Лео Брюс - Дело для трех детективов
Видите ли, этот дворецкий был очень злым и очень умным человеком. Он был дворецким в течение двадцати лет или больше, и, как он сказал, у него были превосходные рекомендации. Но вообразите, чего стоило заработать эти рекомендации, какое бесконечное принудительное смирение, какое раболепное подчинение, какое подавление собственных чувств! Он был человеком, полным ненависти и ревности, но вынужденным в течение двух десятков лет демонстрировать обходительность и исполнительность.
Наконец его нанимает женщина, которая думает, что может обмануть своих слуг, чтобы рассчитывать на их лояльность. Но лояльности добиваются искренностью, а не обманом. Человек может назвать июньский вечер кануном Нового года, но мы не начнем петь «Доброе старое время»[100]. Человек может надеть на голову корону, но мы не начнем петь «Боже, храни короля». Женщина может составить завещание, но мы не станем петь: «Ибо она славный малый»[101]. И когда миссис Терстон подписала это завещание, она не добилась более старательного служения, но лишь заказала собственную панихиду. Это был её ордер на смерть.
Однако злой и умный человек, о котором мы говорим, был слишком злым, но недостаточно умным для успеха. Он был достаточно злым, чтобы понять, что, убив миссис Терстон, он унаследует её деньги, но не достаточно умным, чтобы понять, что никаких денег не было. Он был достаточно злым, чтобы запланировать её убийство, но не достаточно умным, чтобы узнать, что у неё было лишь пожизненное право на деньги её первого мужа. Так что эта уловка сработала дважды: как против убийцы, так и против убитой женщины.
Он видел способ покончить с ролью слуги и достичь того, к чему он стремился всю свою жизнь: независимости. Если бы он только смог устранить эту женщину, он не только покинул бы дом, откуда уже был уволен её мужем, без опасности того, что его шантаж выплывет наружу, но и унаследовал бы свою долю её денег. Он стал бы сравнительно богатым на остаток жизни, ибо, как мы можем предположить, уже накопил приличную сумму.
Но как это сделать? У него даже не было храбрости, необходимой, чтобы убить эту женщину. Но если он и испытывал недостаток в храбрости, то с лихвой компенсировал его хитростью. Он огляделся вокруг в поисках того, кто может всё сделать за него. И, вероятно, прошло некоторое время, пока он не нашёл этого человека в самом невероятном месте — доме местного викария. Должно быть, губы его скривились в сардонической усмешке, когда эта мысль впервые посетила его голову. Кто же станет искать жестокость в доме викария? Кто ожидает найти убийцу в доме священника?
Столл пел басом в хоре и тем стал полезным для викария. В первое время, когда слабый разум последнего был ещё достаточно здоров, чтобы симулировать нормальность, сложившаяся ситуация дворецкого вполне устраивала. Но постепенно он стал оказывать на несчастного всё большее влияние, пока осталось лишь предложить бедняге-сумасшедшему любой план действий, конечно, так, чтобы викарий посчитал, что все это — его Священный Долг. Столлу нужно было лишь увидеть, что это — самый что ни на есть лёгкий способ воздействия: он должен был просто доказать викарию, что то-то и то-то было его долгом, — и дело сделано. Когда я думаю об этом, я вижу, что даже звёздам на небе становится тошно. Он был не обычным преступником а, слава Богу, всего лишь выродком.
Итак, по мере приближения к заключительной фазе, Столл начал намекать Райдеру, что существует зло в отношениях между миссис Терстон и молодым Феллоусом. Викарию, с его, как он это называл защитой невинности, но я бы назвал верой во всеобщую виновность, уже превратившейся в манию, викарию достаточно было лёгкого намёка. Его психическое расстройство приняло форму извращённой ненависти даже к самой счастливой и невинной любви, и, когда Столл начал говорить о грядущем скандале, он отреагировал быстро и безумно и, несомненно, увидел много такого, чего вовсе не существовало.
Затем, мало-помалу, дворецкий, должно быть, начал внушать бедняге Райдеру ужасную мысль о том, что его долг состоит в том, чтобы уничтожить женщину, которую Столл представил как средоточие вины и греха. Он нашёл орудие, которое до настоящего времени использовали исключительно политические заговорщики: фанатика, готового совершить акт насилия ради воображаемого блага, человека, который пойдет на преступление, как шли в крестовый поход. Именно здесь, вероятно, он использовал ту нелепую историю об ангеле-мстителе, нападающем на старика в башне. Он обманул викария легендой, раздул его гнев басней, соблазнил ложью. И наконец мистер Райдер был готов.
