Реймонд Постгейт - Вердикт двенадцати
Горячность Брайна искупала повторы в его речи. Его светло-серые, почти бесцветные глаза вылезли из орбит; от усердия он весь подался вперед и вытянул худую длинную шею, морщинистую, как у черепахи. Присяжные внимательно его выслушали, хотя один только мистер Стэннард посчитал его доводы весомыми. Остальные всего лишь решили, что он, непонятно почему, действительно глубоко убежден в своей правоте.
Он умолк; за столом на несколько секунд воцарилось молчание. Мистер Поупсгров понял, что пришло время и ему сказать свое слово и что при внушительном разброде мнений, который здесь обнаружился, его выступление вполне может решить судьбу обвиняемой.
VIII
Из зала суда ушли далеко не все. Служители правосудия были представлены секретарем суда и несколькими полисменами. Судья, адвокаты, обвиняемая и присяжные удалились. Однако добрая половина публики осталась на месте, дабы не упустить оглашения вердикта. Особого шума не было: всем уже надоело обсуждать, к какому решению придут присяжные, и догадки навязли в зубах. Одни не таясь зевали, другие время от времени вставали и выходили из зала. В комнате было холодно и надышано. Сидевшая в одном из передних рядов женщина на это пожаловалась.
— Что вы, в Америке куда хуже, — ответила соседка, женщина средних лет в блекло-зеленом пальто. — У них там все курят, плевательницы, представьте себе, стоят прямо в зале.
— Я сейчас засну, — сказала первая женщина, пропустив замечание соседки мимо ушей. — Как вы думаете, сколько они там просидят?
— Не имею ни малейшего представления.
* * *Мистер Прауди в большой спешке поглощал пару отбивных, запивая полбутылкой кларета. Он распорядился, чтобы ему сообщили, как только присяжные выйдут из комнаты, его выбивала из колеи мысль о том, что он не успеет доесть. Он поглощал пищу, не чувствуя вкуса. Судья сидел у себя в кабинете, прикрыв глаза. Он не спал, но привычка прикрывать глаза стала ею второй натурой. Поначалу он делал это специально, поскольку считал, что смеженные веки придают ему вид значительный и одновременно умудренный. Самому себе он представлялся небожителем, возвышающимся в судейском кресле, иссохшим, бесконечно древним и мудрым, недвижным, бесстрастным, однако же проникающим во все хитросплетения дела. Он лишь изредка поднимает веки, чтобы наградить присутствующих внезапным жестким пронизывающим взглядом. Теперь эта суетная привычка ему немного приелась, но не имело смысла тратить силы от нее отказаться. Он всегда выглядел так, словно вот-вот заснет; впрочем, думалось ему, это не имеет значения: не долго осталось ждать, когда он уснет совсем и навеки.
Сэр Айки в ближнем баре пил рейнвейн, закусывая сандвичами с ветчиной. Он решил, что потом основательно пообедает и не станет портить себе аппетит, наевшись впопыхах. Сандвичи были приготовлены в соответствии с его четкими указаниями — ровно в дюйм толщиной, не более и не менее: два ломтика хлеба по одной восьмой дюйма и на три четверти дюйма толстого ломтика ветчины — таков был его вкус. Он отказался пойти поговорить с подзащитной, заявив мистеру Гендерсону, что это входит в его, Гендерсона, обязанности.
