Хью Пентикост - Снайпер
Стакан, протянутый им, холодил ладонь. У нее было такое чувство, что она вот-вот уронит его, а потому прошла к столику и для надежности поставила стакан на гладкую поверхность. Потом заставила себя перевести взгляд на полотно — это было изображение негра с искаженным от страха лицом.
— Похоже на что-то из эпизодов Гражданской войны, — проговорила Луиза.
Джерико одарил ее благодарной улыбкой.
— Не в бровь, а в глаз, — сказал он. — Да, это действительно один из борцов за гражданские права, который исчез из Джексона и так и не был найден. Негуманность человека по отношению к человеку. Как видите, мой язык живописи не столь уж невразумителен, как могло бы показаться. — Он поднял ее бокал и вновь протянул ей. — Ну, давайте, вам это сейчас нужно. Расскажите мне о себе, мисс Луиза Пелхам. — И поднял свой бокал.
Луиза пригубила напитка:
— А вам, Джон, имя Пелхам ничего не напоминает?
— Это как звук далекого гонга, — сказал он нахмурившись, — но я с трудом его различаю.
— Десять лет назад Пелхамы были притчей во языцех, — сказала она. — Наше имя не сходило со страниц всех газет.
— Преступление, — сказал Джерико, медленно кивнув. — Убийство? Вашего отца?
— Да, моего отца.
— Большая часть последних десяти лет моей жизни прошла в жестоких местах. И мои картины — протест против насилия в Суэце, Алжире, Конго, Вьетнаме, Бирмингеме, где убивали младенцев в церкви, в жарком Техасе, где застрелили президента. И я еще столько мест пропустил — как и то, где что-то произошло с вами.
— Мы боремся за право быть собой, — сказала Луиза, — но другие люди делают нас такими, какие мы есть.
— Ерунда все это, — сказал Джерико, — если вы сражаетесь достаточно жестко. — Он пристально смотрел на нее. — Вы ведь не убивали своего отца? Признаюсь, что отрицать данный факт было бы трудновато.
— Разумеется, нет.
— Расскажите мне об этом деле, если это, конечно, не причинит вам боль.
— После десяти лет, Джон, это всего лишь отголосок боли.
— Вы сказали, что другие люди делают нас такими, какие мы есть. Жизнь или смерть вашего отца сделали вас такой, какой вы стали, Луиза?
Глава 2
В тот августовский день в 1955 году в Пелхам-Холле находилось восемь человек, умевших неплохо стрелять из винтовки.
Доктор Фредерик Джордж Пелхам, директор и основатель Пелхам-Холла, был убит выстрелом через окно — пуля попала в переносицу, причем, согласно выводам экспертов, выстрел был произведен со значительного расстояния. По меньшей мере в пятьдесят ярдов. Убийца, следовательно, был первоклассным стрелком.
Все восемь человек, умело владевших оружием, были обучены самим же доктором Пелхамом. Он всегда увлекался пулевой стрельбой и привил ту же страсть остальным членам семьи — жене, двум дочерям, сыну, внуку, двум зятям и мажордому, служившему у него уже сорок лет.
Подозрение в отношении внука казалось почти безосновательным — мальчику было всего восемь лет, хотя оружием он владел не хуже своих старших родственников.
А уж странностей и нелепостей в этом деле хватало.
Практически ни у кого не было алиби в тот вечер. Все они находились где-то на территории школы. Все произошло поздно вечером, однако полиция штата и частные детективы, нанятые учредителями, так и не смогли обнаружить следов стрелявшего. Более того, не нашлось и мотивов для убийства — ни у кого-либо из членов семьи, ни у мажордома Берта Уолкера.
Спустя некоторое время, хотя и с явным запозданием, эта восьмерка лишилась повышенного внимания к себе. Выяснилось, что тысячи мальчиков и все преподаватели, перебывавшие здесь за двадцать пять лет существования заведения, также усердно разделяли увлечение директора стрельбой. Иными словами, были тысячи человек, контактировавших со Стариком и умевших управляться с винтовкой.
Дальнейшее расследование не прояснило ситуацию. Саму винтовку, из которой был произведен выстрел, так и не удалось обнаружить. Не нашли и гильзу, хотя были обысканы все лужайки в зоне Эссембли-Холла, где проходили занятия. Провели массу научных исследований того места, где мог стоять убийца, однако никаких следов на густой траве так и не удалось найти.
Советом учредителей было назначено вознаграждение для тех, кто предоставит ценную информацию по этому делу.
Вознаграждение назначила и семья.
