Мартин Дэвис - Загадочная птица
— Итак, птица по-прежнему где-то прячется. — Я поразмышлял несколько секунд. — А вы, мистер Поттс? Почему вы сидите тут в темноте?
— Жду вас, мистер Фицджералд. Хотел бы знать, где вы были и когда отправитесь домой. Очевидно, письмо Стамфорда завело нас в тупик. А это означает, что вы становитесь нашей единственной надеждой найти рисунки. Вы, который разбирается в чучелах птиц. Каковы ваши намерения?
Поттс щелкнул зажигалкой и осветил небольшое пространство. Я понял, что это не случайно. Он хотел увидеть выражение моего лица.
Я отвернулся.
— В данный момент собираюсь спать. Спокойной ночи, мистер Поттс.
Он остался в темноте, а я стал подниматься по лестнице, намеренно неторопливо. Поттс — хитрая бестия, его нельзя недооценивать. Ни в коем случае.
В номере я умылся холодной водой, подождал пять минут и выключил свет. Сел у двери, не раздеваясь, и начал ждать. Миновало целых сорок пять длинных минут, прежде чем послышались шаги Поттса на лестнице. Я заставил себя подождать еще час и лишь потом пошевелился. Снова умылся, на сей раз теплой водой, чтобы остановить дрожь, и снял трубку. Набрал номер Кати, сделал так, чтобы телефон у нее звякнул на долю секунды, и положил трубку. Подождал и повторил операцию еще пять раз. Наконец в трубке раздался сонный голос Кати.
— Ничего не говорите, — прошептал я. — Одевайтесь как можно тише. Мы отправляемся в Лондон.
* * *В четыре тридцать утра дороги были пустые. Подморозило. Встречный ветер нещадно бил по ветровому стеклу, испещренному крапинками льда. Мы запахнули куртки и шарфы. Катя набросила на себя старое одеяло, которое валялось на заднем сиденье.
— Ну, рассказывайте, — сказала она, когда мы выехали из города.
— На таком холоде не могу, — ответил я. — Пусть печка поработает хотя бы час.
Она задумалась.
— А о Габриэлле можете?
— О Габби? Так вы уже почти все знаете.
— Сообщите остальное. — Она бросила на меня взгляд. — Я не понимаю, как вы к ней относитесь.
Я молчал, ожидая, пока нас обгонит солидный «мерседес».
— Думаю, это произошло, когда я снова увидел ее. С ней у меня очень многое связано. Не так легко освободиться.
— Вы хотите освободиться?
— Да. Настало время. — Я внимательно следил за дорогой.
— Потому что она с Андерсоном?
— Нет. — Твердость в моем голосе ее удивила. — Об Андерсоне я знал и раньше. Просто боялся поверить.
Катя тоже устремила взор на дорогу. Мы ехали молча.
— И что Габби? Она изменилась?
— Да, в некотором отношении. Но что касается работы, осталась прежней. Для нее это много важнее, чем для обычных людей.
— Похоже, вам это не нравится.
— Нет, тут все сложнее. Когда-то Габби действительно меня любила. Мы работали вместе. Но стоило мне отойти в сторону, и все изменилось. Она не могла осознать, что для меня может быть что-то более важное, чем ее чертова работа.
Катя удовлетворилась моим ответом и плотнее укуталась одеялом. Наверное, заснула. В машине стало теплее.
Прошел час с лишним, Катя пошевелилась, спросила, сколько времени, и заявила, что хочет есть. Через десять минут мы подъехали к придорожному ресторану «Маленький повар». Позавтракали. Катя обхватила ладонями кружку с дымящимся кофе, подняла голову:
— Теперь вы созрели для рассказа?
Мы просидели там почти час. Когда вернулись в машину, небо уже светлело. Теперь Катя знала все. В том числе и что в нашем распоряжении не более двух дней. Нельзя терять ни минуты.
Дальше мы ехали молча. Пригороды Лондона появились к рассвету, движение оживилось. Мы успешно добрались до дома, я выключил двигатель и посмотрел на Катю:
— Пошли?
— Я все думала о Карле Андерсоне, — неожиданно произнесла она. — Он смотрит на Габби как-то по-особому. Думаю, у них это настоящее.
— Да, — отозвался я, — но его жизнь и ее… слишком уж они разные.
Катя пожала плечами:
— Видимо, она изменилась. Теперь готова заниматься чем-нибудь иным. Выйдет замуж за Карла Андерсона и успокоится.
Я покачал головой:
— Габби не изменится. Нет. Для нее работа — все. — И после короткого молчания добавил: — Деньги Андерсона ей нужны, чтобы спасать планету. А замуж за него она выйти не может. Во всяком случае, пока.
— Почему вы так уверены?
— Потому что в данный момент она по-прежнему замужем за мной, — ответил я.
