае, мы будем весьма чутко вести расследование, — покивал сам себе Баллер. — Хотя бы потому, что главная деятельность баронессы не может не вызывать уважения.

— Ах да, конечно. Все эти Бурбоны, величества и светлости, словом, вся эта шайка да плюс западный дух и еще черт знает что. В общем, блистательное дерьмо!

— Не понимаю.

— Так уж не понимаете? — окончательно разозлилась Афродита. — Хорошо, я просто расскажу вам историю моей пакостной тетушки. Я не стану говорить о том, что вы уже про нее знаете, о ее шизофреническом тяготении к голубой крови, о том, как преуспела эта субретка, подцепив престарелого барона фон унд цу. Физические его недостатки вполне компенсировались приличным состоянием.

— Вы так говорите, будто обвиняете вашу тетю именно за это, — вставил инспектор. — Но я лично ничего здесь предосудительного не нахожу. Такое встречается сплошь да рядом.

— А я считаю отвратительным. Но не в этом дело. Как бы там ни было, новоиспеченная баронесса переехала в вюртембергский замок и полагала, что достигла цели. Понятно, что она продолжала спать в «любовных постелях», как называются подобные связи в немецких кухонных шлягерах. К тому времени относится ее знакомство с виконтом де Бассакуром. Он с необычайным успехом возмещал ей то, что она не получала от барона, а она возмещала ему то, чего не хватало ему, — деньги. В общем, тогдашний крепыш виконт прочно и на долгие годы сел на ее крючок.

Виконт при этих словах порозовел от ярости. Он попытался вскочить со стула, но полицейский воспрепятствовал.

— И откуда вы это узнали? — поинтересовался Баллер.

— Увы, инспектор, я позволила себе просмотреть несколько пожелтевших писем баронессы, что были в сейфе. Судя по ним, виконт очень недешево обходился баронессе. Ах, как нежны, изысканны ласкательные словечки в этих письмах, к примеру, «мой маленький шлумсик».[4]

На сей раз виконт отделился от стула и ринулся к Афродите, размахивая руками.

— Наглость! — орал он не своим голосом. — Ваше счастье, что вы женщина! Иначе бы я вызвал вас!..

— На шпагах? — спокойно парировала та. — Боюсь, виконт, ничего не выйдет. Насколько я понимаю, в ближайшее время вашим единственным оружием будут цепи.

Обермейстер Шмидхен пришел полицейскому на помощь и они усадили виконта на место.

— Но я не вижу здесь ничего обидного, — недоуменно сказал Баллер. — Моя жена мне тоже иногда говорит пуссельхен.[5]

Стенографистка едва удержалась, чтобы не прыснуть, Афродита усмехнулась и сказала:

— Мне кажется, я понимаю вашу жену, инспектор. Но вернемся к баронессе. Она умудрилась за какие-то десять лет спустить все состояние барона. Впрочем, это не удивительно при ее размахе. После войны наступило полное банкротство, и барон стал больше не нужен.

— Он умер в 1946 году, несчастный случай, — сообщил инспектор. — Я натолкнулся случайно на это дело в одном отчете. Трагическая история: барон выпал из окна.

— Вот как, — усомнилась Афродита. — Несчастный случай. Впрочем, тогда трудно было провести обстоятельное расследование. И, конечно, решающее значение возымели показания немногих свидетелей. В том числе экономки Хаферман, не так ли?

— Точно, — подтвердил Баллер. — Вы прямо ясновидица.

— О, инспектор, это же просто как дважды два. В высшей степени вероятно, что барона, ставшего балластом, попросту убрали. Баронесса всегда обожала аристократов, но не нищих. Но меня бы очень удивило, если бы Арманда Хаферман оказалась не единственным свидетелем того якобы несчастного случая.

— Опять точно, — сказал Баллер.

— Чушь, — процедила Арманда Хаферман, — у этой девки разыгралась фантазия, ничего больше. На самом деле все было не так. Барон стал таким склеротиком, что не отличал выходной двери от балконной. А за одной балконной дверью не было балкона. Разрушен во время войны, понятно вам? Возмутительно, что тут приходится выслушивать порядочной женщине.

— Я тоже так считаю. Нам следует придерживаться фактов, — сказал инспектор. — А фактом является в данном случае официально установленный и протоколом подтвержденный несчастный случай.

— Как вам будет угодно, — согласилась Афродита. — Но к порядочности мадам я еще вернусь. Итак, после смерти мужа баронесса объявилась в Кельне, в сопровождении своей экономки. А эта, в свою очередь, имела привесок в виде спивающегося мужа Якоба Хафермана. Сначала трио чувствовало себя прескверно. Приходилось перебиваться подачками и кое-каким сотрудничеством с оккупационными властями. В ту пору мой отец, помню, получил два слезливых послания от своей непутевой сестрицы, что при ее чванливости было очень много.

— Тогда были трудные времена, — покачал головой инспектор.

— Посылки, которые отец ей отправлял, он буквально отрывал от своего нищенского стола, — продолжала Афродита. — Но едва баронесса почуяла просвет в своем житье-бытье, как отец опять исчез для нее. Да, чутье у нее, свидетель бог, как у гиены.

— Вы не должны говорить… э-э… загадками, — заерзал Баллер, — и покороче, если можно.

— Короче нельзя, инспектор. Но если бы вы меня не перебивали… Итак, когда в 1948 году Запад начал холодную войну, баронесса поняла, что ее час пробил. В загоревшемся европейском балагане она задудела в свою дудку.

— Что такое?! — занегодовал Гельмут Баллер. — Что значит балаган! Объединение Европы…

— Западной Европы, — поправила Афродита. — То есть урезанной. Ибо, насколько я знаю, Европа намного больше.

— Коммунистка, — злобно прошипела Хаферман.

— Но ведь не мы холодную войну… — возмущался Баллер.

— Вам, инспектор, следовало бы ознакомиться с документацией новейшего времени.

— Нечего меня поучать, вас еще на свете не было, когда мы…

— …благодаря европейскому балагану стали морально перевооружаться. Чтобы позднее вооружиться по-настоящему, — выложила Афродита. — Знаю, знаю, инспектор.

Гельмут Баллер вскочил было, но тут же сел.

— Что мне с вами делать? — всплеснул он руками. — Вы все видите сквозь красные очки. И притом два дня назад вы утверждали, что ничего не смыслите в политике.

— К сожалению, мало смыслю, — сказала Афродита, — пока лишь для домашнего потребления.

— Вот и старайтесь потреблять дома. Но здесь, мадемуазель, официальное учреждение и я не могу позволить, чтобы оно было, так сказать, э-э…

— Осквернено, вы хотите сказать, — опять не устояла Афродита. — Я понимаю. Но если вы меня и дальше будете перебивать, вы так и не узнаете, в чем суть всех этих убийств.