Жорж Онэ - Таинственная женщина

На что Марсель восклицал с мольбой: «О, дядя Граф! Клянусь вам, что это в последний раз!» – «Да, ты всегда так говоришь, – ворчал старик. – Что же, она очень хороша, эта девочка?» Тогда Марсель своим воодушевлением воспламенял нежное сердце старика, и дело всегда кончалось тем, что он получал желаемое.

Впрочем, поведение дяди Графа имело некоторые оправдания. Несмотря на свое легкомыслие, Марсель Барадье был прекрасным работником. Богато одаренный природой, он достигал всего без особых усилий. Военная служба не прельщала юношу, и он предпочел Центральную школу, а по окончании ее – лабораторию генерала. Под руководством этого друга отца он сделал много интересных исследований разных способов окрашивания тканей, и старик Барадье всегда говорил с гордостью: «На наших фабриках применяются новые способы окрашивания тканей, открытые моим сыном…»

Это был один из главных аргументов Графа, когда он защищал племянника. На это Барадье отвечал в бешенстве: «Я не оспариваю его способностей, но он работает всего месяц в году, а остальные одиннадцать совершает глупости». Однако с некоторых пор Марсель, казалось, остепенился и увлекся наукой. Барадье и Граф внимательно следили за этой метаморфозой – первый с удивлением, второй с тревогой. Однажды они коснулись этого вопроса в присутствии Тремона.

– Да, Марсель действительно необыкновенный юноша, – сказал им генерал. – Не тревожьтесь, он добьется своего. Он талантлив и настойчив, дайте ему свободу. Вы сами увидите со временем, что я прав.

Услышав эти слова, Граф торжествовал. Барадье был более сдержан. Что же касается самого Марселя, то он почти совсем не бывал в Париже. Уже около трех недель он жил в Труа, на фабрике, уединившись в лаборатории, и являлся домой только для того, чтобы обнять мать, после чего тотчас отправлялся в Ванв, чтобы дать генералу отчет о ходе своих работ. Старый химик и молодой изобретатель проводили вместе целые дни – ставили эксперименты и выверяли формулы. Генерал рассказывал о своих былых и новых похождениях юному сотруднику и выслушивал его любовные признания, по-доброму ему завидуя.

Итак, жизнь Барадье и Графа складывалась вполне благополучно, если бы судьба не дала им заклятого врага в лице банкира Лихтенбаха. Моисей Лихтенбах, глава банкирского дома, сын еврейского торговца железным ломом в Паньи-сюр-Мозель, учился в Меце, в одном пансионе с Графом. Отец Графа – пивовар – продавал Лихтенбаху всю поломанную посуду и негодные к употреблению бочонки. Жители Меца довольно часто видели Моисея Лихтенбаха с его тележкой, наполненной разным старым хламом, на улицах города. Это был старьевщик, освобождавший хозяек от ненужного скарба, загромождавшего дом. Он скупал все очень дешево, но ничего не брал даром и, бывало, говаривал: «Все имеет свою цену, я плачу немного, но подарков не принимаю».

Этим Моисей гордился. Многие, пожимая плечами, смеялись: «Старый безумец! Для чего ему этот хлам?» Но они ошибались. Все на свете имеет свою цену, как говаривал Моисей, и слова его подтвердились, когда после войны чудак оставил Мец и обосновался в Париже, на улице Шоссе-д’Антен, в маленькой лавочке, над дверью которой красовалась надпись: «Лихтенбах. Меняла». В этой скромной конторе старьевщик из Паньи открыл свое новое дело.

Первые разрывы пушечных снарядов, раздавшиеся в Форбахе, стали для большинства местных жителей сигналом к отъезду. Лишь поселяне, привязанные к земле, оставались еще в деревнях. Все спешно перебирались в города, чтобы спастись от неприятеля, который сеял вокруг разорение и смерть. Дороги были забиты повозками и стадами. Большинство беженцев направлялось в глубь страны в надежде, что вражеские силы будут разбиты, как только достигнут восточных укреплений. Моисей, решившись оставить Паньи, не последовал примеру большинства и, вместо того чтобы бежать от неприятеля, пошел ему навстречу, оставив на произвол судьбы все, что казалось ему обременительным и малоценным. В Мец он прибыл с багажом в шести больших, тщательно закрытых фургонах и поселился в маленьком переулке, у собора, с женой и сыном Элиасом.

Моисея приняли очень дружелюбно. Шутники говорили про него: «Моисей – большой проныра. Если начнется осада Меца, он станет скупать в лом осколки немецких бомб». Но они ошибались. Лихтенбах не думал больше о старом железе. Он сообразил, что в скором времени мирное население будет сильно нуждаться в продовольствии и тот, у кого окажется большой его запас, сможет по своему усмотрению устанавливать на него цены. Поэтому он прибыл в город с шестью фургонами груза и заботливо разместил в своем погребе водку, кофе, сахар, окорока и двенадцать бочек соли. На приобретение этих припасов он потратил часть денег, которые находились у него в обороте. Моисей стал ждать дальнейших событий. Вся молодежь в это время спешила стать в ряды защитников родины. Юный Граф возвращался из мэрии с кокардой на фуражке, когда встретил на площади Элиаса Лихтенбаха, прохаживавшегося с трубкой в зубах.

