Луи Байяр - Всевидящее око
Доктор подсунул пальцы под бумагу и приподнял сердце, оценивая его вес.
– Этот кусок полуразложившегося мяса весит более пяти фунтов. Можно взвесить; думаю, я не слишком ошибся. Человеческое же сердце редко весит более десяти унций.
– И оно размером с кулак, – вспомнил я нашу беседу в этой палате.
– Совершенно верно, – заулыбался Маркис.
– Если оно не человеческое, тогда чье? – спросил Хичкок.
Доктор выгнул брови.
– Задача, решаемая в течение одной минуты. Для овечьего оно, пожалуй, великовато. Скорее всего – коровье. Почти уверен, что именно коровье… Знаете, джентльмены, я сейчас вспомнил свою юность, учебу в Эдинбурге. Сколько коровьих сердец я распотрошил, постигая азы хирургии. Мой учитель, доктор Хантер, любил повторять: «Если ты сумеешь найти путь к коровьему сердцу, то не спасуешь и перед человеческим».
Капитан Хичкок сидел, прикрыв глаза ладонями. Голос его звучал устало.
– Хэверстро, – повторил он. – Несомненно, это сердце оттуда. Из Хэверстро.
Я не торопился с ответом, и это задело капитана. Он убрал руки и буквально прожег меня взглядом.
– Неужели вы забыли, мистер Лэндор? Две недели назад мы читали в газете об убитых и изуродованных животных. Позвольте вам напомнить, что одним из них была корова.
– Я хорошо помню эту заметку, капитан. Ваше объяснение – одно из возможных.
Когда Хичкок сердился, он стискивал зубы и выдыхал ртом.
– Мистер Лэндор, вы можете хотя бы раз высказаться со всей определенностью? И хотя бы раз не отрицать, а утверждать?
Я вполне понимал чувства капитана. Мы сидели в его замшелом кабинете, слушая приглушенную дробь барабанов. Мы располагали неким очевидным фактом, однако он ничуть не продвинул наше расследование вперед (возможно, даже отбросил нас назад).
Ну а найденное в дровяном коробе сердце? Разве та кой улики недостаточно? Но кто докажет, что именно Артемус запихнул туда это проклятое сердце? Комнаты кадетов не запираются, и любой будущий офицер и джентльмен должен понимать: если на его стук не ответили, значит, внутри никого нет. Должно быть, полковник Тайер гордился таким порядком. Наверное, ему и в голову не приходило, что дверные скобы можно использовать для иных целей. Например, чтобы запереть нас с Хичкоком.
А бомба? Разве она не доказывает, что на нашу жизнь покушались?.. Но и с бомбой получалась какая-то чертовщина. Добыть ее, как я узнал, особого труда не составляло: пороховой склад и днем-то охранялся лишь слегка, а ночью… Хичкок нехотя признался, что ночной караул выставляется там редко. И потом, нам подложили лишь оболочку бомбы, удалив смертоносную пороховую начинку. Стало быть, убивать нас не собирались. Скорее всего, хотели попугать или предупредить.
Я продолжал свои мысленные рассуждения. Мы с Хичкоком зашли в комнату Артемуса где-то в половине одиннадцатого. Значит, кто-то видел, как мы туда входили. Кто? Сам Артемус? Нет, в этой истории у Артемуса Маркиса имелось стопроцентное алиби. С девяти утра и до полудня он находился на занятиях и вместе с Боллинджером усердно изучал тактику ведения боя силами пехоты и артиллерии. Преподаватель клятвенно утверждал, что за все время занятий оба кадета ни на секунду не отлучались из класса.
Мы с Хичкоком оказались в весьма дурацком положении: мы располагали фактами, которые нам ничего не давали. Точнее, почти ничего. Если нас заперли через несколько минут, как мы вошли в комнату Артемуса, стало быть, за нами следили. А выследить нас мог только тот, кто сам находился в расположении академии. Опрошенные часовые сообщили: с минувшего вечера никто из посторонних на территории академии не появлялся. Можно предположить, что этот человек незаметно прошмыгнул мимо караульного поста, но казармы стоят в таком месте, что утром и днем вокруг них достаточно людно.
Я понимал, что мои рассуждения напоминают сшитое наспех лоскутное одеяло, однако при всей их шаткости ясно было одно: «шутника» (или «шутников») нужно искать внутри академии.
Да, читатель, я искренне симпатизировал капитану Хичкоку и не хотел лишать его надежд. Как-никак, несчастный Фрай был первой и единственной жертвой среди кадетов. Местные газеты больше не писали о варварских издевательствах над скотом. У капитана были все основания верить, что безумец, напавший на Лероя Фрая, покинул здешние края. Конечно, можно было только посочувствовать жителям того места, куда направил свои стопы злоумышленник, однако это находилось уже за пределами круга обязанностей Этана Ал лена Хичкока.