Слухов была масса — жестоких и недоказуемых. Загадка же так и осталась неразрешенной, о чем Луиза и рассказала Джерико при их первой встрече в тот день.
Луиза радовалась возможности выговориться — смерть отца была для нее слишком важной темой. И все же ей не давала покоя одна мысль: был ли Джерико тем, кем хотел казаться, и его действительно волновала трагедия семьи Пелхамов, или вежливый интерес Джона к ее рассказу вызван чувством вины за свое недавнее поведение. Однако ближе к концу дня, когда он пригласил ее на обед, она снова почувствовала себя полноценной женщиной.
Джерико, казалось, был искренне заинтересован личностью Старика. Все называли отца Луизы Стариком.
— Вы знаете, что мне понравилось в вас сегодня днем, Джон, в галерее? Некоторое сходство с отцом.
— Я похож на него? — спросил Джерико, непроизвольно трогая бороду.
— Только ростом, — ответила Луиза. — Он был так же высок, как вы, но потяжелее. В молодости у него были темные волосы, но потом, с возрастом, они стали снежно-белыми, а вот брови не поседели и оставались густыми и черными до самой его смерти. В семьдесят лет он все еще мог сыграть партию в гольф, переплыть озеро. Он явно гордился своей мужской силой. Да и на внешность не жаловался.
— Вроде меня? — с ухмылкой спросил Джерико.
— Вроде вас.
— А это я отрастил, — сказал он, снова трогая бороду, — когда учился живописи в Париже. Я казался себе настолько молодым, что просто нуждался в каком-то камуфляже. Потом это стало своего рода торговой маркой.
Она снова заговорила о Старике.
В двадцать лет он с честью окончил Гарвард. Все ожидали, что он станет писателем или журналистом — со словом он всегда умел обращаться. И он взял да и написал роман, практически сразу после выпуска. Он был опубликован и тут же запрещен Палатой надзора и цензуры Бостона или кем-то еще.
— Сейчас бы на него даже внимания не обратили, — сказала Луиза. — Ну да, были в его романе парочка крепких англосаксонских выражений и описание любовной сцены, которое даже в подметки не годится тому, что публикуется в обычных для домохозяек журналах. Правда, мне кажется, что в те годы запрет на издание отнюдь не автоматически превращал его в бестселлер. Не знаю, то ли из-за разочарования в работе, то ли было что-то еще, о чем мы не знаем, но отец стал спиваться. К двадцати двум он стал завсегдатаем всех наиболее посещаемых нью-йоркских забегаловок. Вырваться из этого болота ему помог какой-то священник. В итоге отец ударился в религию — он отправился в Гарвардскую богословскую школу, где тут же был посвящен в сан пресвитерианского священника. Службу свою он начал в маленькой церквушке на окраине Массачусетса. Насколько я поняла, освоиться с делом ему помог старый однокашник. Потом началась Первая мировая, и отец сразу же определился капелланом в канадскую армию. Вместе с ней он отправился за океан и оставался там до тех пор, пока Штаты в семнадцатом году не вступили в войну. Тогда он подключился к американским экспедиционным войскам. Находился в Лондоне и все четыре года был на передовой. Он был превосходным оратором, умел вдохновлять людей, за что его искренне любили. Берт Уолкер, которого я уже упоминала, — он был мажордомом отца — повстречался ему в одном из санаториев. Он стал ординарцем отца. После войны отец вернулся домой в Нью-Йорк на кафедру проповедника. Там он познакомился с моей матерью, и они поженились. Она была из семьи Тотроев — Алисия Тотрой. Это было состоятельное, известное в обществе семейство. В двадцать первом году отца снова пригласили в Лондон и предложили возглавить там одну из наиболее популярных церквей. Он принял предложение. А вскоре родилась я — это произошло в Швейцарии, куда мама поехала на лето. Как я полагаю, у нее были какие-то проблемы с беременностью. Когда мне исполнился год, мы переехали в эту страну — мамино здоровье требовало того. Отец восстановил контакт со своим старым армейским ординарцем Бергом Уолкером и взял его с собой. Он до сих пор с нами — как член семьи. А потом, в двадцать восьмом, если так можно выразиться, крышу сорвало с дома.
Луиза почувствовала, что почти механически перешла к этой части рассказа. Ей тогда было шесть лет, но за прошедшие годы ее сотни раз расспрашивали о случившемся. На какое-то время все было вроде бы забыто, но когда отца убили, все возродилось вновь. Некоторые люди интересовались с затаенной злобой в душе; другие спрашивали просто из любопытства, но после расспросов в их глазах обычно оставалось выражение сомнения.
