Жорж Сименон - Ранчо “Кобыла потерялась”
— Подожди тут, — скомандовал Кэли перед дверью.
Взгляд, который он бросил внутрь магазина, нельзя было назвать доверчивым. Он оставил без всякого внимания девицу, улыбавшуюся ему из-за конторки, и направился прямо к мужчине в длинной черной блузе, который как раз проходил за шторой.
— Извините…
Тот попытался было указать ему на девушку, но тут же понял, что это бессмысленно, потому что есть такие собеседники, от которых, как понимаешь, так просто не отвязаться.
— Вы ведь можете сделать увеличенную фотографию?
— У вас пластинка или пленка?
— Мне надо, чтобы вы увеличили один документ.
Он бережно извлек из бумажника письмо и был шокирован тем, что фотограф смотрит на этот документ как на какую-то бесполезную бумажку.
— До каких размеров хотите вы его увеличить?
Кэли Джону пришлось объяснить, что он читал, будто благодаря увеличению становится возможным прочесть буквы, которые стерлись в письме — на фотографии они слабо, но выступают.
— Давайте. Зайдите дня через два-три…
Уверенности в голосе никакой. Надо было прежде попробовать. Что же касается Кэли Джона, то ему удалось сдержаться и почти спокойно заявить, что ему необходимо, чтобы работа была выполнена тут же и в его присутствии.
Победа в конце концов осталась за ним, потому что фотограф его боялся. Кэли Джон терпеливо присутствовал при всех приготовлениях и дождался того, что фотограф передал ему оригинал письма из рук в руки и только после этого исчез в темной комнате для проявки.
«Дорогой друг, С… (наверное, это все-таки было С. или Г.) снова уехал в Сан-Франциско (что это Сан-Франциско, скорее угадывалось, чем читалось), и у нас снова тишина, если не считать кое-каких волнений на шахте… (несколько слов стерлись)… забастовка… В субботу… у меня будут две тысячи долларов (невозможно прочесть всю строку или почти всю, только слово доллары — несколько раз)… средняя… Парадиз (там было только Парад, но Кэли Джон угадал все слово — он знал автора письма, а в Тусоне был когда-то игорный дом с танцами, который назывался Парадиз)… тот же рецепт… жди… Бисбей… «
Все это, в общем-то, было достаточно понятно для человека, который жил в Санбурне в 1909 году. Письмо было подписано М. Г., а это значит, что писал его Малыш Гарри, которого называли еще Счетоводом — об этом гамблере[2] еще сегодня говорили как о почти исторической личности для Аризоны. Малыш Гарри понастроил игорных домов с танцами повсюду, где мог, но самый большой был в Санбурне, и управлял им он сам.
«У меня… сообщить вам (кое-что стерлось), когда… (много неразборчивых слов)… виски… потому что слухи беспокоят меня».
Теперь Кэли Джон приближался к великой тайне, которая заставила его поехать по тропе, ведущей к шахте, привезти с собой Майлза Дженкинса, который именно в этот момент покупал ему машину.
«Что до Г… не знаю… что он задумывает. Потихоньку готовится… навер… стоит дорого… зря… доверяется Ромеро… и так и так не избежать пули или веревки… заговорит до того».
Дальнейшее интереса не представляло и только подтверждало авторство письма. Это скорее можно было угадать, чем прочесть.
«Жду новую певицу из Нью-Йорка. На худой конец есть некий Боне Бенсон (Кэли Джон знал его. Его звали Б. Б., и он нашел свой конец в петле), который дает мне возможность… «
Ничего интересного. Гамблерские штучки. Как будто нарочно места, которые были на оборотной стороне письма, лучше всего читались.
Последняя же фраза стоила зато всего остального письма.
«Если хотите предупредить К. Д., мне все равно.
Итак, намечено это на 15, после обеда… «
Итак, К. Д. — это был он, Кэли Джон. Письмо это, спокойно уведомлявшее о его скорой смерти, было кому-то отправлено, наверное, с нарочным. Этому кому-то предоставлялся выбор предупреждать Кэли Джона или не предупреждать. Малыш Гарри, перед глазами которого у него в заведении так много убивали, умывал руки.
Главным… самым важным… было это пресловутое Г.
«Что до Г., не знаю… замышляет… «
Короче, ясно было, что некий Г. заплатил Ромеро за то, чтобы тот убил Кэли Джона из засады.
А это значит, что если имя человека, который был действительным подстрекателем убийства, начиналось с Г., то он не мог быть Неназываемым. Но тогда это была самая большая драма, которую мог себе представить Кэли Джон, тогда вся его жизнь от начала до конца была испорчена, и не только его жизнь, а и… Нет! Нельзя расхолаживаться, но стоило ему обо всем этом задуматься, как начинало казаться, что он перестает что-либо понимать. Лучше уж смотреть в витрину, к которой прислонился Майлз Дженкинс, — его длинное тело так и прилипло к стеклу.
