Гэл Годфри - Дьявольский эликсир
Мисс Семафор старалась не останавливаться на мысли о том, как прекрасно снова стать девятнадцатилетней девушкой и на этот раз знать цену себе и своей молодости, наслаждаться ею с таким упоением, которого никогда не узнает тот, кто не был стар. Если бы она дала волю фантазии, то согласилась бы, пожалуй, отдать за это благо не только тысячу фунтов, но и все свое состояние, да еще сочла бы, что этого мало. И все же здравый смысл говорил ей, что тысяча фунтов для женщины с ее средствами — сумма существенная. Сразу она могла и не собрать ее.
Еще немного поразмыслив, Августа решила открыться сестре и разделить с ней пополам и эликсир, и издержки. Так как Прюденс моложе, то и чудодейственного средства на нее уйти должно было меньше. Впрочем, об этом не стоило упоминать заранее, а то ей могло прийти в голову и платить пропорционально.
Сестры Семафор провели жизнь так же, как и большинство старых дев, — серо, бесцветно, в мелких заботах и интересах. Сестры появились на свет в маленьком провинциальном городке, где их родители в скучном и чрезвычайно почтенном кружке играли роль магнатов. Отец их был строг, мать вечно больна. Всю свою молодость девушки с утра до ночи работали на приход. В гости к ним особенно не заглядывали, разве что какие-нибудь старые супруги, знавшие их с младенчества. Даже все викарии в Филсборо были женаты.
Полковник Семафор, как военный в отставке, придерживался строгих правил и научил дочерей ко всему приятному относиться подозрительно. Чтение, кроме чтения благочестивых книг, в их доме не поощрялось, но девушки из-за этого не бунтовали. Ни одна из них не отличалась большими талантами, и они просто старались исполнять свой долг, хотя и считали это занятие однообразным. Не зная света и молодежного общества, они и сами не заметили, как стали пожилыми, чинными и чопорными. Думая, что вся жизнь еще впереди, они вдруг осознали, что жизнь — это молодость и что она уже прошла.
Когда в глубокой старости их отец умер, они переселились в Лондон, считая такую перемену предприятием весьма смелым. Года ожесточили Августу и смягчили Прюденс. Старшая мисс Семафор была грозой всех легкомысленных дам на Биконсфильд. За спиной над ней издевались и ее передразнивали, но никто не хотел вступать с ней в открытое столкновение. Прюденс, мягкосердечная, недалекая и романтичная, напротив, имела большую популярность. Она всегда была готова влюбиться, но случая все как-то не представлялось. Младшая мисс Семафор со своими ужимками, жеманством и уловками, ясными как день, никак не могла взять в толк, что она уже большая, и всякого, кто стал бы ее в этом убеждать, она назвала бы гадким. Власть старшей сестры, распространявшаяся над всеми делами Прюденс, только еще больше развивала ее иллюзию. Августа распоряжалась также и капиталом, на доходы с которого они жили, и редко обращалась с такими вопросами к младшей сестре, разве что когда требовалась ее подпись.
Со всей своей строгостью мисс Семафор-старшая, однако, была вовсе не так сурова, как казалась. Приехав в Лондон, она подсознательно начала сравнивать свою жизнь с жизнью других окружавших ее молодых женщин. Какое-то смутное чувство проснулось в ее душе. Августа вдруг поняла, что была обделена приятными и невинными удовольствиями, и хотела изменить прошлое, но как именно, она и сама толком не знала. Все это вызывало в ней непреодолимое желание омолодиться, вернуться назад и хоть немного насладиться жизнью. Так что многие из ее неприятных высказываний объяснялись той горечью, которая иногда переполняет сердце одинокой женщины и заставляет ее говорить себе: «Я страдала, так почему бы теперь и им не пострадать?»
IV
Воздушные замки
В тот же вечер мисс Семафор с некоторым смущением сообщила Прюденс о том, что она написала по объявлению в «Лейдис Пикториал» и получила ответ. Та сначала очень удивилась, а потом пришла в полный восторг, тем более что в тот момент она переживала один из своих припадков внезапного осознания того, что она уже не девочка. Прюденс выразила не только полное согласие, но и горячее желание дать половину суммы, если супруга ученого естествоиспытателя будет настаивать на тысяче фунтов. Сестры решили, однако, что нужно поторговаться и предложить ей сначала шестьсот, а потом восемьсот франков. На всю сумму, по их мнению, следовало соглашаться только в том случае, если миссис Гельдхераус окажется неумолимой. Они также решили, что, несмотря на представленные надежные рекомендации, благоразумнее будет поставить на чеке следующее число, чтобы иметь возможность опробовать действие эликсира еще до оплаты по чеку.
