Рекс Стаут - Пожалуйста, избавьте от греха

«Уважаемая миссис Оделл!

Я печатаю это письмо на бланке Ниро Вулфа, поскольку работаю на него и сейчас сижу в его кабинете. Однако дело у меня сугубо личное, и мистер Вулф не знает о том, что я решил к Вам обратиться. А поступаю я так потому, что, будучи опытным профессиональным сыщиком, с мучительной болью слежу за тем, насколько непрофессионально ведется расследование убийства Вашего мужа. Разумеется, мы с мистером Вулфом пристально следили за всеми публикациями, но вчера днем он сказал мне, что, по его мнению, на самый важный факт внимания не обращают — или замалчивают его, — и я с ним согласился. Если он обратится с подобным замечанием в полицию или в прокуратуру, действия это наверняка не возымеет, но сегодня утром мне пришло в голову, что, исходи такое заявление от Вас, отнеслись бы к нему совсем иначе. Если захотите со мной связаться, то адрес и номер телефона указаны выше».

Перечитав послание дважды, я внес пять мелких изменений и исправлений, перепечатал письмо в двух экземплярах, подписал его и адресовал конверт миссис Оделл, проживающей на Восточной Шестьдесят третьей улице. Потом заскочил на кухню сказать Фрицу, что пойду прогуляться, а сам отправился в почтовое отделение на Восьмой авеню.

Поскольку стоял июнь и была уже пятница, вряд ли письмо могло дойти раньше понедельника, так что на уик-энд я мог вволю насладиться бейсболом на стадионе «Шеа», однако в субботу утром, в несколько минут двенадцатого, когда Вулф начал диктовать бесконечное письмо коллекционеру орхидей из Малайзии, зазвонил телефон, и я снял трубку.

— Контора Ниро Вулфа, Арчи Гудвин слушает.

Деловитый женский голос произнес:

— Говорит секретарь миссис Питер Оделл. Она получила ваше письмо и хотела бы поговорить с Ниро Вулфом.

Я, конечно, предполагал, что такое может случиться в присутствии Вулфа, поэтому раздумывать не стал.

— Прошу прощения, — заявил я, — но мистера Вулфа нет, и он появится только в понедельник. Кроме того, я подчеркнул, что письмо носит сугубо личный характер.

Она прикрыла микрофон, и я ничего не слышал. Пару минут спустя она снова заговорила:

— Мистер Гудвин?

— Да.

— Миссис Оделл хочет поговорить с вами. Вы можете приехать в три часа?

Я тут же прикинул, что в три часа будет идти примерно четвертый иннинг бейсбольного матча, но ведь меня никто не заставлял отправлять это письмо.

— Хорошо, — сказал я. — В три я буду.

Повесив трубку, я развернулся и сказал Вулфу:

— Кое-кто упомянул ваше имя всуе. До чего рассеянный пошел народ! Нужно приучить людей перечитывать письма по меньшей мере трижды. — Я взглянул на блокнот. — Мы остановились на последних достижениях в гибридизации.

Вулф надиктовал еще на страницу.

Я-то намеревался уже в час отправиться на стадион и последить за бейсболом, уплетая хот-доги и запивая их молоком. Вместо этого мне пришлось прогуляться в закусочную Сэма, отобедать ржаным хлебом и печеными бобами — ни того ни другого за столом Вулфа вы никогда не встретите — и уже потом пройти пешком две мили с Западной Тридцать пятой улицы до Восточной Шестьдесят третьей. Должен вам сказать, что люди, которых вы встречаете на тротуарах субботним днем, совершенно не похожи на тех, что снуют по улицам в будни.

Огромный пятиэтажный каменный особняк шириной футов в сорок располагался примерно посередине между Пятой авеню и Мэдисон-авеню. При входе меня остановил здоровенный верзила со значком охранной службы Лэтропа на лацкане. Должно быть, даже по прошествии двух недель досужие репортеры продолжали нарушать покой миссис Оделл.

— Что вам нужно, сэр? — угрюмо спросил детина.

Я назвался, сказал, что меня ждут, и протянул удостоверение. Цербер вошел в вестибюль, нажал на кнопку, и женщина в аккуратной серой униформе с юбкой дюйма на четыре ниже колена открыла дверь. Детина представил меня, женщина, поверив ему на слово, пересекла мраморный вестибюль, сняла трубку внутреннего телефона и сказала, что мистер Гудвин ждет. Пару минут спустя послышался шум спускающегося лифта — он был раз в десять тише, чем лифт Вулфа. Дверцы раздвинулись, и высунувшаяся из лифта женская голова пригласила меня в лифт. Мы проехали два этажа и остановились на третьем. Женщина провела меня по коридору к открытой двери и притормозила, пропуская меня вперед.

