Арнольд Беннет - «Великий Вавилон»
— Но мы не можем принять этой… этой громадной, невероятной услуги. Это невозможно.
— Ариберт, — сказала она, — вспомните, что вы не на придворной аудиенции в Познани. Вы в Англии и говорите с американкой, у которой всегда был свой особенный образ действий.
Принц вернулся в спальню. Доктор у стола писал рецепт лекарства. С сильно бьющимся сердцем Ариберт подошел к кровати. Евгений приветствовал его слабой, усталой улыбкой.
— Евгений, — прошептал Ариберт — слушай меня внимательно, у меня есть новость. С помощью друзей я устроил для тебя заем. Все уже улажено, и ты можешь рассчитывать на миллион фунтов. Но ты должен обещать мне стать более благоразумным, слышишь меня?
Евгений почти сел в кровати.
— Скажи мне, неужели я не брежу? — воскликнул он.
— Конечно, нет. Но ты не должен сидеть, ты должен быть осторожен.
— Кто одолжит деньги? — спросил Евгений слабым, но счастливым голосом.
— Не все ли равно? Ты узнаешь после. Постарайся же теперь поправиться!
В лице больного произошла разительная перемена. Мысли его приняли совершенно другое направление. Доктор был удивлен, услышав, что пациент просит есть.
Ариберт сидел подавленный волнующими мыслями. До сих пор он никогда не знал истинной цены денег, чудесного могущества богатства, которое философы презирают, но за которое люди часто готовы продать душу. Сердце Ариберта было преисполнено восторга перед этой удивительной Неллой, которая силой своего характера вырывала двух людей из глубочайшей бездны отчаяния и возносила их на блаженные высоты надежды и счастья.
«Что за раса эти англосаксы!» — так заключил он свои размышления.
К полудню Евгению стало заметно лучше. Доктора в третий раз выразили недоумение перед оборотом болезни и заявили, что всякая опасность миновала. По-видимому, тон этого заявления должен был внушить Ариберту, что счастливым исходом болезнь всецело обязана несравненному искусству светил науки. Впрочем, может быть, Ариберт и ошибался. Во всяком случае он пребывал в таком настроении, что готов был все забыть и простить.
— Нелла, — сказал он немного позже, когда они снова остались одни в передней, — как мне благодарить вас? Как благодарить вашего отца?
— Вам лучше его вовсе не благодарить. Папочка сделает вид, что это чисто деловая сделка, да ведь в действительности так оно и есть. Ну, а что до меня, то вы можете… вы можете…
— Что?
— Поцеловать меня, — сказала она. — Так! Верите ли вы теперь, что вы мой официальный жених, мой принц?
— О, Нелла! — воскликнул он, снова обнимая ее. — Будьте моей! Это все, чего я могу желать.
— Ну, положим, вам, вероятно, потребуется еще согласие папочки.
— Разве он будет против? Это невозможно, Нелла, он не откажет вам.
— Лучше спросите его самого, — ласково посоветовала она.
Минуту спустя Теодор Раксоль вошел в комнату.
— Ну что? Все благополучно? — осведомился он, указывая на спальню.
— Великолепно! — разом ответили влюбленные, и оба покраснели.
— А! Если это так и если вы можете подарить мне минутку, я кое-что покажу вам, принц, — сказал Раксоль.
Глава XXX
Заключение
— Мне надо многое вам поведать, принц, — заявил Раксоль, лишь только они вышли из комнаты, — а также, как я уже заметил, показать кое-что. Не пройти ли нам в мою комнату?
— С удовольствием, — согласился Ариберт.
— Я искренно рад выздоровлению принца Евгения, — начал Раксоль, побуждаемый соображениями вежливости.
— Ах, по поводу этого… — перебил его Ариберт.
— Лучше поговорим об этом позже, принц.
Они вошли в комнату владельца.
— Я должен рассказать вам обо всех эпизодах прошлой ночи, — приступил Раксоль к своему повествованию, — о том, как я взял в плен Жюля и как расследовал его дело сегодня утром. — И он вдался в подробный отчет всего дела, не пропуская ни малейших подробностей. — Видите, — заключил он, — наши подозрения относительно Боснии были весьма обоснованны. Но что касается самой Боснии, то чем дольше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что ее преступных политиков никак нельзя привлечь к ответственности.
— А что вы намерены делать с Жюлем?
— Пойдемте со мной, — сказал Раксоль и повел Ариберта в другую комнату.