— Она очень убедительно рассказывает о своем средстве, — сказала мисс Семафор, — но, конечно, мы ее не знаем. Возможно, она лжет. Как честная женщина — а ее поручительства не дают поводов сомневаться в этом, — она охотно согласится дать нам возможность убедиться в том, что ее эликсир действует. Тысяча фунтов — это крупная сумма, и лучше не рисковать.
— Миссис Гельдхераус говорит, что готова представить тебе доказательство перед покупкой.
— Желала бы я знать какое.
— Может быть, она сама немножко выпьет?
— Ну, этого бы я не хотела. Жалко, зря тратить эликсир.
— Вот что, — немного поразмыслив, обратилась мисс Семафор к Прюденс, — я возьму с собой Туту и попрошу миссис Гельдхераус дать ему немного для опыта. Он ведь животное, понимаешь, и ему понадобится меньше, чем человеку. Какая-нибудь юная особа могла бы нам помочь, но на ней, пожалуй, ничего не было бы заметно. Нашей крохе уже около пятнадцати. С него хватит и одного глотка.
— А что, если эликсир не действует на животных? — заметила мисс Прюденс.
— Почему нет? Я как-то давно читала о воде юности, и там, помнится, говорилось, что он действует не только на людей, но и на насекомых и на цветы. Почему бы ему не подействовать на собаку?
— Августа, милая, что ты будешь делать, когда опять помолодеешь? — тихонько спросила Прюденс.
— О, мало ли что, — уклончиво ответила мисс Семафор.
Августа даже сестре не хотела открывать золотые мечты, вскружившие ей голову, говорить о которых — она это чувствовала — женщине зрелых лет не пристало.
— И сколько же тебе будет лет?
— Ну, если этим можно управлять, то я бы хотела, чтобы мне было лет эдак двадцать восемь. Я буду молода, но не слишком. В двадцать восемь у женщины уже появляется здравый смысл, если, конечно, ей вообще суждено его иметь, и она достаточно сознательна для того, чтобы понимать, чего она хочет. Двадцать восемь — вполне подойдет.
— А я бы хотела, чтобы мне снова было восемнадцать, — заметила Прюденс.
— Это уж слишком. В восемнадцать зачастую бываешь или дурой, или егозой, что совсем непривлекательно для людей, наделенных умом. Впрочем, я согласна, пожалуй, остановиться на двадцати, если это удобнее, но сначала еще нужно выяснить, как действует этот эликсир.
— Ты только представь себе, тебе — двадцать, а мне — восемнадцать! Какими мы будем еще девочками! Ах, Августа, душа моя, знаешь, мне немного страшно. Что мы будем делать одни в Лондоне, без старших?
— Не говори пустяков! — отрезала мисс Семафор. — Все изменения коснутся только внешности. В сущности, мы не будем нелепо юны. Я нисколько не сомневаюсь в том, что мы, сохранив наш опыт и благоразумие, отлично устроим все наши дела сами. Одним словом, я завтра же все разузнаю и поступлю как должно. И ради христа, Прюдди, если нам все удастся, не проговорись как-нибудь, не вспоминай о вещах, которых ты не можешь помнить, если тебе в самом деле восемнадцать. Это именно та глупость, на которую ты способна. Нам нужно высчитать год нашего рождения и не вспоминать того, что было раньше.
— Как ты думаешь, — поинтересовалась Прюденс, немного помолчав, — не стоит ли нам уехать отсюда, прежде чем затевать все это? Давай уедем куда-нибудь, где нас не знают, а то может выйти неловко…
— Да-а, — задумчиво протянула мисс Семафор. — Пожалуй, так будет лучше, но это мы успеем обсудить завтра. А теперь я очень устала и нам обеим пора спать.
Сестры улеглись в свои кровати, но не засыпали еще очень долго. Будущее сверкало ошеломительными возможностями. Обе чувствовали, что не следовало баловать свою фантазию мечтами, которым, возможно, не суждено было сбыться. Миссис Гельдхераус могла оказаться обманщицей, а ее эликсир — надувательством. Но предположим — это ведь никому не запрещается, — что вся эта история заслуживает доверия. Какие открываются перспективы! Быть и молодой, и опытной — разве что-нибудь может с этим сравниться? Не попадаться в ловушки, выискивать всякие удовольствия, не забывать о последовательности, совершенно недоступной тому, кому восемнадцать лет в первый и единственный раз в жизни! Получить обратно все свои шансы и быть уверенной в том, что не потеряешь ни одного из них, — какая благодать, какое беспримерное счастье!
