Филлис Джеймс - Неестественные причины

Однако они оба забыли о Лэтеме. Види­мо, девушка думала, что он не пришел в себя. Но тут из-под ноги Оливера вылетела чере­пица, он вдруг получил точку опоры, и в нем пробудился инстинкт самосохранения. Лэ­тем внезапно высвободил запястье из ослаб­ших пальцев Далглиша, рванулся вверх и схватил Сильвию за ногу. От неожиданнос­ти она покачнулась, и как раз в этот миг на­летел новый шквал. Лэтем дернул. Девушка покатилась вниз по черепице. Далглиш ус­пел вцепиться в сумку, висевшую у нее на шее, но шнурок лопнул, и Сильвия покати­лась дальше. Тяжелые ортопедические бо­тинки мешали ей нащупать опору, железные скобы тянули книзу. Тело, перевернувшись несколько раз, ударилось о водосточный желоб, подскочило и рухнуло во тьму – лишь ноги безжизненно, как у куклы, взмахнули в воздухе. Дикий крик. Тишина. Далглиш су­нул сумочку в карман и обессиленно опус­тил голову на окровавленные руки. Тут пря­мо ему в спину ткнулось что-то твердое – сверху опустили приставную лестницу.

Если б Далглиш не был ранен, теперь доб­раться до безопасного места ничего бы не стоило. Но руки почти не слушались. Паль­цы не сгибались и начали отчаянно ныть. Вряд ли он сумел бы взяться ими за перекла­дину. Лэтем, очевидно, истратил все силы на борьбу с Сильвией и снова впал в полуоб­морочное состояние. Прошло несколько минут, прежде чем Далглишу удалось рас­тормошить его и подтащить к лестнице.

Адам полез вперед спиной, стараясь при­держивать Лэтема своими бесполезными руками. Их лица находились всего в не­скольких дюймах друг от друга, и Далглиш ощутил запах пота, кисло-сладкий винный перегар. С горечью он спросил себя: неужто последним открытием в его жизни станет новость, что у Лэтема дурно пахнет изо рта? Ей-богу, в жизни еще есть более важные яв­ления и открытия. Да и более симпатичные способы смерти тоже. Ну почему Лэтем висит мешком?! Неужто нельзя приложить хоть какое-то усилие? Далглиш то ругался, то под­бадривал своего спутника, и Лэтем наконец собрался с силами, сам схватился за перекла­дину и с трудом подтянулся на несколько дюймов. Вдруг перекладина треснула, выс­кочила из пазов и, описав дугу, бесшумно упала в воду. Тошнотворно долгое мгнове­ние Далглиш и Лэтем смотрели в образовав­шуюся дыру на волны, пенившиеся в двад­цати футах внизу. Потом Оливер прислонил голову к лестнице и пробурчал:

– Вы бы лучше спустились обратно. Дво­их лестница не выдержит, зачем же мокнуть обоим.

– Лезьте и помалкивайте, – сказал Далг­лиш.

Он засунул руки Лэтему под мышки и при­поднял его. Лестница затрещала и прогну­лась. Немного отдышавшись, они сделали еще один рывок. На сей раз Лэтем оттолк­нулся ногой от перекладины с такой неожи­данной прытью, что Адам чуть не сорвался вниз. Налетел новый шквал, лестница зака­чалась. Было слышно, как ее конец скользит по крыше. Пока шквал не пронесся, Далглиш и Лэтем боялись пошевелиться. Потом сно­ва поползли вверх. Оставалось уже немного. Внизу темнели кроны деревьев. Далглиш подумал, что сверху могли бы и крикнуть, но, кроме рева бури, не доносилось ни звука. Наверно, все там затаили дыхание, не реша­ясь отвлекать их от опасного подъема даже подбадривающими возгласами. Внезапно все закончилось. Кто-то схватил Адама за руки и вытянул на безопасное место.

Он не испытал облегчения – лишь край­нюю усталость и отвращение к самому себе. Тело совершенно обессилело, но голова ра­ботала ясно, и мысли в ней бродили доволь­но горькие. Он недооценил опасность пред­приятия, позволил Брайсу втянуть себя в идиотскую, рискованную историю, вел себя глупо и импульсивно. Что за нелепая бойс­каутская затея – вдвоем спасать от потопа несчастную девицу. В результате девица все-таки утонула. И нечего было вообще лезть на крышу – отсиделись бы на втором этаже, , вода бы и сама сошла. Шторм явно начинал стихать. К утру их бы вызволили спасатели. Ну, намерзлись бы, зато все трое были бы живы и целы.

И тут, словно в ответ на эти мысли, внизу раздался треск, перешедший в оглушитель­ный грохот. Люди наверху завороженно смотрели, как «Дом кожевника» с неуклюжей грациозностью оседает в воду. Рокот прока­тился вдоль всего мыса, и волны неистово вспенились над бесформенной грудой кир­пичей. Высоко взметнулся столб брызг, до­летевших до безмолвных зрителей. А потом грохот стих, и обломки «Дома кожевника» скрылись под водой.

Наверху толпилось множество людей, вокруг Далглиша сновали какие-то темные силуэты, заслоняя его от ветра. Люди разе­вали рты, что-то кричали, но Адам ничего не слышал. Он увидел развевающуюся седую гриву Р. Б. Синклера на фоне луны; потом разобрал по-детски капризный голос Лэте-ма, требовавшего немедленно привести к нему доктора. Хотелось опуститься на мяг­кую землю и тихо лежать, пока не переста­нут болеть руки, пока не пройдет ужасная ломота во всем теле. Но кто-то держал Далг­лиша, не давая лечь. Очевидно, это Реклесс, подумал Адам. Сильные руки сжимали его подмышки; пахло мокрым габардином, и что-то жесткое царапало щеку.

