Эжен-Франсуа Видок - Записки Видока
На подходе к деревне Вервик он посвятил меня в тайну своей магии. «Можно на тебя положиться?» — спросил он вдруг, останавливаясь. «Без сомнения», — ответил я. «Тогда смотри и слушай…» Христиан достал из сумки четыре пакета квадратной формы и сказал: «Перед тобой четыре фермы, расположенные друг от друга на некотором расстоянии. Пройди в них задами, да смотри, чтобы тебя никто не заметил. Ты войдешь в хлева или конюшни и высыплешь в ясли четыре порошка из этих пакетов… Главное, чтобы тебя не увидели… Остальное уже мое дело». Я наотрез отказался и объявил Христиану, что тотчас уйду, если он не объяснит мне, чем мы на самом деле занимаемся. Такое требование, по-видимому, смутило его, и, как читатель увидит в дальнейшем, он вздумал отделаться от меня полуправдой.
«Где моя родина? — начал он издалека. — У меня ее нет… Мать моя, год тому назад повешенная в Темешваре, принадлежала к цыганскому табору, кочевавшему по границам Венгрии и Банната. Я говорю «цыганскому», чтобы тебе было понятнее. Между собой мы зовемся иначе и говорим на своем языке, которому нам запрещено учить кого бы то ни было; нам также запрещено путешествовать в одиночку, отчего мы кочуем толпой от пятнадцати до двадцати человек. Во Франции мы уже давно. В былые времена мы промышляли колдовством, потому что многие верили в порчу и сглаз. Теперь это ремесло идет плохо: французский народ стал слишком проницателен, поэтому мы перекочевали во Фландрию, где осталось больше суеверных людей. Три месяца я пробыл в Брюсселе по своим делам, но теперь я с ними покончил и через три дня присоединюсь к своему табору на мехельнской ярмарке. Решай сам — пристанешь к нам или нет…»
Отчасти затруднительное положение, отчасти любопытство заставили меня согласиться последовать за Христианом. Я пошел за ним, до конца не понимая, на что я могу ему сгодиться. Мы остановились в Лувенском предместье, перед жалким домишкой: его почерневшие стены были изборождены глубокими трещинами, а из разбитых окон торчали огромные пуки соломы. Была полночь; прошло добрых полчаса, пока нам пришла отворить весьма странного вида старушка.
Нас проводили в обширную залу, где человек тридцать обоих полов пили и курили, беспорядочно разместившись в угрожающих, а местами и неприличных позах. У мужчин под синими балахонами с красным шитьем были голубые бархатные куртки с серебряными пуговицами, какие часто носят погонщики лошаков в Андалузии; все женщины были в ярких одеждах.
Стоило нам войти, как всеобщее веселье прервалось. Мужчины подошли подать руку Христиану, женщины поцеловали его. Затем все взгляды устремились на меня. Мое беспокойство, по-видимому, стало заметным, и Христиан попытался подбодрить меня, сказав, что у Герцогини мы в полнейшей безопасности. Как бы то ни было, разыгравшийся аппетит заставил меня принять участие в празднестве; кружка моя так часто наполнялась можжевеловой водкой и так часто опустошалась, что я почувствовал потребность прилечь. Когда я сообщил об этом Христиану, он отвел меня в соседнюю комнату, где на свежей соломе уже спали несколько цыган.
С рассветом все были на ногах и вскоре покинули дом, чтобы разными дорогами прийти на рынок, куда уже стекались толпы народа из соседних деревень. Христиан, заметив, что я намерен последовать за ним, сказал мне, что я ему не нужен до самого вечера. Он также сообщил мне, что насчет моего ночлега с табором еще ничего не решено, поэтому я снял комнату в гостинице.
Не зная, как убить время, я пошел на ярмарку, где лоб в лоб столкнулся с нашим бывшим батальонным офицером по имени Мальгаре. Он спросил о причине моего пребывания в Мехельне. Я рассказал ему целую историю; он, в свою очередь, сделал то же самое, и мы оба остались довольны, полагая, что обман удался. Слегка перекусив, мы вернулись на ярмарку. Везде, где толпился народ, я встречал нахлебников Герцогини. Я отворачивался от них, потому что сказал своему старому знакомому, что никого не знаю в Мехельне — в таком знакомстве я не намерен был признаваться. Но мой спутник, однако, оказался слишком хитер, чтобы позволить себя обмануть. «Как странно, — заметил он, — что эти люди смотрят на вас так внимательно… Или вы их знаете?» Я отвечал, не поворачивая головы, что даже не имею понятия, кто они такие. «Вы и вправду не знаете? — деланно удивился мой собеседник. — Значит, вы не догадываетесь, что это воры?» — «Воры! — воскликнул я. — А откуда вы знаете?» — «Вы и сами в этом убедитесь, если последуете за мной. Да вот, посмотрите-ка!»
