Дэвид Осборн - Убийство на острове Марты

Мысленно я представила себе, как выглядит «Марч Хаус» снаружи. В одном крыле были междуэтажные перекрытия, над которыми располагались помещения для слуг. Попасть туда можно было по задней лестнице, начинающейся в узком кухонном холле. Однако над угловой спальней, как я помнила, не было ничего, кроме ската крыши и пары слуховых окошек, указывающих на то, что там был чердак.

Впервые за все время моего заточения у меня появилась надежда. Мне были нужны какие-то орудия. Но где их взять? Вдруг я натолкнулась на что-то, лежащее у моих ног. Это была деревянная лошадка-качалка. Ею не разбить прочную дверь, другое дело оштукатуренный потолок. Лошадка сделана на совесть, не то что нынешние эфемерные игрушки. Ее голова может быть использована как таран, а нижняя доска — как кирка.

Я с трудом подняла качалку — такая она была тяжелая, но другого выхода не было. Встав на стул, я начала бомбардировать потолок. Посыпались куски штукатурки, пыль, мышиный помет и Бог знает что еще. Я быстро сбила дыхание, у меня закружилась голова, я дважды упала со стула и больно ушиблась, но я продолжала свою работу. Отбитые планки я тянула за концы и вытаскивала. Мои руки и лицо болели от ссадин. Я упала в третий раз и поранила ногу. Но постепенно между потолочными досками образовывалась порядочная дыра.

И вот наконец сквозь щели в настиле просочился слабый свет. Его было еще мало, но он придал мне отчаянную энергию, и я, с обломками бедной лошадки в руках, обрушилась на доски. В какой-то момент мне показалось, что я больше не могу. Я залилась слезами и решила, что придется оставить надежду. Но тут я вдруг увидела, что полосы света стали значительно шире. Я собрала последние силы и ухитрилась нанести еще два отчаянных удара, после чего заржавевшие гвозди со скрипом подались, и на меня хлынул серый чердачный день.

Я была вне себя от радости. Концы досок были прибиты гвоздями к одной из поперечин, которые я обнажила. Если бы я начала свое наступление в другом месте, мне никогда бы не удалось сделать то, что я сделала. Я слезла со стула, пододвинула комод под проделанное в потолке отверстие, подтянулась на руках и просунула в дыру голову и плечи. Еще одно, последнее усилие, и вот я уже стою, обессиленная, запыхавшаяся, взмокшая от пота, на чердаке, а под ногами у меня зияет проделанная мною дыра. На ободранную ногу страшно взглянуть, кожа на пальцах изорвана в клочья, лицо и шея — в подтеках и царапинах; на губах ощущается вкус крови.

Чердак был просторный и загроможденный разным хламом, какой обычно сваливают на чердаки в загородных домах: старые стулья, клетки для птиц, рамы от старых картин, лыжи; даже поломанный бумажный змей, некогда нарядный и яркий, а ныне покрытый толстым слоем пыли.

В дальнем темном углу стоял стул с высокой спинкой. Я глянула и с замирающим сердцем увидела, что в нем кто-то сидит; не вдруг я поняла, что это была всего лишь порванная кукла Пьеро.

Одно из окон выходило на подъездную дорожку, видневшуюся сквозь ветви. Полицейский джип стоял на прежнем месте, но Отиса Крэмма поблизости не было. Наверное, засел где-нибудь в кустах и ведет наблюдение. А может, услышал мою стукотню и пошел выяснить, в чем дело. Я больше не опасалась столкнуться с ним, пожалуй, даже хотела этого.

Я отошла от окна. Теперь остается выйти из дома, и я буду в безопасности. Для этого мне нужно выбежать во двор, пересечь заднюю лужайку и через заросли кустов выйти на участок Эсси. Это не так далеко. Надо только взять себя в руки и заставить в последний раз проделать этот страшный путь: площадка, лестница, столовая, буфетная, кухонный коридор…

«Если выход с чердака заперт, — думала я, — на чердаке обязательно найдется что-нибудь подходящее, чем можно выбить дверь». Но когда я добралась до подножия пыльной крутой лестницы, дверь легко распахнулась. Она выходила на верхнюю площадку парадной лестницы, находящуюся всего в нескольких футах от затемненной комнаты для гостей, где тысячу лет назад я пряталась от Артура Хестона.

Помедлив, я положила руку на ручку двери и прислушалась. Кроме чириканья воробьев под застрехой, я не услышала ничего. Тихонько притворив за собой дверь, я двинулась дальше. Мне казалось, что в любой момент кто-то страшный может выйти из укрытия на чердаке или на маленькой лестнице и напасть на меня. Одновременно я испытывала страх и перед тем, что могло ожидать меня впереди. Кто знает, может, там притаилась Эстелла с пистолетом? Нервы мои были напряжены до предела.

