Морис Левель - Вдова Далила; Ужас
— Она уже несколько дней как на свободе. Проступок, за который она была арестована, — сущий пустяк. Кроме того, она оказала нам услугу, выдав своего милого муженька. А что касается убийства, то она к нему непричастна. На суде Зоннен-Лина выступит только как свидетельница со стороны обвинения. Незачем ее здесь держать, и без нее народу хватает.
— А вы не знаете, что она делает на свободе?
— Конечно, знаю. Мы ведь не выпускаем ее из виду. Она подала прошение о разводе и, несомненно, получит его. А если хотите знать, где она живет, то я вам сейчас скажу… — Заглянув в толстую книгу, следователь проговорил: — Люцовштрассе, двести тридцать.
— Вот как! Но у кого же она живет?
— У нее собственная квартира. Не удивляйтесь, она вовсе не так глупа, как кажется.
Начальник полиции был прав. Едва очутившись на свободе, Лина сейчас же воспользовалась возможностью устроиться на собственной квартире, обставленной элегантной мебелью, за которую расплатился один флегматичный англичанин. Он имел одно «похвальное» намерение — жениться на Лине Кольвейт и уехать с ней в Индию, чтобы досадить своей семье. Невеста наслаждалась всеми преимуществами предстоящего замужества, на которое очень надеялась, но оно могло и не состояться.
Зиг навестил ее, но был огорчен результатом разговора: Лина продолжала ненавидеть атлета и с нетерпением ждала приговора суда. Она даже велела Зигу передать Паулю, что, как только получит развод, выйдет замуж за своего англичанина.
Тем временем элегантный молодой человек побродил немного по городу, зашел в цветочный магазин и купил ветку белой сирени. Затем он направился на Кляйстштрассе и, быстро взбежав по ступеням лестницы одного из домов, очутился в гостиной, где прелестнейшая из женщин встретила его с улыбкой и протянула ему обе руки.
Минуту спустя другой человек — маленький, худой, болезненного вида, подошел к тому же дому и поднялся по черной лестнице. Добравшись до третьего этажа, он бесшумно отпер маленькую дверцу и исчез за ней. Медленно прошел по темному коридору и остановился у другой двери, с матовым стеклом. Там он опустился на колени и, отыскав место, где стекло поцарапано, стал внимательно смотреть через него.
В камине весело потрескивал огонь, а лампа, стоявшая на столе, освещала комнату. Хорфди сидел на диване, как раз напротив стеклянной двери, а рядом с ним — Мария. Она все еще носила траур, но теперь ее платье украшал небольшой вырез ворота, черные кружева покрывали плечи, а прекрасные волосы были кокетливо причесаны. Мария стала как-то мягче и женственнее, а в ее взгляде светилась нежность.
— Могу ли я слепо доверять вам, — спросила вдова, продолжая начатый разговор, — могу ли я верить вашим клятвам? Большинство мужчин не очень серьезно относится к своим обещаниям. Но разве мы созданы для того, чтобы нас обманывали? Не перебивайте меня, я знаю, что говорю, я была свидетельницей многих измен. Молодую, чистую, доверчивую девушку обмануть нетрудно: она не требует отчета о вашем прошлом, она хочет только, чтобы настоящее принадлежало ей одной. В своей невинности она даже не подозревает, что может быть иначе. В ней нет ни сомнений, ни подозрений. Разве ей пришло бы в голову обманывать любимого человека? Никогда. Мужчина же, которому она верит как святыне, случайно встречает более или менее соблазнительную особу, видит ее, идет за ней и изменяет той, которая его любит…
— Но которую не любит он, — вставляет Хорфди.
— Зачем же он тогда лгал? Зачем говорил ей, что любит?
— Он думал, что любит. Некоторые мужчины живут тихо и спокойно и благодаря своему темпераменту застрахованы от всякой страсти. Но их любовь так же мало похожа на истинную, как свет, освещающий нашу комнату, на солнце. Такие мужчины никогда не испытают всех радостей и страданий истинной любви!
Мария в пылу разговора не заметила, как близко пододвинулся к ней Хорфди. Он взял обе ее руки в свои. Огонь в камине ярко освещал эту картину. Роза и сирень, украшавшие Марию, распространяли вокруг одурманивающий аромат.
А за стеклянной дверью, напротив дивана, все еще молча стоял Зиг. Он слушал и страдал. Он готов был убить Хорфди, но не мог не признать, что тот неотразим в своей искренности.