Окинув взглядом толпу, образовавшуюся у зверинца, я увидел, как один из мнимых торговцев утащил кошелек у толстого содержателя зверей и как последний тщетно пытался отыскать его в своих карманах. Цыган же вошел в лавку ювелира, и Мальгаре принялся уверять меня, что воришка не выйдет оттуда, не стянув нескольких драгоценных вещей. Мы оставили свой наблюдательный пост, чтобы вместе пообедать. После обеда, заметив, Что офицер расположен поболтать, я стал упрашивать его подробнее рассказать мне о тех людях, на которых он обратил мое внимание. Наконец, он решился удовлетворить мое любопытство и сообщил следующее:
«Несколько лет назад мне пришлось провести полгода в гентской тюрьме за маленькую партию с поддельными игральными костями. Я имел случай познакомиться с двумя господами из этой шайки, потому что мы сидели в одной камере. Так как я выдавал себя за отъявленного вора, они доверили мне все свои фокусы и даже рассказали подробности своей странной жизни.
Они занимаются продажей специальных средств от болезней животных. Для увеличения спроса эти ловкачи подсыпают в хлева, куда они проникают под каким-либо предлогом, всякие снадобья, от которых животные заболевают. Затем они появляются вновь, и их принимают с распростертыми объятиями. Зная причину болезни, эти прохвосты легко уничтожают недуг, и доверчивый земледелец не находит слов, чтобы выразить им свою благодарность. Это еще не все: уходя с фермы, цыгане осведомляются, нет ли у хозяина монет определенного года, того или другого чекана, обещая купить их дороже. Заинтересованный крестьянин спешит показать им свою казну, часть которой они всегда ухитряются украсть. К этой уловке цыгане иногда безнаказанно прибегают несколько раз в одном и том же доме. Пользуясь этими обстоятельствами и знанием местности, они указывают своим товарищам по ремеслу уединенные, богатые фермы и средства туда проникнуть, конечно, получая за это свою долю прибыли».
Мальгаре еще много чего порассказал мне о цыганах, и это заставило меня принять твердое решение немедленно оставить это опасное общество. Он все еще говорил, поглядывая время от времени на улицу, но тут вдруг неожиданно воскликнул: «Смотри, вон там, цыган — его только что выпустили из гентской тюрьмы!» Я выглянул в окно и, к своему удивлению, увидел… Христиана. Он куда-то шел с весьма озабоченным видом. Я не смог удержаться от восклицания. Мальгаре, заметив озабоченность, в которую меня повергли его открытия, без труда заставил меня поведать ему о том, каким образом я сошелся с цыганами. Видя, что я твердо решился уйти от них, он предложил мне отправиться в Куртре, где ему предстояли, как он говорил, несколько хороших партий. Забрав из гостиницы свои вещи, я отправился в путь с новым товарищем. Однако в Куртре мы не встретили тех лиц, которых Мальгаре рассчитывал пощипать. Чужих денег мы не выиграли, а вот собственные растратили. Не надеясь больше на удачу, мы вернулись в Лилль. У меня еще была сотня франков. Мальгаре стал на них играть и проиграл вместе с остатком своих. Впоследствии я узнал, что он сговорился со своим партнером обобрать меня.
Оказавшись в таком положении, я воспользовался своими талантами: несколько учителей фехтования, которым я сообщил о затруднениях, устроили в мою пользу ассо[6], благодаря чему у меня появилась сотня талеров. С этой суммой, на время избавившей меня от нужды, я снова начал посещать балы и тому подобные мероприятия. В это-то время и завязалось знакомство, последствия которого решили мою дальнейшую судьбу. Я встретился с одной камелией[7] и вскоре вступил с ней в интимные отношения. Франсина — так ее звали — казалась весьма расположенной ко мне и беспрестанно уверяла в своей верности, что не мешало ей иногда тайком принимать у себя одного капитана. Как-то раз я застал их вдвоем за ужином у трактирщика. В страшной ярости я накинулся на них с кулаками. Франсина благоразумно сбежала, но товарищ ее остался… За рукоприкладство на меня поступила жалоба. Так меня арестовали и увезли в тюрьму «Пти-Шатле». Пока шло разбирательство, меня часто навещали многие знакомые дамы. Узнав об этом, Франсина заревновала. Она спровадила беднягу-капитана, забрала жалобу, которую вместе с ним принесла на меня, а в довершение всего выпросила позволение видеться со мной — и я имел слабость согласиться. Судьи сочли это умышленным заговором против капитана, организованным мной и Франсиной, в результате чего меня приговорили к заключению сроком в три месяца.