Там стояла покрытая простыней кушетка. Раксоль сдернул простыню — он имел слабость к театральным эффектам. Под ней оказался труп человека. Это был Жюль, мертвый, но без малейших следов ран или царапин.
— Я уже послал за полицией, но не за полицейским, а за чиновником из Скотленд-Ярда, — сказал Раксоль.
— Как же это случилось? — учтиво и несколько испуганно спросил Ариберт. — Из ваших слов я понял, что он был заперт целым и невредимым в бывшей своей комнате.
— Да, все так и было. После полудня я отправился к нему наверх с целью отнести ему еды. Рассыльный все еще караулил у дверей. Он не слышал ни малейшего шума и вообще ничего, привлекшего внимание. Однако когда я вошел в комнату, то уже не нашел в ней Жюля. Ему каким-то образом удалось развязать на себе веревки, а потом оторвать дверцу от платяного шкафа. Он придвинул кровать к окошку, а дверцу высунул на три четверти из окна, укрепив другой конец ее под железной перекладиной у изголовья кровати. При помощи такой импровизированной платформы ему удалось вылезти в окно. Стоя на ней, он, вероятно, руками мог достать до карниза под крышей отеля, а поднявшись на своих мускулистых руках, очутился и на самой крыше. Очевидно, он имел намерение перебраться по ней на другую сторону, выходящую на улицу: с того края крыши спускается в маленький низкий дворик у винных погребов пожарная лестница. Жюль уже думал, что его побег удался. Но, к несчастью для него, оказалось, что одна ступенька железной лестницы была дурно выкрашена и проржавела. Она подалась под тяжестью, и Жюль, не ожидавший ничего подобного, свалился на землю. Тут и пришел конец всей его изобретательности и ухищрениям.
Закончив рассказ, Раксоль снова накрыл труп простыней, и в его жесте промелькнул оттенок почтения.
После того как смерть пресекла темную и бурную карьеру Тома Джексона, считавшегося когда-то гордостью «Великого Вавилона», кончились и все треволнения наших героев. О белокурой мисс Спенсер, преданной рабе и помощнице блестящего негодяя, не было больше ни слуху ни духу. Возможно, она до сих пор проживает еще в качестве таинственной незнакомки в каком-нибудь недорогом заграничном пансионе. Что же касается Рокко, то о нем, конечно, были вести. Несколько лет спустя после описанных здесь событий Феликс Вавилон узнал, что Рокко, благополучно достигший Буэнос-Айреса, кулинарными талантами способствовал процветанию одного великолепного отеля. Вавилон сообщил об этом Теодору Раксолю, который при желании мог бы возбудить судебное дело против своего бывшего шеф-повара. Но так как все, по-видимому, говорило в пользу того, что Рокко честно исполнял теперь свое призвание, то Раксоль решил оставить его в покое.
Единственное затруднение, постигшее Раксоля после смерти Жюля, — затруднение, которое он, впрочем, предвидел заранее, — заключалось в улаживании дела с полицией. Полиция требовала подробного отчета: она желала знать, какое отношение Раксоль имел к случаю с Диммоком и что произошло в период времени между его визитом в Остенде и выдачей властям тела Жюля. Миллионер же, само собой разумеется, отнюдь не был склонен это рассказывать — вне всякого сомнения, он нарушил законы как Англии, так, вероятно, и Бельгии, и в глазах блюстителей правосудия его прекрасные нравственные побуждения не могли служить ему извинением.
Следствие по делу Жюля наделало порядочно шума и спровоцировало тысячу рассказов и комментариев. Однако в конце концов удалось прийти к компромиссу. Первой заботой Раксоля было умиротворить инспектора полиции, за которым миллионер так вежливо отказался последовать, когда тот «напал на след», кстати сказать, оказавшийся ложным. Остальное было лишь делом такта и терпения. К успокоению властей, ему удалось доказать, что он действовал хотя и довольно решительно, но при этом вполне честно и что по существу правосудие уже свершилось. Он также тонко намекнул, что не советовал бы им слишком придираться. Наконец ему посчастливилось добиться влиятельного заступничества посланника Соединенных Штатов, и дело было закрыто.
Однажды, спустя две недели после выздоровления владетельного герцога Познанского, Ариберт, все еще гостивший в «Великом Вавилоне», выразил желание переговорить с миллионером. Принц Евгений в сопровождении Ганса и нескольких вызванных им придворных сановников с чрезвычайной пышностью покинул Лондон, увозя с собой спасительный миллион, окончательно устроивший его помолвку. Получая этот миллион, Евгений представил достаточные гарантии и условился об уплате долга по истечении пятнадцати лет.
