Джайлс Блант - Нежная буря
Женщина поднесла бокал к носу и вдохнула.
— «Veuve Clicqout», — произнесла она. — Всеми обожаемая вдова.
— «Veuve» значит «вдова», — объяснила Делорм Кардиналу.
— Спасибо. Я догадался.
— Были времена, когда я не пила ничего другого. — Мисс Руо деликатно отпила, подержала перед собой бокал, любуясь цветом напитка, и сделала еще один глоток. — Оно совсем не переменилось. В отличие от меня.
Кардинал и Делорм молча ждали.
— Я была красивая, — заявила она. — Вот что вы должны себе уяснить прежде всего. Я была очень красивая.
— В это легко поверить, — проговорил Кардинал, глядя на ее лицо. Сеточка лиловых вен не скрывала изящного очерка скул. Брови изгибались плавной дугой. Серые глаза, почти не видные теперь в складках кожи, были широко расставлены и в ее молодые годы наверняка придавали ей необычайно мудрый вид.
— У меня была особая энергетика, — сообщила она как о давно известном факте. — Неотразимое сочетание страстности и холодности. — Сделав мучительное усилие, она дотянулась до книжного шкафа и вынула фотографию молодой женщины, смеющейся в объектив. У женщины на снимке были чудесные зубы, соблазнительно пухлая верхняя губка и широко распахнутые серые глаза, чистые и кристально ясные.
— Лето семидесятого. Пляж. Мне тридцать один.
Значит, сейчас ей немногим больше шестидесяти, посчитал Кардинал. А выглядит она на все восемьдесят.
— Остеопороз, артрит и прочие радости, — пояснила она, словно угадав его мысли. — Никогда не любила пить молоко и прочую мерзость. А вот эти штучки — обожала. — Она вытащила пачку сигарет «Житан» и закурила. Потом снова взяла в свою иссохшую лапку снимок и ткнула пальцем не в свое юное личико на фото, а в облака на заднем плане, потом указала на холм слева, на листву справа. — Видите? Знаете, что это? Или, вернее, что это было?
Кардинал пожал плечами:
— Вы сказали, что были на пляже.
— И этот слишком буквально все понимает. Вам бы пожениться, вы отлично друг другу подходите. Я вам показывала свое будущее, вот что. Что оно мне сулило. И вот каким оно стало. Не возражаете? — Она протянула опустевший бокал Кардиналу, и он снова его наполнил. Сделав громкий глоток, она опустила бокал на колено. — Мое будущее, — повторила она. — Странно подумать, что это тело, это лицо, эта комната — все это должно было стать моим будущим. Если бы я тогда это знала, я бы повесилась. У вас ведь есть время, как я понимаю?
Кардинал и Делорм кивнули.
— Это большая роскошь — когда есть время. Bon.[17] У меня есть внимательные слушатели, сигарета и полный бокал. Сейчас старая дама расскажет вам, как она дошла до такого будущего.
Мне было двадцать девять. Не так уж много. Но в те годы очень ценилась молодость, она сама по себе была достоинством, как раньше старость сама по себе считалась достижением человека. И то и другое — чушь собачья. Возраст есть возраст, и вы с этим ничего поделать не можете. Но в те годы, в шестьдесят восьмом, шестьдесят девятом, считалось, что если тебе за тридцать, то тебе пора отправляться на свалку. Битлы тогда были в зените славы. А трюдомания? Трюдо был молодой и красивый — как Кеннеди. Скажем спасибо телевидению. Была даже такая государственная организация — Общество молодых канадцев. Конечно, ее главной целью было замаскировать высокий уровень безработицы, но название звучало ужасно романтично.
Пятьдесят процентов населения страны были тогда моложе тридцати, а значит, мы представляли собой реальную силу. Политикам приходилось к нам прислушиваться. В университетах студенты то и дело устраивали забастовки, если им не нравился учебный план или преподаватели, если кого-то пытались отчислить — и так далее. И конечно, все эти бесконечные демонстрации против войны во Вьетнаме. Да, это было бурное время.
На маршах или сидячих забастовках не было практически ни единого человека старше тридцати. Это такой восторг — когда тебя окружают тысячи таких же, как ты. Все говорят одно и то же, поют одно и то же, верят в одно и то же. Разумеется, в этом было и что-то пугающее, только представьте себе: люди в летных куртках и джинсах, пестрых хипповских футболках и джинсах, индийских сари и джинсах, — все похоже одеты, и все говорят одно и то же. Чистый Оруэлл.
Она отхлебнула из бокала и затянулась. Потом медленно выдохнула, задумчиво глядя на сигаретный дым.