Я оказался в просторнейшей комнате, даже, скорее, зале, шириной, должно быть, с весь дом. Я осмотрелся — столы, стулья, кресла-качалки, два дивана, картины, стеллажи, цветной телевизор… На нем мой взгляд задержался, потому что на экране показывали бейсбольный матч, который комментировал Ральф Кайнер. Вся его аудитория состояла из единственной женщины, откинувшейся на подушки широченного дивана. Даже не будь я в ее доме, я узнал бы ее по фотоснимкам, публиковавшимся в «Тайме» и в «Газетт»: широкоскулое лицо, большой рот, пухлые губы. Просторное светло-синее платье, больше напоминающее балахон, застегнутый спереди на «молнию» снизу доверху.

Я приблизился и вежливо поинтересовался:

— Какой счет?

Карие глаза взметнулись ко мне, потом вернулись к игре.

— Четыре — два в пользу «Пиратов», конец четвертого иннинга. Садитесь.

Я сел в кресло рядом с диваном и посмотрел на экран. Принимал Эд Крейнпул. Он благополучно справился с подачей, преодолел все базы, завершив иннинг, и тут же затявкала реклама. Я завертел головой, высматривая секретаршу, но та уже ушла; в ту же минуту телевизор замолчал, и я поспешно повернулся к миссис Оделл. Дистанционнное управление — она выключила звук.

— Картинку я оставлю, — сказала она. И неторопливо смерила меня взглядом.

Я не волновался: брюки у меня были тщательно отутюжены.

— Предлог для своего письма вы придумали слабый. «Самый важный факт» вы даже не привели.

— Разумеется, нет.

— Почему «разумеется»?

Рекламный ролик кончился, и к приему изготовился очередной «пират». Звук она так и не включила, но уставилась на экран; мне ничего не оставалось, как последовать ее примеру.

— Я работаю на Ниро Вулфа, — пояснил я «пирату», который, должно быть, от неожиданности промахнулся. Он зарабатывает на жизнь, разгадывая для клиентов шарады, а часть заработанного отдает мне в виде жалованья. Хорош бы я был, выложив задаром то, что он высказал по поводу одной из таких шарад. А письмо я написал только потому, что горько видеть, как рассыпается в пух и прах ваше дело.

— Ох, оставьте! — Ее глаза метнулись ко мне, потом вернулись к телевизору. — Вы намекнули, чтобы я связалась с вами, и отказались соединить меня с вашим шефом, когда я позвонила. Сколько вы хотите?

— Можете начать с миллиона. Никто еще не сумел назвать сумму, на которую я бы клюнул. Но я и впрямь намекнул, что хотел бы встретиться с вами. Знаете, что я подозреваю? Я почти уверен — и это идет из каких-то скрытых глубин моего мозга — после того, как за семнадцать дней ни полицейские, ни парни окружного прокурора не продвинулись ни на шаг, вы, должно быть, не прочь обсудить свое дело с Ниро Вулфом. Вы что-нибудь знаете о нем?

— Нет, ничего определенного. Хотя, без сомнения, наслышана.

Третий «пират» угодил битой по мячу с такой силой, что тот взмыл в небеса, и за ним со всех ног устремились Клеон Джонс и Томми Эйджи. Мяч уже, казалось, должен был упасть, когда Джонс в немыслимом прыжке успел подхватить его одной рукой… Здорово! Едва началась реклама, я снова повернулся к дивану.

— Честно говоря, — сказал я, — я готов признать, что письмо и в самом деле глупое. Как вы можете проедать плешь окружному прокурору, если я так и не удосужился раскрыть вам «самый важный факт»? Прошу у вас прощения. Больше того — я готов уплатить штраф. Самый важный факт состоит в том, что ваш муж вошел в ту комнату и выдвинул тот самый ящик, а самый важный вопрос — почему? Если и пока на этот вопрос не ответят, и десять лучших сыщиков мира не справятся с этим делом. Передайте это инспектору Кремеру, но только не ссылайтесь на Ниро Вулфа. При упоминании этого имени инспектор звереет. — Я встал. — Я прекрасно понимаю, что вам, возможно, ответ на этот вопрос известен, и вы поделились им с окружным прокурором, который это скрывает, но, судя по опубликованным отчетам, это не так. Во всяком случае, мы с мистером Вулфом в этом сомневаемся. Спасибо, что позволили увидеть, как Клеон Джонс выцарапал безнадежный мяч.

Я повернулся и зашагал к двери, но резкий, как щелчок, голос впился мне в спину:

— Черт возьми, сядьте!

Я повиновался, чинно вперился в экран и проследил, как Джерри Гроут и Бад Харрелсон приносят очко «Метсам». Когда Эд Чарлз сравнял счет и снова пустили рекламу, миссис Оделл снова выключила звук, посмотрела на меня и сказала:

— Позвоните Вулфу и передайте, что я хочу его видеть. Сейчас же. — Она указала пальцем. — Телефон на столе. Сколько времени ему понадобится, чтобы приехать?

— Много. Целую вечность. Я верю, что ничего «определенного» вы о нем и в самом деле не знаете. Он выходит из дома крайне редко, и только по своим личным делам, никогда не покидая дом по делам, связанным с работой. Думаю, что по телефону обсуждать свое дело вы не захотите, поэтому вам остается только поехать к нему самой. Адрес указан на бланке. Хорошо бы в шесть часов — он к этому времени освободится, да и матч закончится…