Эрл Гарднер - Зловещее светило
— Знаешь, Хоппи, когда ты умрешь, нам даже не придется тебя бальзамировать, — заметил он. — Мы просто сразу же поместим тебя в стеклянный ящик, и ты сохранишься на многие годы.
Другие посетители были заняты своими делами и разговорами, и только немногие наблюдали за Униацом, с тех пор как он замер, откинув голову назад. Разговорчивый молодой бармен опять придвинулся к Саймону и демонстративно вытирал барную стойку.
— Сегодня вечером здесь нет ничего интересного для вас, сэр? — начал он непринужденно.
— Было интересное, — уныло ответил Саймон. — Но она ушла домой.
— Вы имеете в виду смуглую девушку, сэр?
— А кого еще-то?
Бармен понимающе кивнул:
— Вам следует почаще здесь бывать, сэр. Я нередко вижу ее здесь одну. Ее зовут мисс Розмари Чейз. Она дочь мистера Марвина Чейза, миллионера. Он недавно снял Нью-Манор на целый сезон. А всего неделю назад попал в автомобильную катастрофу…
Саймон слушал бармена, ничем не выражая особого интереса. В любом случае смуглую девушку звали не Нора Прескотт. Это казалось единственно важной информацией — последняя надежда улетучилась. Часы над барной стойкой показывали уже двадцать минут девятого. Если бы девушка, которая написала ему письмо, пребывала в таком отчаянии, как она утверждала, то не стала бы опаздывать — она бы уже находилась здесь, когда он пришел. Девушка с беспокойным взглядом голубых глаз, вероятно, страдала от избытка желчи или несчастной любви. А Розмари Чейз оказалась здесь случайно. Наверное, послание написала какая-то толстая, неряшливая и нечесаная тетка, мимо которых Саймон обычно проходил, не задумываясь. Несомненно, она до сих пор жадно рассматривает его из какого-то укромного уголка, наслаждаясь видом запретного плода — своего героя во плоти.
Тут кто-то схватил Святого за локоть, развернул, и он услышал голос с легким итальянским акцентом:
— Так, мистер Темплар, и почему вы такой грустный?
Святой повернулся, и на губах у него появилась улыбка:
— Джулио, если бы я был уверен, что открытие кабака сделает всех такими же веселыми, как ты, я бы тут же купил кабак, — заявил Святой.
Джулио Трапани широко улыбался ему, поддразнивая:
— А вам-то зачем повод для веселья? Вы молоды, сильны, красивы, богаты и знамениты. Или, может, у вас намечается новый роман?
— Джулио, в настоящий момент это очень болезненный вопрос, — сказал Святой.
— A-а! Возможно, вы ждете любовного письма?
Святой резко выпрямился и тут же рассмеялся.
Уныние и подавленность словно пронзил солнечный луч, который осветил его лицо. Правда, он еще не до конца поверил в чудо.
Саймон протянул руку:
— Ну, сукин сын! Давай!
Владелец гостиницы вынул левую руку из-за спины и протянул ему конверт. Саймон тут же выхватил его, разорвал и мгновенно узнал почерк. Письмо было написано на гостиничном бланке.
«Слава богу, вы пришли. Но я не осмелилась заговорить после того, как вас узнал бармен.
Идите к шлюзу, а потом вверх по пешеходной дороге по берегу реки. Вскоре вы увидите слева эллинг с зелеными дверьми. Я буду ждать вас там. Поторопитесь».
Святой поднял глаза — сияющие сапфиры:
— Кто тебе это дал, Джулио?
— Никто. Письмо лежало перед дверью, когда я выходил. Вы же видели конверт — «Немедленно передайте мистеру Темплару в баре». Именно это я и сделал. Вы его ждали?
Саймон засунул письмо в карман, кивнул и залпом допил пиво.
— Это и есть роман, о котором ты говорил. Может быть, — сказал он. — Но я тебе попозже расскажу. Оставь для меня ужин. Я вернусь.
Он хлопнул Трапани по плечу и развернулся. Саймон словно только что проснулся, снова почувствовал себя бодрым и жизнерадостным. Возможно, несмотря ни на что, его все еще ждет приключение…
— Пошли, Хоппи!
Он взялся за бутылку Униаца и потянул ее вниз. Хоппи распрямился вслед за ней и как-то жалобно вздохнул:
— В чем дело, босс?..