Хорфди между тем говорил:
— Конечно, мужчина, обманывающий женщину, на самом деле ее не любит. Иначе, все его мысли принадлежали бы ей одной. Даже красавицы не распалили бы его чувств: они могли бы обнимать его, целовать, но он даже не заметил бы их. Весь мир для него заключался бы в любимой женщине. Он забыл бы с ней прошлое и будущее, все невзгоды обыденной жизни, всякое честолюбие, он забыл бы обо всем! Не удивляйтесь, что я так говорю, — продолжал Хорфди, — но с тех пор, как я узнал вас, мне кажется, что божество осенило меня своим крылом. Только теперь я понял, что значит истинная любовь. Я люблю вас всем своим существом. Я умираю от страсти, когда вижу вас, но не могу прижать к своему сердцу. Сжальтесь надо мной. При вас я робок как дитя; но кровь моя кипит, голова горит, тысяча мыслей и чувств одолевают меня. Сжальтесь надо мной и решите, наконец, мою судьбу! Должен ли я умереть или…
— Вы можете надеяться! — воскликнула вдруг Мария.
И, охваченная страстью, обвила его шею руками. Губы их встретились и слились в поцелуе. В это время за стеклянной дверью раздался крик. Но Мария и Хорфди, поглощенные своим счастьем, не услышали его. Минуту спустя кто-то громко хлопнул наружной дверью. Зиг убежал.
Очутившись на улице, он не знал, что предпринять. Вернувшись на Кейбельштрассе, в свою скромную каморку, он бросился на постель и спрятал лицо в подушку.
XIII
Давно обещанный разбор дела о преступлении на Французской улице начался в конце января. В восемь часов утра явились первые зрители, среди которых было много элегантных дам. Предъявив свои входные билеты и войдя в залу заседаний, они уселись на стульях за скамьей для свидетелей. Остальная публика разместилась в специально отведенном месте.
Зал был полон, в воздухе витало волнение. На столе у судьи лежали вещественные доказательства: длинный нож и красная записная книжка, раскрытая на той странице, где ван ден Кольб написал свои последние слова.
Ровно в десять начался суд.
Среди народа распространился слух, что на атлете будут кандалы и смирительная рубашка, но оказалось, что это неправда. Председатель нашел излишними подобные меры предосторожности. Двое жандармов конвоировали обвиняемого в зал и встали по обеим сторонам от него. Пауль не обращал ни малейшего внимания на то, что происходило вокруг: он был очень удручен и старался не смотреть на публику.
Казалось, зрителей охватило разочарование: все рассчитывали на бурные сцены.
— Подсудимый, встаньте, — начал заседание председатель.
Атлет Пауль не шевельнулся.
— Жандармы, — сказал председатель, — помогите подсудимому встать.
Те подхватили атлета под руки и заставили его встать. Он удивленно посмотрел на них, но ничего не сказал. Догадавшись, наконец, чего от него требуют, он повернулся к присяжным заседателям.
— Назовите свое имя и фамилию, — потребовал председатель.
— Пауль Вильгельм, — произнес подсудимый.
— Сколько вам лет?
— Тридцать два года.
— Вы родились в Берлине?
— Нет, близ Штеттина.
— Когда вас арестовали последний раз, вы жили на Мулакштрассе?
— Да.
— Теперь вам зачитают, в чем именно вас обвиняют.
Подсудимый тяжело опустился на скамью, откинул голову назад и прикрыл глаза.
Обвинительный акт был прочтен, стали вызывать свидетелей.
Услышав имя Лины Кольвейт, атлет открыл глаза и заметно побледнел, но остался неподвижен. Свидетели заходили в зал в том порядке, в котором их вызывали. Председатель хотел продолжить допрос подсудимого и снова велел ему встать.
— К чему это? — спросил атлет.
— Чтобы отвечать на вопросы, которые я буду вам задавать.
— Это лишнее, — заметил Пауль, — я не хочу и не буду ничего говорить.
Легкое беспокойство охватило публику, но оно сразу же улеглось после нескольких слов председателя.
— Подсудимый, — продолжал тот спокойным тоном, — своим молчанием вы только повредите себе в глазах присяжных.
— Но ведь я же сознался в преступлении, что вам еще надо?
— Мы хотим услышать от вас, а не от свидетелей, как все произошло. Повторяю, вы только вредите себе своим упрямством.
— Мне ничего от вас не надо, — не повышая голоса, сказал атлет. — Скорее отведите меня на эшафот — это все, о чем я вас прошу.
Назначенный судом защитник Пауля наклонился к своему подопечному и постарался его образумить, но, к сожалению, ему это не удалось. Председатель, с нетерпением ожидавший конца этих переговоров, решил перейти к допросу свидетелей.
