Артур Дойл - Возвращение Шерлока Холмса (сборник)
– Нет. Сказал, что это без всякой причины.
– А какие отношения у них были прежде?
– Они всегда друг друга недолюбливали.
– Вы говорили, что мальчик ласковый, любящий.
– Да, трудно найти более преданного сына. Он буквально живет моей жизнью, целиком поглощен тем, чем я занят, ловит каждое мое слово.
Холмс снова что-то записал себе в книжку. Некоторое время он сосредоточенно молчал.
– Вероятно, вы были очень близки с сыном до вашей второй женитьбы – постоянно вместе, все делили?
– Мы почти не разлучались.
– Ребенок с такой чувствительной душой, конечно, свято хранит память матери?
– Да, он ее не забыл.
– Должно быть, очень интересный, занятный мальчуган. Еще один вопрос касательно побоев. Нападение на младенца и на старшего мальчика произошло в один и тот же день?
– В первый раз да. Ее словно охватило безумие, и она обратила свою ярость на обоих. Второй раз пострадал только Джек, со стороны миссис Мэйсон никаких жалоб относительно малыша не поступало.
– Это несколько осложняет дело.
– Не совсем вас понимаю, мистер Холмс.
– Возможно. Видите ли, обычно сочиняешь себе временную гипотезу и выжидаешь, пока полное знание положения вещей не разобьет ее вдребезги. Дурная привычка, мистер Фергюсон, что и говорить, но слабости присущи человеку. Боюсь, ваш старый приятель Уотсон внушил вам преувеличенное представление о моих научных методах. Пока я могу вам только сказать, что ваша проблема не кажется мне неразрешимой и что к двум часам мы будем на вокзале Виктория.
Был тусклый, туманный ноябрьский вечер, когда, оставив наши чемоданы в гостинице «Шахматная Доска» в Лемберли, мы пробирались через суссекский глинозем по длинной, извилистой дороге, приведшей нас в конце концов к старинной ферме, владению Фергюсона, – широкому, расползшемуся во все стороны дому, с очень древней средней частью и новехонькими боковыми пристройками. На остроконечной крыше, сложенной из хоршемского горбыля и покрытой пятнами лишайника, поднимались старые, тюдоровские трубы. Ступени крыльца покривились, на старинных плитках, которыми оно было вымощено, красовалось изображение человека и сыра – «герб» первого строителя дома[8]. Внутри под потолками тянулись тяжелые дубовые балки, пол во многих местах осел, образуя глубокие кривые впадины. Всю эту старую развалину пронизывали запахи сырости и гнили.
Фергюсон провел нас в большую, просторную комнату, помещавшуюся в центре дома. Здесь в огромном старомодном камине с железной решеткой, на которой стояла дата «1670», полыхали толстые поленья.
Осмотревшись, я увидел, что в комнате царит смесь различных эпох и мест. Стены, до половины обшитые дубовой панелью, относились, вероятно, к временам фермера-йомена, построившего этот дом в семнадцатом веке. Но по верхнему краю панели висело собрание со вкусом подобранных современных акварелей, а выше, там, где желтая штукатурка вытеснила дуб, расположилась отличная коллекция южноамериканской утвари и оружия – ее, несомненно, привезла с собой перуанка, что сидела сейчас запершись наверху, в своей спальне. Холмс быстро встал и с живейшим любопытством, присущим его необыкновенно острому уму, внимательно рассмотрел всю коллекцию. Когда он снова вернулся к нам, выражение лица у него было серьезное.
– Эге, а это что такое? – воскликнул он вдруг.
В углу в корзине лежал спаниель. Теперь собака с трудом поднялась и медленно подошла к хозяину. Задние ее ноги двигались как-то судорожно, хвост волочился по полу. Она лизнула хозяину руку.
– В чем дело, мистер Холмс?
– Что с собакой?
– Ветеринар ничего не мог понять. Что-то похожее на паралич. Предполагает менингит. Но пес поправляется, скоро будет совсем здоров, правда, Карло?
Опущенный хвост спаниеля дрогнул в знак согласия. Печальные собачьи глаза глядели то на хозяина, то на нас. Карло понимал, что разговор идет о нем.
– Это произошло внезапно?
– В одну ночь.
– И давно?
– Месяца четыре назад.
– Чрезвычайно интересно. Наталкивает на определенные выводы.
– Что вы тут усмотрели, мистер Холмс?
– Подтверждение моим догадкам.
– Ради бога, мистер Холмс, скажите, что у вас на уме? Для вас наши дела, быть может, всего лишь занятная головоломка, но для меня это вопрос жизни и смерти. Жена в роли убийцы, ребенок в опасности… Не играйте со мной в прятки, мистер Холмс. Для меня это слишком важно.
Высоченный регбист дрожал всем телом. Холмс мягко положил ему на плечо руку.
