Уилки Коллинз - Закон и жена

Я слышала ее слова, понимала их, но была слишком взволнована и смущена своим странным положением, чтобы продолжать разговор. Хозяйка выручила меня, заговорив первой.

— Вон идет какой-то джентльмен, — сказала она, обращаясь ко мне и указывая по направлению к Рамсгиту. — Вы не сможете возвратиться пешком. Не попросить ли его, чтобы он прислал нам из Бродстерса экипаж?

Джентльмен подошел ближе.

И я, и хозяйка в ту же минуту узнали в нем Юстаса, шедшего к нам навстречу, как было между нами условлено. Хозяйка воскликнула в восторге:

— Вот счастье-то, мистрис Вудвиль! Это ведь сам мистер Вудвиль!

Я тотчас же взглянула на свою свекровь, но и на этот раз эта фамилия не произвела на нее никакого впечатления. Ее зрение не было таким хорошим, как наше: она еще не узнала своего сына. Он же сразу заметил свою мать. В ту же минуту он остановился, как пораженный громом. Потом он подошел к ней; лицо его было бледно как смерть, глаза устремлены на мать.

— Вы здесь? — спросил он.

— Как поживаешь, Юстас? — спокойно отвечала она. — Ты тоже слышал о болезни тетки? Разве ты знал, что она живет в Рамсгите?

Он не отвечал. Хозяйка из услышанных ею слов сообразила, в чем дело, и с таким удивлением молча смотрела то на меня, то на мою свекровь, словно у нее отнялся язык. Я же, не спуская глаз с мужа, ждала, как он поступит. Если бы он еще минуту замедлил признать меня, вся последующая моя жизнь, может быть, изменилась бы; я стала бы презирать его.

Но он не мешкал. Он подошел ко мне и взял меня за руку.

— Вы знаете, кто это? — спросил он свою мать.

Взглянув на меня и любезно кивнув головой, она отвечала:

— Эту даму, Юстас, я встретила на берегу; я выронила письмо, а она любезно возвратила его мне. Фамилию ее, кажется, слышала, — она обернулась к хозяйке, — мистрис Вудвиль, если не ошибаюсь.

Пальцы моего мужа бессознательно до того крепко сжали мою руку, что мне стало очень больно. Он тотчас же, нисколько не колеблясь, совершенно спокойно сказал матери:

— Матушка, это моя жена.

До сих пор она продолжала сидеть, но тут немедленно встала и молча посмотрела на меня. Выражение удивления исчезло с ее лица. Взгляд ее выразил страшное негодование и презрение. Никогда ничего подобного не видела я в глазах женщины.

— Мне жаль твою жену, — сказала она.

С этими словами она повернулась, сделав рукою жест, которым как бы запрещала ему следовать за собой, и пошла от нас прочь.

Глава IV. ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ

Оставшись одни, мы несколько минут молчали. Юстас заговорил первый.

— Ты можешь вернуться пешком? — спросил он. — Или не пойти ли нам в Бродстерс и оттуда отправиться по железной дороге в Рамсгит?

Он задал эти вопросы так спокойно, точно не случилось ничего необыкновенного. Но его глаза и губы выдавали его.

Я понимала, что он сильно страдал. Странная сцена, только что разыгравшаяся передо мной, не только не лишила меня последнего мужества, но, напротив, укрепила мои нервы и возвратила мне самообладание. Я не была бы женщиной, если бы мое достоинство не было оскорблено необычайным поведением моей свекрови, когда Юстас представил меня ей, и не возбудило в высшей степени моего любопытства. Что значило ее презрение к нему и жалость ко мне? Чем объяснить ее равнодушие при двукратном повторении моей фамилии? Почему ушла она так быстро, точно ей была ужасна сама мысль оставаться в нашем обществе? Главной целью моей жизни становилась теперь разгадка этой тайны. Могу ли я идти пешком? Я была в таком лихорадочном ожидании, что могла бы дойти до конца света, лишь бы муж шел рядом со мной и я могла бы дорогой добиться от него разрешения занимавших меня вопросов.

— Я полностью оправилась, — ответила я. — Пойдем пешком.

Юстас взглянул на хозяйку. Та тотчас же поняла его.

— Я не буду беспокоить вас своим обществом, — резко сказала она. — У меня есть дела в Бродстерсе, а так как мы теперь находимся недалеко от него, то я и воспользуюсь случаем. Честь имею кланяться, мистрис Вудвиль.

Она сделала особенное ударение на моей фамилии и при этом как-то многозначительно посмотрела на меня, чего я при своей озабоченности не совсем поняла. Но теперь было не время спрашивать у нее объяснения. Слегка поклонившись Юстасу, она оставила нас и, так же как его мать, направилась к Бродстерсу.

Наконец-то мы остались совершенно одни. Я, не теряя времени, принялась за расспросы; без всяких предисловий я прямо обратилась к нему:

— Как объяснить поведение твоей матери?