— Я боялась постареть. Это была не просто моя личная фобия — такие уж были времена. Это во-первых. А во-вторых, я рано и неудачно вышла замуж. Мой супруг считал себя великим художником, но все остальное человечество не желало соглашаться с этим его мнением, и он обрушивал свое недовольство на меня. Так или иначе, у нас с ним все кончилось, и к тридцати годам я чувствовала себя полной неудачницей.
Мне уже было слишком много лет, чтобы участвовать в студенческой деятельности. Перед этим я два года проучилась в Монреальском университете, но ушла оттуда, когда вышла замуж. После нашего разрыва я очень тяжело приходила в себя. Устроилась в нефтяную компанию — более тоскливую работу трудно себе представить — и серьезно увлеклась политикой, главным образом просто чтобы разнообразить жизнь.
Я тогда была сепаратисткой. Рене Левеск создал Партию Квебека, и я совершенно беззаветно верила в ее идеи. Квебек должен иметь собственное правительство, но у него останутся экономические связи с остальной страной: та же система, что в нынешних государствах Евросоюза. ПК планирует достичь своих целей демократическим путем: провести своих представителей в правительство провинции, затем организовать референдум по вопросу о независимости, а потом — создать новое государство.
Я была одинокая женщина, мне отчаянно хотелось чем-то заполнить свободное время, и я была рада заклеивать конверты, лизать марки, бегать по городу, разбрасывая листовки. Мне помогало множество молодых квебекцев, так что у меня появилось много друзей. Я поднималась в шесть, чтобы пойти стоять у метро рядом с нашим кандидатом, а потом проделывала то же самое после работы, плюс бесконечные организационные собрания вечерами.
Но мы были молоды и, конечно, думали, что все у нас получится мгновенно. Когда на выборах проиграл и наш кандидат, и Рене Левеск, я впала в ужасно подавленное состояние. А знаете, почему мы проиграли? В частности, из-за ФОК. Либералы быстро обвинили ПК во всех этих взрывах бомб в Вестмаунте, и это отпугнуло избирателей. Левеск мог сколько угодно заявлять, что он не одобряет насильственных действий, что ПК выступает за демократию: ФОК испугал население, и мы потерпели поражение. Сокрушительное поражение.
На активистов партии это подействовало по-разному. Луи Лабрек, один из молодых людей, с которыми я работала, сказал, что это побудило его вступить в ФОК. Он и меня спрашивал, не вступлю ли я, а я была в такой депрессии, что сказала — может быть. Я не думала, что этот разговор будет иметь какие-то последствия. Да я о нем, честно говоря, попросту забыла.
Bon. Проходит полгода, и он является ко мне домой и спрашивает, хочу ли я помочь революции, имея в виду ФОК. Я ответила, что не хочу иметь отношение ни к какому насилию. Он сказал: нет-нет, никакого насилия. Деньги, вот что им было нужно. Он спросил, по-прежнему ли я работаю в нефтяной компании. Я ему когда-то рассказывала о своих должностных обязанностях, вернее — об одной из них. Раз в месяц компания развозила по предприятиям крупные суммы — на выплату жалованья. Сами понимаете, электронных переводов тогда не существовало. При этом деньги возили не в инкассаторском фургоне, а просто мы с шефом садились в машину и ехали по конторам, везя с собой большие конверты из плотной бумаги. Пока я ходила относить конверты, он ждал меня в машине.
Я ответила, что не собираюсь воровать у компании, где работаю. Он сказал: нет-нет, конечно нет. Оказывается, мне предназначалась роль жертвы ограбления. Во время одной из поездок на нас с шефом нападут. Ближайшая выплата была через две недели, они наметили операцию на этот день. Я сказала, что мне нужно время подумать.
Тут он поглядел на меня иначе. Ему это не понравилось. Я буквально читала в его глазах: ага, если она сразу не согласилась, значит, я зря раскрыл этой гадине секретный план, и ФОК меня за это по головке не погладит. Его взгляд меня напугал. Он дал мне три дня на размышление.
Мне было так страшно, что я даже не могла спать. Я думала: если я не соглашусь, меня убьют, а если соглашусь — посадят в тюрьму. Через два дня, поздно вечером, я надела светлый парик и отправилась в полицейский участок. Сказала, что у меня есть информация о ФОК. Так я и познакомилась с лейтенантом Жан-Полем Фогером, пусть земля ему будет пухом.
Она глубоко затянулась.
— Жан-Поль Фогер… Жан-Полю Фогеру было тридцать пять. Стройный, невысокого роста, изящный — насколько это слово уместно применительно к мужчине. Даже его движения меня сразу очаровали. Это было огромное удовольствие — просто смотреть, как он закуривает, как держит сигарету, пока разговаривает, как стряхивает ее в пепельницу. Это было как спектакль.