Много лет подряд маленький Антуан Граф и Элиас Лихтенбах играли в саду дома Графов, где, к великому негодованию мадам Граф, опустошали шпалеры зеленого винограда. Другим излюбленным занятием мальчиков была игра в шары, но, несмотря на все старания Элиаса, ему ни разу не удалось обменять свои стеклянные шарики на агатовые шарики Антуана. Это был единственный в городе ребенок, у которого Элиасу никогда не удавалось чем-нибудь поживиться. Однажды юный приятель даже перехитрил Элиаса, выменяв у него на совершенно изломанную саблю шесть абсолютно новых мраморных плиток, и Моисей вынужден был с прискорбием признать, что сын Графа провел сына Лихтенбаха. Правда, в тот день с ними была Катрин Граф, и Элиас постарался выказать необычную для него щедрость, чтобы поразить сестру своего товарища, прехорошенькую девочку.

При виде спутника своих детских забав Элиас вынул трубку изо рта и поинтересовался: «Куда направляешься, Антуан?» – «В Шалон. Там я должен присоединиться к двадцать седьмому линейному полку». – «Ты записался на службу?» – «Да, как и все юноши моих лет. А разве ты не собираешься сделать то же?» – «Не знаю, отец пока ничего мне на этот счет не говорил», – равнодушно ответил бывший приятель. «Неужели надо ждать приказания отца, чтобы исполнить свой долг?» – изумился молодой патриот.

Элиас почесал затылок, на его лице отразились неуверенность и беспокойство. «Дело в том, что я нужен отцу здесь». – «Франция тоже нуждается в тебе, и гораздо больше, чем твой отец!» – с пафосом воскликнул молодой Граф. «Да, ты прав, пойду поговорю с ним». – «Давай простимся сейчас: быть может, мы больше не увидимся», – с чувством сказал новоиспеченный воин. «Счастливого пути!»

Элиас, взволнованный больше чем когда-либо, возвратился в отцовскую лавку и отыскал старого Моисея в погребе, где тот собирался разливать по бутылкам спиртное. Старательно их вымыв, он оставлял в каждой по четверти литра воды.

Отец встретил отпрыска очень ласково. Наполнив стакан, он протянул его своему наследнику со словами: «Попробуй-ка этот коньяк… Он недурен… Придет время, когда мы за литр этого напитка будем получать двенадцать франков!» – «Может быть, вы, отец, и будете их получать, – ответил Элиас взволнованно, – а я…» – «Что ты? Что это значит?» – «Меня не будет с вами, когда этот прекрасный напиток так поднимется в цене…» – несколько неуверенно проговорил юноша. «Скажи-ка, пожалуйста, где же ты будешь?» – «Там, где и все юноши нашего города, – в армии!» – смело заявил почтительный сын. «В армии? Ты, Элиас? Для чего?» – изумился любящий отец. «Чтобы сражаться, как другие. Защищать отечество».

Моисей с недоумением взглянул на сына. «Какое отечество?» – изумился лавочник. – «Францию, где я вырос и воспитывался, страну, на языке которой говорю, в которой живут все наши клиенты и мои друзья».

Старый Лихтенбах опустил голову и с минуту молчал. Затем он произнес решительно: «Сын мой, мы торгуем в этой стране, но мы не ее уроженцы. Мы с твоей матерью жили в Швейцарии, когда ты появился на свет. Я сам родом из Ганновера, а твоя матушка родилась в Бадене. Ты не значишься нигде в официальных списках, ты волен делать все, что тебе нравится. Мы немцы по рождению, французы по привычкам; мы принадлежим одной стране, равно как и другой, и самое лучшее, что можем сделать, это вовсе не вмешиваться в схватку. Что мы от этого выиграем? Ты – одни раны, а мы – только горе. И уж, конечно, много выиграет мир, если Элиас Лихтенбах, вырядившись солдатом, будет убит, а старый Моисей останется доживать свой век один! Да знает ли кто-нибудь, за что все эти люди убивают друг друга? Знают ли это они сами? За что ты хочешь сражаться с немцами? Что они тебе сделали? И что ты обретешь, защищая французов?» – «Но, отец, все молодые люди идут на службу. Я встретил Антуана Графа…» – попытался было возразить Элиас. «Он просто дурак!» – резко оборвал его отец. «Сын раввина Захарии тоже уходит…» – «И пусть себе!» – «Завтра в городе останутся одни немощные и больные. На меня все будут показывать пальцами».