Вместо ответа он вдруг захохотал, громко, резко, неприятно; никогда не слыхала я подобного звука из его уст; смех этот так мало соответствовал его характеру, то есть тому, как я понимала его, что я как вкопанная остановилась на берегу и искренне рассердилась.

— Юстас, ты не похож на себя! — воскликнула я. — Ты меня пугаешь!

Он не обратил на меня внимания; он, казалось, был поглощен своими мыслями, проносившимися у него в голове, и продолжал хохотать.

— Это так похоже на мою мать! — вскричал он наконец, как бы невольно поддаваясь своим веселым мыслям. — Расскажи мне, Валерия, все, что было между вами.

— Рассказать тебе? — повторила я. — После всего случившегося, я полагаю, твой долг объяснить мне ее поведение.

— Ты не видишь в этом ничего смешного? — спросил он.

— Не только не вижу тут ничего смешного, но в словах твоей матери и ее обращении есть нечто такое, что дает мне право требовать у тебя серьезного объяснения.

— Милая моя Валерия, если бы ты знала мою мать так же хорошо, как знаю ее я, то тебе и в голову бы не пришло требовать у меня серьезного объяснения. Смешно относиться к моей матери серьезно. — Он снова расхохотался. — Милая моя, ты не можешь себе представить, как ты меня забавляешь.

Все в нем было натянуто, неестественно. Он, самый деликатный и самый изящный из людей, джентльмен в полном смысле этого слова, был теперь груб, резок, вульгарен. Мое сердце дрогнуло от внезапного предчувствия; несмотря на всю мою любовь к нему, я не могла устоять против него и с невыносимой тоской и тревогой спросила себя: неужели мой муж обманул меня? Неужели он разыгрывает передо ми ей комедию, и разыгрывает ее очень плохо, через несколько дней после свадьбы?

Я решила другим путем добиться его доверия. Он, очевидно, хотел заставить меня отнестись к этому делу с его точки зрения. Я согласилась исполнить его желание.

— Ты говоришь мне, что я не знаю твоей матери, — сказала я кротко. — Так помоги же мне узнать ее.

— Нелегко помочь тебе узнать женщину, которая сама себя не понимает, — отвечал он. — Но я попытаюсь. Лучшим ключом к объяснению характера моей матери может послужить слово «эксцентричность».

Невозможно было подобрать слова, менее подходящего к старой леди, встреченной мною на взморье. Ребенок, который видел бы, что я видела, и слышал бы, что я слышала, и тот понял бы, что от него самым грубым, самым безобразным образом хотят скрыть истину.

— Запомни мои слова, — продолжал он, — и если ты желаешь узнать мою мать, то исполни мою просьбу! Расскажи мне все, что было. Почему пришлось тебе заговорить с ней? С чего ты начала?

— Твоя мать все сама рассказала тебе, Юстас. Я шла сзади нее, когда она нечаянно уронила письмо.

— Не нечаянно, — прервал он. — Это письмо должно было послужить предлогом.

— Невозможно! — удивилась я. — Зачем надо было твоей матери нарочно ронять письмо.

— Вспомни, что мать моя эксцентрична. Мать сделала это для того, чтобы познакомиться с тобой.

— Чтобы познакомиться со мной? Я уже говорила тебе, что шла сзади. Она и не знала о моем существовании, пока я с ней не заговорила.

— Ты так думаешь, Валерия?

— Я в том уверена.

— Извини, ты не знаешь моей матери так, как я.

Я начинала терять терпение.

— Не хочешь ли ты меня уверить, — спросила я, — что твоя мать нарочно вышла на взморье, для того чтобы познакомиться со мной?

— Я в том нимало не сомневаюсь, — холодно отвечал он.

— Почему же она не признала моей фамилии? — вскричала я. — Два раза хозяйка называла меня «мистрис Вудвиль» при твоей матери, и я честным словом могу тебя заверить, что это имя не производило на нее ни малейшего впечатления. Она смотрела на меня и держала себя со мной так, будто она ни разу в жизни не слышала этого имени.

— Это все была комедия, — сказал он по-прежнему спокойно. — Не только на сцене умеют женщины играть комедию. Моя мать хотела хорошенько познакомиться с тобой и изучить твой характер в разговоре с незнакомкой. Это так походит на нее! Удовлетворить свое любопытство относительно невестки, которой она не желала! Если бы я не пришел так скоро, то ты подверглась бы допросу, и самому строгому, как о себе, так и обо мне, и ты наивно отвечала бы ей, полагая, что говоришь со случайной знакомой. Этим вполне обрисовывается моя мать! Она твой враг, помни это, враг, а не друг. Она ищет в тебе не достоинства, а недостатки. А ты удивляешься, что твоя фамилия, дважды при ней произнесенная, не произвела на нее никакого впечатления! Бедное, невинное создание! Я только могу сказать, что ты увидела мою мать в настоящем свете в ту минуту, когда я, представив тебя ей, положил конец этой мистификации. Ты видела, как она рассердилась, и теперь ты понимаешь, почему.