Я часто задавал себе вопрос, сложилась бы жизнь моего деда иначе, если бы он женился по любви. Мою бабушку он не любил. Из оставшихся после него дневников ясно, как мало времени дедушка провел с женой. Там даже нет объяснения, почему он на ней женился. Словно это произошло неожиданно для них обоих. Почему так случилось? Когда у них появилась возможность задать себе этот вопрос, было уже поздно. Мой дед отправился в джунгли, и надежды на перемены не было.
В тот день в Конго, когда он отделился от группы, он мог написать письмо. Мой дед сознавал, что следующий шанс появится много месяцев спустя, и все же не написал жене, не послал весточки. А просто вместе со своим спутником забросил на плечо мешок и двинулся в джунгли.
Местности они не знали. И вообще понятия не имели, куда идут. А это делало небольшие трудности в десять раз сложнее, а большие и вовсе не преодолимыми. Они намеренно избегали туземцев, которые могли бы им помочь, и, казалось, искали самые непроходимые места. В первый месяц было пройдено сто миль, но, как следует из его дневника, они двигались извилистым путем по местам, еще не нанесенным на карту, что требовало огромной энергии. Заметки в дневнике деда с каждым днем становились короче. Они добрались до реки и три недели шагали вдоль берега по мелколесью. Затем, когда запасы хинина подошли к концу, пришлось отойти от воды подальше. Миновал еще месяц, и мой дед прекратил вести путевой журнал, будто предчувствуя конец. Не ясно даже было, пытались ли они продвинуться вперед или делали отчаянные усилия вернуться обратно. В любом случае это было безнадежно. Они заблудились и вконец измотались. Запасы еды были почти на исходе. У деда возобновились приступы лихорадки. И самое главное, нигде не было видно никаких павлинов.
Когда мы зашли в мою комнату, я показал Кате фотографию на столике у кровати.
— Это моя дочка. Ей был тогда почти год. Она умерла через несколько недель после того, как сделали этот снимок.
Мы сели на кровать, касаясь коленями и локтями.
— Я так вам сочувствую, — промолвила Катя, нежно поглаживая фотографию кончиками пальцев.
— Бразильская сельва не то место, где нужно растить ребенка. Есть сотни причин, по которым он может погибнуть. Это непреложный факт, и мне следовало знать. Впрочем, я знал, но все равно был потрясен. Все изменилось, жизнь рухнула.
Я замолчал, и она дотронулась до моей руки, побуждая говорить.
— Я не мог работать, словно ничего не случилось. Просил жену уехать, вернуться в Англию. Но для Габби работа была надежным убежищем, куда всегда можно спрятаться. А я потерял интерес. Ко всему.
На мгновение я вдруг снова очутился там, в небольшой комнатке с окном, занавешенным грязной сеткой, и вентилятором, который работал просто так, бесполезно. Какие-то запахи. Маленькая кроватка, пустая. На матраце еще видны вмятины, сохраняющие контуры ребенка. И Габби внизу, отдающая распоряжения ровным тоном.
— И вы ее оставили?
— Иного выхода не было. Меня раздражали все ее действия. Конечно, это несправедливо, но что поделаешь. Казалось, еще чуть-чуть, и мы возненавидим друг друга. В конце концов решили, что я уеду. — Я посмотрел на фотографию, вновь ощущая пустоту внутри себя. — Мы назвали ее Селеста, в честь матери Габби. Фотография — единственное, что осталось от нашей дочери. И воспоминания. Когда нас с Габби не станет, будет лишь эта фотография. А потом и вообще ничего.
Мы посидели некоторое время молча.
— После вы стали заниматься исчезнувшими птицами? — спросила Катя.
— Да. — Я изобразил фальшивую улыбку. — Подходящее занятие, верно? Сохранить хотя бы на бумаге то, что безвозвратно утрачено.
— А Габби?
— Она продолжила свою работу. Мужественно справилась с горем. Не то что я, который злился на весь свет. Так было три года. В конце концов эта злость меня измотала, и я всерьез занялся наукой. Собрал большой материал. — Я показал на сундучок в углу. — А потом — я это уже рассказывал — сложил все записи сюда, стал преподавать, а на досуге мастерить чучела птиц. Злость давно ушла. Да и боль уже почти не ощущается. А вот печаль осталась. И от нее мне никуда не деться. Моей девочке не суждено было вырасти и увидеть, сколько всего чудесного в мире.
— Вы с Габби не виделись? До недавнего времени?
— Странно, да? Но она мне писала. Я читал ее письма и хранил. Это создавало определенную иллюзию связи. В письмах почти все было о работе и никогда о личном. Эта тема была слишком опасной. Я знал, что у нее время от времени появлялись мужчины, но, пока она писала письма, это не имело значения.