— У тебя нет сердца? — суровым голосом спросил Святой, потянув Хоппи на улицу. — У нас свидание с женщиной, попавшей в беду. Луна будет отражаться в ее красивых глазах, и она с придыханиями расскажет нам свою историю, пока мы будем отгонять комаров от ее нежного лица. Где-то за кулисами замышляются какие-то темные дела. Нас ждут негодяи, драки, волнения и, возможно, высокая награда…
Он продолжал нести лирическую чушь, быстрым шагом направляясь к реке, но, когда они добрались до идущей вдоль нее дороги, задор Саймона иссяк. Униац никак не реагировал, шел рядом молча, и Святой неожиданно подумал: а ведь многое из того, что он говорил в шутку, может оказаться близким к истине. В конце концов, такое случалось с ним и раньше.
Он еще не до конца осознал перемену в себе, когда они повернули на берег реки рядом с темной, гладкой, поблескивающей водой. Присущие Темплару легкомыслие и ветреность никуда не делись — они словно покрывали его сознание, как полупрозрачная пленка. Но под ней была пустота, в которой могло появиться и сформироваться все что угодно. И что-то там в самом деле формировалось — что-то, все еще смутное, расплывчатое и бесформенное и пока не поддающееся анализу. Тем не менее оно было неизбежно реальным, как обещание грома в воздухе. Создавалось впечатление, будто предчувствие, которое изначально привело его в «Колокол», превратилось из шепота в громкий крик, но, тем не менее, вокруг по-прежнему стояла тишина. Чувствительные уши Святого улавливали шум машин на Мейденхед, поблизости вода мерно билась о берег, шуршали листья, доносилось тяжелое, хрипящее дыхание и слоновьи шаги Униаца. Но это были только формы существования тишины, которая царствовала сейчас надо всем миром.
Вскоре впереди замаячило здание, похожее на эллинг. Саймон на мгновение включил маленький фонарик, его тонкий луч уперся в переднюю часть эллинга. Двери были зелеными.
— Нора! — тихо позвал он.
Ответа не последовало, вообще нигде не было даже намека на движение. Саймон не знал, почему он это сделал, но в то же мгновение тихо опустил руку к кобуре и достал пистолет, который носил под мышкой.
Последние два ярда он преодолел в полной тишине, дотронулся до ручки двери и быстро отдернул. Пальцы коснулись чего-то липкого и влажного. Он направил фонарик вниз.
На двери была кровь.
IIСаймон замер. В этот момент крайней горечи и ожесточения, казалось, он вдруг успокоился и обрел хладнокровие.
Затем он снова схватился на дверную ручку, повернул ее и зашел. Внутри здания было совершенно темно. Фонарик прорезал черноту тонким лучом света, который тускло отражался от блестящей лакированной поверхности пары плоскодонных яликов и одного каноэ. Почему-то Саймон был уверен, что здесь он что-то найдет. Эта уверенность оказалась такой сильной, что не давала ходу никаким эмоциям, словно замораживая их. Оставался только один вопрос: что же именно? Возможно, это даже не было вопросом. Тут он просто не мог утверждать с уверенностью. Предчувствие, которое чуть не стало обманчивым, превратилось в голую реальность, причем с внезапностью, которая разбивала и заставляла распадаться обычные понятия времени и пространства.
Создавалось впечатление, будто Саймон не занимается поисками чего-то неожиданного, а просто пытается вспомнить вещи, которые знал раньше и забыл. И наконец он увидел девушку, почти задвинутую в тень каноэ. Она лежала на боку, словно спала.
Саймон шагнул ближе, направил свет прямо ей в лицо и тогда понял, что был прав. Это оказалась девушка с беспокойным взглядом голубых глаз. Теперь эти глаза застыли навсегда. Святой стоял и смотрел на нее сверху вниз. Он почти не сомневался в том, что письмо ему написала именно она, с той минуты, как увидел ее вьющиеся светлые волосы. В баре на ней была белая блузка, теперь на блузке спереди расплывалось неровное малиновое пятно. Пятно блестело.
Саймон услышал звук, напоминающий астматическую сирену, которая готовилась спеть.
— Босс, — произнес после этого Униац.
— Заткнись.
Святой говорил почти шепотом, но этот голос резал, как бритва. Одно слово Саймона четко отделило начало фразы Хоппи от того, что он собирался сказать. В то же самое мгновение, когда Хоппи открыл рот, Саймон выключил фонарик, поэтому создалось впечатление, будто тот же тихий шепот отрезал даже луч света, не оставив вокруг них ничего, кроме черноты и тишины.
Святой не двигался, пытаясь уловить чье-то дыхание или какой-то звук, который выдал бы присутствие человека. Для его напряженных ушей, чувствительных, как у дикого зверя, ночные звуки снаружи все еще оставались лишь фоном, который не заглушил бы самое легкое крадущееся движение, даже на значительном удалении. Он подождал несколько секунд в жуткой, неестественной тишине, но ничего не услышал.
Саймон снова включил фонарик.