Пусть Кэли Джон хоть два часа пробудет у фотографа, но своего ковбоя он найдет на том же самом месте. Разве что за спиной у него будет прилеплена к витрине жевательная резинка.
Этот Г… Может быть, даже было бы проще, если бы в письме была именно буква Г… Этой ночью Джон несколько часов кряду рассматривал письмо в лупу под разным освещением, и то ему казалось, что это Р., то О., а иногда даже В. или Э…
Будь это буква Э, ничего бы не изменилось.
Хотел ли он, чтобы что-нибудь изменилось? И этот вопрос он тоже с яростью отбрасывал. Потому что, в конце концов, если это Э, то надо было просто продолжать жить, как он жил. Разве он не привык к такой жизни за эти тридцать восемь лет?
А если Неназываемый больше не тот, кого нельзя называть?
— Ну вот…
Фотограф появился с большим мокрым отпечатком.
— Хотите, чтобы я его высушил и вы его взяли бы с собой? Ну а пленка высохнет только через два-три часа.
— Отдайте ее мне.
Он схватил ее, скатал в желатиновый комок и запихал в карман. Тем временем высох отпечаток, который он уложил в коричневый конверт, так и не посмев на него взглянуть.
Когда он вышел, Майлз Дженкинс отлепил свое бесконечное тело от витрины и последовал за ним, не говоря ни слова.
Было ли это возможно? Ровно тридцать восемь лет жил он с одной мыслью, с одной уверенностью и в каком-то смысле сжился с ней. Она стала осью его существования и в большей или меньшей степени оказывала влияние на все, что его окружало.
В одно прекрасное утро один уже немолодой человек отправился на завтрак к этой сумасшедшей Пегги Клам. Разве в глубине души не любил ли он всегда Пегги и не водила ли она его все время за нос?
Кстати о Пегги… Если это было Г., то она тоже ошибалась, она все время ошибалась, и хорошие становились плохими, а плохие — хорошими. Он сам это понимал.
Итак, старая безумица Пегги затащила его в мебельный склад, купила бочонок ржавых гвоздей и его самого заставила купить старый зеленый баул.
Он знал, что Дженкинс под маской своей невозмутимости задавался вопросом, когда они пойдут покупать машину и какую марку выберут. Ну а Кэли Джон мучился мыслью, в каком углу изучить отпечаток, который был у него и который он нес как драгоценность. В барах за ним будут наблюдать.
Пойти к Пегги? На это уйдет не один час, и придется ей все рассказывать в перерывах между ритуальными телефонными звонками. Кто знает? Не побежит ли Пегги к сестре и не бросится ли ей в объятия? Или просто разорвать письмо? В холле гостиницы «Пионер Запада» было слишком людно.
Кэли Джон нигде не чувствовал себя в безопасности. В этом шероховатом конверте, который он держал в руке, находилась честь одного человека.
Может быть, его собственная?
Он пошел быстрее и остановился перед гаражом, где продавались подержанные машины. Не в пример Дженкинсу, ни марка, ни форма, ни цвет машины его не интересовали. Ему требовалась машина, чтобы удобнее было переезжать с места на место, пока он не найдет решения.
Он не взял самую дешевую машину, боялся, что она ненадежна, а выбрал подороже, подписал чек и заполнил бумаги, пока Майлз Дженкинс отправился со служащим гаража испробовать машину на улицах города.
На секунду его оставили одного в застекленной конторе, он вытащил конверт и уткнулся в то место, которое так хорошо знал.
На фотографии оно было еще хуже, чем на оригинале. Шестьдесят процентов из ста было за то, что это Г., но это также могло быть и Э, и О, и Б.
— Куда вас отвезти, патрон?
Он пока не знал. Первой мыслью было отправиться в Санбурн, но было уже поздно. Да и города там больше нет. Шахты уже многие годы заброшены, скважины зияли, большинство домов расползлись, будто сахарные, а из двенадцати тысяч жителей осталось разве что человек шестьсот. Да и те были по преимуществу новоприбывшими, хорошо если года два назад: привлекли их сюда врачи, которые старались сделать из мертвого города курорт.
— Не знаешь, что сталось с детьми Малыша Гарри, а?
Майлзу Дженкинсу было девятнадцать. Он наизусть знал подвиги ганменов[3] прошлых лет, особенно тех, кто был ковбоем, но о знаменитом содержателе игорных домов ничего не слышал.