И вдруг за считанные секунды все изменилось!
– Я только одного в толк не возьму, – растерянно сказал Хичкок. – Если в этой истории замешан Артему с, почему он так сглупил, спрятав сердце в дровяной короб? Разве он не знает, что мы регулярно осматриваем комнаты в казармах? Почему он не нашел более надежного места для своего «сокровища»?
– Если сердце в короб спрятал Артемус – это действительно странно, – согласился я.
– Вот и я говорю: в голове не укладывается.
– Но спрятать сердце между дров мог и кто-то другой.
– Зачем, скажите на милость?
– Чтобы подозрение пало на Артемуса.
Хичкок замолчал, вперившись в меня взглядом.
– Допустим, – наконец согласился он. – Тогда зачем подкладывать бомбу без порохового заряда под дверь комнаты Артемуса? Этот человек наверняка знал, что Артемус сейчас на занятиях.
– Знал и хотел обеспечить ему алиби.
По обеим сторонам капитанского рта легли глубокие складки.
– Вы предполагаете, мистер Лэндор, что один неведомый нам человек хочет очистить имя Артемуса от подозрений, тогда как другой неведомый нам человек мечтает отправить кадета Маркиса на виселицу. Так, что ли?
Он сжал голову руками.
– И каково место самого Артемуса во всей этой истории? Видит Бог, никогда еще я не попадал в такой лабиринт нелепиц!
Быть может, тебе, читатель, капитан Хичкок представляется типичным офицером, которому претят абстрактные рассуждения. Смею тебя уверить, что это вовсе не так. Его считают человеком образованным. Хичкок неплохо разбирается в философии Канта и Бэкона. Наверное, тебя удивит, но капитан является последователем Сведенборга[117] и не чужд алхимии. Однако все это Хичкок позволяет себе лишь в пределах своего жилища, оставаясь наедине с собой. На службе ему нужна предельная ясность. Здесь все события он оценивает с позиции общепринятых представлений, без налета мистики или вмешательства потусторонних сил.
– Хорошо, мистер Лэндор. Я готов признать, что пока мы не можем сказать ничего определенного. В таком случае как вы предлагаете действовать?
– Действовать? Пока никак.
Капитан Хичкок временно утратил дар речи, а когда обрел снова, голос его был обманчиво спокойным:
– В комнате кадета мы обнаруживаем спрятанное коровье сердце. Некто совершает покушение на жизнь американского офицера и гражданского лица, и вы предлагаете… бездействовать?
– Капитан, вы не хуже меня знаете, что у нас нет прав арестовывать Маркиса-младшего. В данный момент мы вообще не можем никого арестовать. Так что я не знаю, какие действия мы должны предпринимать. Впрочем, одно знаю: нужно попросить квартирмейстера, чтобы привернули дверные скобы.
В кабинете Хичкока, как и в его жилище, было полно засохших и обломанных гусиных перьев. Схватив одно из них, капитан принялся водить им по кромке стола. Голова его медленно поворачивалась к окну. Я смотрел на профиль Хичкока, освещенный предвечерним солнцем, и почти физически ощущал груз его забот.
– Со дня на день мы ждем приезда родителей кадета Фрая, – сказал капитан. – Я не питаю иллюзий, что смогу по-настоящему их утешить. Но я бы очень хотел посмотреть им обоим в глаза и торжественно поклясться, что трагедия, случившаяся с их сыном, больше никогда не повторится в стенах академии. Во всяком случае, пока я остаюсь ее комендантом.
Он встал, уперся руками в стол и пристально поглядел на меня.
– Скажите, мистер Лэндор, я смогу им это пообещать?
Я ощутил на губах сладковатую слюну, оставшуюся от недавней порции сжеванного табака, и быстро стер ее.
– Обещать вы, конечно, можете. Только когда будете это произносить, я бы не советовал вам смотреть родителям Фрая в глаза.
Вообразите себе гончую, стоящую на задних лапах, и вы получите некоторое представление о рядовом Горацио Кокрейне. У него были узкие, вечно потупленные глаза и нежная, как у ребенка, кожа. Сквозь рубашку выпирали позвонки, а спину этот солдат постоянно держал слегка согнутой наподобие лука, из которого еще не вылетела стрела. Наша беседа с Кокрейном происходила в сапожной мастерской, куда он принес чинить свой правый сапог. Оказалось, в этом году злополучный сапог рвался чуть ли не десятый раз. Вот и сейчас у сапога спереди оторвалась подошва. Дыра напоминала беззубый рот, который беззвучно шамкал, когда рядовой Кокрейн что-то говорил, и замолкал вместе с ним. Пожалуй, рваный сапог был самой колоритной деталью, ибо мальчишеское лицо солдата ничем особым не выделялось.