Сначала я не мог понять, зачем Столл добавил себе столько трудностей, чтобы вытянуть у миссис Терстон те последние двести фунтов. Но я недооценил расчётливый ум Столла. У него была очень мерзкая черта: он любил оставлять в дураках абсолютно всех. Задумывая убийство миссис Терстон, он чувствовал, что в её лице нанесёт удар всем своим бывшим работодателям. Добывая эти двести фунтов, которые должны были быть по справедливости разделены вместе с остальной частью состояния между всеми слугами, он оставлял в дураках своих товарищей-слуг. Как теперь ему придётся за всё расплачиваться, не нам решать.
Явившийся в пятницу вечером несчастный викарий уже знал, что он должен сделать, и был обучен способу, посредством которого всё должно быть сделано. Ничего удивительного, что он вопрошал мистера Таунсенда перед обедом — он словно искал дополнительное подтверждение фактам, чтобы окончательно убедить свой больной мозг. И, возможно, что даже тогда он избежал бы подавляющего влияния Столла и ушёл домой невинным человеком. Если бы не та неудачная беседа с миссис Терстон перед его уходом. Но она чистосердечно сказала ему, что ей нравится молодой шофёр, — такой уж бесхитростной и непосредственной она была. Когда Райдер покинул комнату, его безумная совесть была спокойна, он уже бесповоротно был нацелен на ту ужасную работу, которая, как он верил, была его долгом.
Тем временем у Столла всё уже было наготове. Был канат, вывешенный из окна чулана и заведённый в открывающееся окно комнаты миссис Терстон (по нему викарий должен был уйти), и канат, вывешенный из окна яблочной комнаты к неоткрывающемуся окну комнаты миссис Терстон (по нему викарий должен был в эту комнату вернуться). Если бы кто-то смог увидеть эти канаты, они предстали бы огромной буквой X на стене дома, знаком смерти, зловещей пародией на открытки с морского курорта с крестиком «наше окно» на фотоснимке гостиницы.
Но, увы, никто их не видел. Это была тёмная ночь, и вы все находились в закрытом помещении. Поэтому, когда мистер Райдер пошёл наверх, чтобы подождать в комнате Мэри Терстон свою жертву, никто и не подозревал, что он не на пути домой. Никто, кроме Столла, который и провёл его туда.
Миссис Терстон отправилась спать. У двери она заколебалась, удивлённая — совершенно естественно — тем, что обнаружила там мистера Райдера, ожидающего в комнате, которая была частично затемнена Столлом в надежде, что убийство будет совершено, прежде чем жертва поймёт намерения убийцы и поднимет тревогу.
Мы никогда не узнаем, какие бредовые обвинения бросал ей этот бедный человек в течение тех ужасных десяти минут или что отвечала ему несчастная леди. Но, наконец, дело было сделано, а затем викарий следовал инструкциям Столла буквально посекундно. Он схватил канат, захлопнул раму, и, как гигантский паук на своей нити, качнулся — к окну, которое не открывалось. Там он стоял, держась за каменную кладку над собой, в то время как Столл вытянул первый канат и спустился к двери, чтобы доказать свое алиби.
Вы все прибежали, взломали дверь и вошли, обыскали и покинули комнату, и Столл, под предлогом принести немного коньяка истеричной девушке, пошёл, чтобы втащить второй канат, на котором мистер Райдер тем временем качнулся назад к открытому окну. Потом дворецкий сказал, что подошёл к парадной двери, услышав звон колокольчика, и впустил мистера Райдера. Поначалу я думал, что этот колокольчик — колокол радости, ибо он доказывал невиновность этого несчастного человека. Но затем, когда я обнаружил, что все кнопки звонков в доме, включая таковой на парадной двери и в комнате миссис Терстон, заставляют звонить один и тот же колокольчик, стало понятно, что мистер Райдер мог спокойно позвонить из спальни, как если бы находился у парадной двери. Как я сказал тогда, этот колокольчик мог звонить, показывая тем самым, что у парадной двери никого нет.
Остальное вы знаете. Вы поднялись наверх и в комнате подле мёртвой женщины нашли убийцу, который, как я предпочитаю думать, был всего лишь орудием настоящего убийцы.
— Таким образом, вы думаете, — спросил я затаив дыхание, — что он перерезал ей горло потому, что считал это своим долгом?
— Я думаю, — сказал отец Смит, взглянув на меня, — что он перерезал её горло, убежденный, что вскрывает гнойник греха.