На главной лестнице меня охватил новый приступ страха перед чем-то неведомым, пострашнее Эстеллы. Не спрашивайте меня, чего я боялась. Я не могла бы ответить тогда, как не могу и теперь. Это было более чем страх. Это было сродни ужасу в его чистом виде, и мне было ясно, что он сосредоточился в большой передней.

Я оказалась права: ужас и в самом деле ожидал меня у двустворчатой двери, ведущей в буфетную. Когда я вышла из-под разноцветного стеклянного купола, пропускающего на лестницу тусклый свет, я почти споткнулась о него.

Это был Отис Крэмм.

Он лежал навзничь, уперев руки в бока, с удивленно открытым ртом и смотрел на меня одним глазом, который теперь ничего не видел.

Другого глаза не было. На месте его зияла безобразная рваная рана, не оставляющая сомнений относительно характера его смерти.

Глава 23

Вокруг было очень много крови. Она разлилась по натертому паркету, образовав целую лужу под головой убитого. Помню, я подумала: какая она нестерпимо красная и как ее много. Глядя на пустую глазницу и на другой, неподвижный, глаз, казавшийся мне живым, я ожидала, что он вот-вот заговорит.

Я была не в состоянии пошевелить пальцем — только стояла и смотрела на Отиса. Я понимала, что мне надо бежать оттуда, но не могла. Номер охотничьего журнала валялся в луже крови, на обложке была помещена фотография охотника, целящегося из ружья прямо в читателя; однако лица охотника не было видно — его залила кровь.

И тут я услышала, что кто-то зовет меня. Знакомый голос звучал настойчиво и шел издалека. Я с трудом оторвала глаза от тела Отиса Крэмма. В полумраке столовой стояла Эсси.

— Ради всего святого, Маргарет, что ты здесь делаешь?

Тут она заметила штукатурку в моих волосах, мое окровавленное лицо и руки.

— О Боже, что здесь произошло?

Я была не в силах говорить. Эсси вышла ко мне в холл, увидела Отиса и остолбенела, хватая ртом воздух.

— Нет! Не может быть! — вскричала она.

— Он умер, — тупо произнесла я.

Она мне не отвечала и только глядела на меня широко открытыми глазами. «Она думает, что это я убила его», — пронеслось у меня в голове, повергнув меня в шок. Я услышала собственный голос, глухой и прерывающийся, как если бы он шел с далекого расстояния:

— Это не я! Не я…

Выражение ее лица смягчилось.

— Разумеется, не ты. — Она вновь посмотрела на мертвого.

— Господи, как это ужасно! Я работала в поле и услышала выстрел. Во всяком случае, мне показалось, что это был выстрел. А потом увидела, как от дома Оуэна на большой скорости отъехала машина. Я поспешила сюда и нашла заднюю дверь открытой.

Я тупо подумала о тех звуках, которые слышала, находясь в детской, и которые приняла за шум глушителя отъезжающей машины Эстеллы.

Окинув взглядом мертвое тело, Эсси подошла ко мне и покровительственным жестом обняла меня за плечи.

— Не надо больше смотреть на него, Маргарет. Тебе известно, кто это сделал?

— Эстелла. Эстелла Перкинс.

— Ты в этом уверена?

— Она заперла меня в детской. — Я расплакалась, будто малое дитя, и никак не могла успокоиться.

Эсси мягко увлекла меня в столовую.

— Не надо сейчас ничего говорить, Маргарет. Сейчас тебе надо уехать отсюда и привести себя в порядок. Мы поедем ко мне, и там ты мне все расскажешь; а потом мы решим, надо ли сообщать в полицию, или предоставить делу идти своим чередом. Мне не хочется, чтобы они мучили тебя допросами в таком состоянии.

Я плохо помню, что было дальше. Мне казалось, что не я, а кто-то другой покинул «Марч Хаус» и прошел по узеньким приступкам через кирпичную стену к дому Оуэна Фулера. Смутно помню, как Эсси везла меня к себе в своем пикапе. Я смертельно боялась — не Эстеллы, а полиции. Совет умыть руки, который дала Эсси, я не могла принять всерьез и, следовательно, не могла быть спокойной. Когда я объявлюсь, против ожиданий, живая и невредимая, Эстелла, разумеется, будет все отрицать, выгораживая себя и клевеща на меня. Возможно, она даже сочинит для себя алиби — Фрэнсис и иже с ним подтвердят любую ее выдумку. Несмотря на мои царапины и на повреждения в потолке детской, у Эстеллы больше шансов доказать свою непричастность к убийству, чем у меня. Фишер еще не вышел на нее, тогда как меня он если и не подозревает всерьез, то уж во всяком случае не жалует. Вряд ли я могу рассчитывать на его снисхождение.