Хью Пентикост - Снайпер
— И это после десяти лет?
— А почему бы нет?
— Джонни, эксперты давно уже оставили все попытки.
— С десятилетнего возраста никто еще не называл меня «Джонни», — угрюмо проговорил он.
— А вам это не нравится?
— Если только эта уменьшительная степень не приравнивает меня к тем недоразвитым мужчинам, о которых вы говорили накануне.
— Не приравнивает.
— Каких экспертов вы имели в виду?
— Полицию штата, окружного прокурора, специального следователя прокурора, четверых или пятерых частных детективов, нанятых учредителями.
— Кто, по вашему мнению, мог сделать это?
— Не имею ни малейшего понятия.
— Да будет вам, — нетерпеливо проговорил Джерико. — Ведь должны же у вас быть какие-то подозрения.
Она внимательно посмотрела на него и почувствовала, как в сердце у нее потеплело. Он казался переполненным жизненной энергией, которая просто бурлила в нем.
— Думаю, что нет смысла снова открывать этот вопрос, — сказала Луиза. — Какое-то время все мы находились под подозрением. Мы жили в сомнении, не веря друг другу. Когда же проблема так и не разрешилась, нам пришлось потратить немало времени на то, чтобы снова научиться жить вместе.
— Вчера я вел себя как последний болван, — сердито проговорил Джерико.
Луиза машинально протянула руку за напитком. Собирался ли он сказать ей о своем сожалении, что отверг ее? Как ни странно, она надеялась на то, что этого не произойдет, поскольку это уравняло бы его со всеми остальными.
— Я должен был выглядеть последним лицемером, когда утверждал, что если бы вы проявили больше сопротивления, то смогли бы противостоять нападкам окружающих.
Луиза слегка перевела дыхание. Этот человек явно заслуживал того, чтобы узнать его получше.
— Я думал о вас, — сказал Джерико, причем было ясно, что думал он отнюдь не о женщине, которая пожелала его любви. — О том, что вам пришлось пережить, когда вам было всего лишь десять лет. О маленькой девочке, защищающей своего отца от бесконечной вереницы врагов. О том, что на протяжении последних десяти лет при каждом взгляде на вас или любого другого Пелхама люди перешептывались: «А вы знаете, что ее отца убили? Причем ни малейших догадок, кто сделал это. Вполне возможно, что именно она». Как вам удалось, Луиза, остаться самой собой, выстоять, несмотря ни на что, под перекрестным огнем? Я приношу вам свои извинения за то, что вел себя как последний дурак.
На какое-то мгновение ей показалось, что она сейчас разрыдается как девчонка. Никто и никогда еще не догадывался, почему она стала гордой, надменной, железной женщиной, почему она так мало отдавала и совсем не умела принимать то, что предлагалось ей от чистого сердца.
— Я мог бы ответить на все ваши вопросы банальностями в духе бойскаутского детства, — сказал Джерико, по-прежнему не поднимая на Луизу взгляда. — А что, если сорок с лишним лет назад ваш отец действительно увлекся шикарной актрисой? Ну что ж, повеселился вволю, так почему бы теперь не забыть об этом? Но это недостаточно пригодный вариант. Вам требуется конкретное «да» или «нет», чтобы залечить ту рану, которая мучила вас все это время. Или вот: ваш отец был убит каким-то бродягой, а потому про случившееся можно забыть. Но и этот вариант не проходит. В глубине души вы убеждены в том, что это кто-то из тех, с кем вы живете, кого ежедневно видите. Вам нужны ответы, Луиза, а не догадки.
— Все это уже слишком поздно, — сказала Луиза.
— Пожалуй. — Джерико впервые взглянул ей в лицо. — Скажите, кто-нибудь когда-то писал качественный портрет вашего отца?
Она медленно покачала головой:
— Были такие задумки, но отец так и не нашел времени для позирования. Попечители несколько раз принимались уговаривать его, но так ничего и не получилось.
— Каким бы вы хотели его видеть?
— О чем вы, Джонни?