Постепенно окружающие перестали ка­заться марионетками, бессмысленно откры­вающими и закрывающими рты; Далглиш начал разбирать слова. Кто-то спросил, как он себя чувствует, еще кто-то (кажется, Алиса Керрисон) предложил отправиться в «На­стоятельские палаты». Третий заметил, что есть «лендровер»и что на нем, пожалуй, мож­но добраться до «Пентландса», если мисс Далглиш предпочитает отвезти племянника домой. Далглиш разглядел в отдалении си­луэт автомобиля. Наверно, это машина Бил­ла Коулса, а вон тот здоровяк в желтом дож­девике сам Билл Коулс и есть. Как он сумел сюда проехать? Белые, расплывчатые лица, похоже, добивались, чтобы Адам принял ка­кое-то решение:

– Я хочу домой, – объявил он. Стряхнул чужие руки, подошел к «лендроверу» и, по­могая себе локтями, взобрался на заднее си­денье. На полу стояли зажженные штормо­вые фонари, освещая желтоватым светом сидящих в машине людей. Далглиш заметил среди них тетушку. Она придерживала рукой припавшего к ее плечу Лэтема, который, как отметил про себя Адам, напоминал сейчас романтического героя из викторианской ме­лодрамы: длинное бледное лицо, закрытые глаза и белая повязка на лбу с проступаю­щим пятном крови. Последним в «лендро­вер» залез Реклесс и уселся рядом с Далгли-шем. Машина запрыгала по ухабам. Адам протянул вперед свои изувеченные руки как хирург медсестре, чтобы надела перчат­ки, и сказал Реклессу:

– Попробуйте залезть ко мне в карман. Там должна быть сумочка, которая наверня­ка вас заинтересует. Сам я достать ничего не сумею.

Он наклонился, чтобы инспектор, отчаян­но подскакивающий на сиденье, смог засу­нуть руку ему в карман. Реклесс извлек сумоч­ку, развязал шнур и высыпал содержимое себе на колени: пожелтевшую фотографию женщины в овальной серебряной рамке, ка­тушку магнитофонной пленки, сложенное брачное свидетельство и золотое кольцо.

5

Сквозь сон в глаза Далглишу бил яркий свет. Разрезая разно­цветные слои беспамятства, он всплыл на поверхность, с усилием разлепил спекшие­ся веки и увидел, что уже день. Кажется, он долго спал, солнечный луч, падающий на лицо, по-дневному грел кожу. Далглиш еще немного полежал, осторожно вытягивая ноги и почти с удовольствием ощущая, как возвращается боль в перетруженные муску­лы. Руки под одеялом были налиты тяжес­тью. Он выпростал их и с остраненным не­доумением ребенка повертел перед глазами двумя толстыми белыми грушами. По-види­мому, эти профессионально сделанные по­вязки наложила его тетка, хотя как это про­исходило, он толком не помнил. И еще мазью какой-то противной смазала – под бинтами было скользко. Обе кисти, как он осознал теперь, болели, но суставы сгиба­лись, и концы трех средних пальцев, одино­ко торчащие из повязки, выглядели нор­мально. Так что переломов как будто нет.

Далглиш изловчился, просунул руки в ру­кава халата и подошел к окну. На дворе опять погожее, тихое утро – точно такое же было тогда, когда он проснулся в первый раз по приезде. Штормовая ночь словно бы отодви­нулась в область истории и местных преда­ний, где хранилась память о бедствиях ми­нувших времен. Но нет, следы ее были нали­цо. Оконечность мыса, видная в восточное окно, представляла собой картину полного разорения, словно там протопала целая ар­мия, оставив после себя обломанные ветви деревьев и выкорчеванные кусты. И хотя ве­тер стих и искореженная растительность по­чти не колыхалась, но волнение на море да­леко еще не улеглось: огромные, обременен­ные песком валы, грузно плюхаясь, катились к горизонту, и мутная, клокочущая вода, не способная отражать синеву небес, была бу­рого цвета. Природа страдала от внутренне­го разлада, море из последних сил продол­жало сражение с самим собой, земля лежала, изнемогшая, под безучастными небесами.

Далглиш отвернулся от окна и обвел ком­нату свежим взглядом. Оказалось, что на спинке кресла под окном лежит сложенное одеяло, к подлокотнику прислонена подуш­ка. Очевидно, тетя Джейн провела ночь в кресле. Едва ли из беспокойства за племян­ника. Далглиш теперь припомнил, что они привезли с собой ночью в «Пентландс» Лэ-тема. И, значит, тетя уступила ему свою ком­нату. Сообразив это, Далглиш почувствовал раздражение, хотя неужели он настолько мелочен, что его задевает теткина забота о человеке, который ему неприятен? Но даже если и так, что тут такого? Антипатия между ними взаимная, если на то пошло. А день и без того обещает немало болезненных от­крытий, не к чему заниматься еще и само­бичеванием. Но хорошо бы сейчас обойтись без Лэтема. Слишком живы в памяти собы­тия минувшей ночи, чтобы теперь сидеть с ним вместе за завтраком и говорить о том о сем как ни в чем не бывало.