– Боюсь, мистер Фергюсон, при любом исходе дела вас ждут впереди новые страдания, – сказал он. – Я постараюсь щадить вас, насколько то в моих силах. Пока больше ничего не могу добавить. Но надеюсь, прежде чем покинуть этот дом, сообщить вам что-то определенное.
– Дай-то бог! Извините меня, джентльмены, я поднимусь наверх, узнаю, нет ли каких перемен.
Он отсутствовал несколько минут, и за это время Холмс возобновил свое изучение коллекции на стене. Когда наш хозяин вернулся, по выражению его лица было ясно видно, что все осталось в прежнем положении. Он привел с собой высокую, тоненькую, смуглую девушку.
– Чай готов, Долорес, – сказал Фергюсон. – Последи, чтобы твоя хозяйка получила все, что пожелает.
– Хозяйка больная, сильно больная! – выкрикнула девушка, негодующе сверкая глазами на своего господина. – Еда не ест, сильно больная. Надо доктор. Долорес боится быть одна с хозяйка, без доктор.
Фергюсон посмотрел на меня вопросительно.
– Очень рад быть полезным.
– Узнай, пожелает ли твоя хозяйка принять доктора Уотсона.
– Долорес поведет доктор. Не спрашивает можно. Хозяйка надо доктор.
– В таком случае я готов идти немедленно.
Я последовал за дрожащей от волнения девушкой по лестнице и дальше, в конец ветхого коридора. Там находилась массивная, окованная железом дверь. Мне пришло в голову, что, если бы Фергюсон вздумал силой проникнуть к жене, это было бы ему не так легко. Долорес вынула из кармана ключ, и тяжелые дубовые створки скрипнули на старых петлях. Я вошел в комнату, девушка быстро последовала за мной и тотчас повернула ключ в замочной скважине.
На кровати лежала женщина, несомненно, в сильном жару. Она была в забытьи, но при моем появлении вскинула на меня свои прекрасные глаза и смотрела, не отрываясь, со страхом. Увидев, что это посторонний, она как будто успокоилась и со вздохом снова опустила голову на подушку. Я подошел ближе, сказал несколько успокаивающих слов; она лежала не шевелясь, пока я проверял пульс и температуру. Пульс оказался частым, температура высокой, однако у меня сложилось впечатление, что состояние женщины вызвано не какой-либо болезнью, а нервным потрясением.
– Хозяйка лежит так один день, два дня. Долорес боится, хозяйка умрет, – сказала девушка.
Женщина повернула ко мне красивое пылающее лицо.
– Где мой муж?
– Он внизу и хотел бы вас видеть.
– Не хочу его видеть, не хочу… – Тут она как будто начала бредить: – Дьявол!.. О, что мне делать с этим исчадием ада!..
– Чем я могу помочь вам?
– Ничем. Никто не может помочь мне. Все кончено. Все погибло… И я не в силах ничего сделать, все, все погибло!..
Она явно находилась в каком-то непонятном заблуждении; я никак не мог себе представить милягу Боба Фергюсона в роли дьявола и исчадия ада.
– Сударыня, ваш супруг горячо вас любит, – сказал я. – Он глубоко скорбит о случившемся.
Она снова обратила на меня свои чудесные глаза.
– Да, он любит меня. А я, разве я его не люблю? Разве не люблю я его так сильно, что готова пожертвовать собой, лишь бы не разбить ему сердца?.. Вот как я его люблю… И он мог подумать обо мне такое… мог так говорить со мной…
– Он преисполнен горя, но он не понимает.
– Да, он не в состоянии понять. Но он должен верить!
– Быть может, вы все же повидаетесь с ним?
– Нет, нет! Я не могу забыть те жестокие слова, тот взгляд… Я не желаю его видеть. Уходите. Вы ничем не можете мне помочь. Скажите ему только одно: я хочу, чтобы мне принесли ребенка. Он мой, у меня есть на него права. Только это и передайте мужу.
Она повернулась лицом к стене и больше не произнесла ни слова.
Я спустился вниз. Фергюсон и Холмс молча сидели у огня. Фергюсон угрюмо выслушал мой рассказ о визите к больной.
– Ну, разве могу я доверить ей ребенка? – сказал он. – Разве можно поручиться, что ее вдруг не охватит опять то ужасное, неудержимое желание… Разве могу я забыть, как она тогда поднялась с колен и вокруг ее губ – кровь?
Он вздрогнул, вспоминая страшную сцену.
– Ребенок с миссис Мэйсон, там он в безопасности, там он и останется.
Элегантная горничная, самое современное явление, какое мы доселе наблюдали в этом доме, внесла чай. Пока она хлопотала у стола, дверь распахнулась, и в комнату вошел подросток весьма примечательной внешности – бледнолицый, белокурый, со светло-голубыми беспокойными глазами, которые так и вспыхнули от волнения и радости, едва он увидел отца. Мальчик кинулся к нему, с девичьей нежностью обвил его шею руками.