— Чтобы написать по-настоящему хороший портрет мертвого человека, художнику требуются не только фотографии. Он должен познать личность этого человека, разобраться в его характере. Подобно любому другому, ваш отец по-разному представал перед разными людьми. Для тысяч воспитанников Пелхам-Холла он был директором, символом власти — для кого-то доброй и снисходительной, а для кого-то жесткой, а то и беспощадной. Он был отцом для вас, ваших сестры и брата, мужем вашей матери. Возможно, он был требовательным управляющим своего хозяйства — в чем-то справедливым, в чем-то не очень. По некоторым слухам, он был отменный греховодник; если же верить многим другим людям, то он скорее походил на Христа. Берт Уолкер вообще считал его героем. Но во всем этом нагромождении взглядов, Луиза, есть некий общий знаменатель. Сам Человек. Подлинный Человек. Если мы выберем время, чтобы проанализировать все разноречивые точки зрения, мы получим ответ. Это был Фредерик Джордж Пелхам-старший, доктор богословия, директор, Человек. Когда же мы узнаем, кем он был на самом деле, мы поймем, была ли у него сорок лет назад любовная интрига с актрисой. Нам просто необходимо это знать. Вы, Луиза, можете жить только с правдой — сомнения и догадки вас не устраивают.
— Но это еще не самая страшная правда, Джонни, — заметила она.
— Да, гибель вашего отца. Но когда мы узнаем, кем он был на самом деле, мы с гораздо большей легкостью определим, кто его убил. Видите ли, это отнюдь не вопрос, кто мог достаточно хорошо обращаться с винтовкой. Вопрос в другом — кто мог его настолько ненавидеть. Кто считал его злодеем? Если он действительно был злодеем, все окажется просто. Если же нет, то нам предстоит разобраться, чьи представления о нем оказались настолько извращенными, что этот человек пожелал его смерти.
— А если мы проиграем?
— Что ж, хуже, чем есть, не будет.
— Да уж. Снова заняться всем этим делом…
— Лишь отчаяние могло вас заставить вести себя так, как вчера, Луиза. — Он сделал нетерпеливый жест рукой. — Я помню, сам сказал, что говорить на эту тему не следует, но все же не могу удержаться. Когда вы свободны от сомнений и подозрений, когда избавляетесь от постоянной позы самообороны, вы способны принимать решения как свободная женщина, а не отчаявшаяся неврастеничка.
Луиза почувствовала, что краснеет.
— Джонни, мне так стыдно.
— Не стоит стыдиться. Все эти сомнения просто исчерпали ваш запас выносливости, вымотали вас до такой степени, что вы стали сомневаться в себе и кидаться в крайности, чтобы обрести былую уверенность. Когда же мы устраним эти сомнения, вы, возможно, утратите ко мне интерес, чего я вполне заслуживаю.
— Джонни, вы очень добрый человек.
Он опустил на стол свой крепкий кулак, да так, что зазвенела посуда.
— Никакой я не добрый! — произнес он столь громко, что люди за соседними столиками повернули головы в их сторону. — Просто вы, мадам, повергли мой разум в смятение. Я хочу не меньше вашего добиться ответов, поскольку в противном случае буду во время работы постоянно мучиться, ломая над ними голову.
— О какой работе вы говорите?
— А что если я напишу портрет вашего отца? Ведь приближается тридцать пятая годовщина основания школы, не так ли? И я преподнесу его в дар учредителям. Только вам придется назначить меня официальным художником. У меня же должны быть основания повсюду совать свой нос и все вынюхивать. Семья должна согласиться и проявить готовность побеседовать со мной о Старике. А вы являетесь единственным человеком, который понимает, к чему я стремлюсь. Можно это будет сделать?
— Думаю, что да. Полагаю, они будут польщены, что художник вашего уровня согласился написать портрет отца.
— Что вам известно о моем «уровне»? Ведь до вчерашнего дня вы даже имени моего не слышали.
Она ответила улыбкой.
— По дороге сюда я остановилась у галереи, где выставлены ваши работы, — сказала она. — О вас говорили с большим уважением. Показали альбом с вырезками из газет и, конечно, Джонни, картины. Они показались мне чертовски возбуждающими.
Луиза вспомнила газетные вырезки. Как ей стало понятно, Джон Джерико и его творчество вызывали споры в мире живописи. «Страстные краски и свободные линии современного Ван Гога», — как написал о нем критик из «Таймс». «Вовсе не художник, — отозвался другой критик, скрывавшийся за инициалами в „Арт уорлде“. — Джерико всего лишь агрессивный журналист, который использует полотно и уголь для выражения своих личных взглядов». Покойный Юджин Спейчер назвал его «излишне педантичным в своем подходе». «Силой своих великолепных красок и скрытых за ними напряженных эмоций он заставляет вас почувствовать то, что вы не хотите чувствовать», — написала о нем «Геральд трибюн».
— Ну так мы договорились? — спросил он.
— Договорились, — ответила Луиза.
Она взглянула на стоявшую перед ней пустую тарелку — оказалось, что с обедом она расправилась, даже не задумавшись над тем, что именно ела.
Глава 3
Пелхам-Холл действительно производил впечатление.