Розалия в обществе надзирательницы ждала в голой комнате с побеленными стенами. Она не плакала и не закатывала истерики; одна из самых спокойных поднадзорных, подумала надзирательница, за которыми ей довелось приглядывать. Честно говоря, сэр Айки был к Розалии не совсем справедлив. На основании весьма немногочисленных бесед он решил, что она не способна собой управлять. Однако с приближением дня суда она все тверже брала себя в руки; и даже вполне вероятно, что ей можно было бы без риска позволить давать показания. Последние годы ей никто не перечил, так что и причин сдерживаться у нее не возникало. Но раньше жизнь у нее была не такая уж легкая: она отведала бедности, когда мистер ван Бир проматывал почти все ее содержание, а в иные времена ей довелось испытать достаточно разного рода передряг и унижений. Большую часть жизни ей удавалось добиваться своего, изводя других и устраивая сцены, — большую, но не всю. Жизнь все-таки закалила Розалию, и закалка осталась при ней. Когда до нее наконец дошло, что истерики не помогут выбраться из нынешнего тяжелого положения, она призвала на помощь остатки здравого смысла. Вспомнила, что, когда жила в Пимлико, ей приходилось рассчитывать только на саму себя, и решила теперь действовать так же. Деньги ей помочь не могли — они сделали свое дело, купили ей лучшего защитника, и это все: от истерик и сцен нет никакого прока. Конечно, хорошо было бы выпить, чтобы забыться, но в тюрьме не разживешься спиртным. Оставалось одно — держаться спокойно и здраво и помогать защите, что она по возможности и делала. Главное, не уставала она повторять себе, — выяснить, какую линию изберет защита, и сообщить ей или помочь установить все факты, способные укрепить эту линию. Ну, а рассказывать ли им что-нибудь сверх того — это другой вопрос.
Надзирательница сказала Розалии, что ей можно курить, и она затягивалась «Голд Флейк», прикуривая сигареты одну от другой. У Розалии дрожали руки, но только это и выдавало ее состояние. Когда вошел мистер Гендерсон, она спокойно с ним поздоровалась и спросила:
— Долго они там будут сидеть?
— Не знаю, — ответил он. — Сам удивляюсь, почему присяжные тянут. Впрочем, мне редко доводилось сталкиваться с подобными разбирательствами. Наша фирма, понимаете ли, занимается делами исключительно гражданского характера.
— А… как вы думаете, какое решение вынесут?
К этому вопросу мистер Гендерсон был готов.
— Мы рассчитываем на положительное. Тут мы с сэром Изамбардом единодушны — должен быть благоприятный вердикт. Конечно, в жюри мог затесаться упрямец. Как правило, так оно и бывает, этим и объясняется задержка. Но, полагаю, мы можем быть уверены в хорошем решении. Кстати, сэр Изамбард просил извинить, что не может прийти лично. Ему необходимо перекусить. Он произнес сильную речь — я бы сказал, просто великолепную, — однако она вконец его вымотала.
— Мне она жуть как понравилась, — вежливо отозвалась Розалия.
IX
Тем временем противостояние между присяжными четко обозначилось. Твердое мнение было всего у пяти человек, и от их борьбы в конечном счете зависело решение жюри. Доктор Холмс, мистер Стэннард и мистер Брайн горой стояли за оправдание; мисс Аткинс и миссис Моррис столь же упорно настаивали на осуждении. Другие присяжные колебались и, вероятно, готовы были присоединиться к победившей стороне. За исключением, впрочем, мистера Поупсгрова. Он, по его мнению, сделал все, что мог, дабы не допустить пристрастных подходов, но теперь и сам пришел к определенному мнению. Он сформулировал его не так страстно, как остальные, однако с полной убежденностью: улики не тянут на осуждение. Ему казалось, что он дал это понять, когда делился с коллегами своими соображениями, но, разумеется, тогда он не позволил себе высказаться со всей ясностью. Итак, придется вмешаться еще раз.
— У нас, видимо, резкое расхождение во мнениях, — произнес он. — Мне бы хотелось пройтись по всем показаниям с самого начала, если никто не возражает. Я все подробно записывал, давайте послушаем.
Никто не возражал, и он решил подытожить улики. На сей раз он будет говорить без обиняков, чтобы не было недопонимания. Обращался он в основном к миссис Моррис, которая выглядела не столь неприступной, как мрачного вида женщина, сидящая от него по левую руку.
X
Мистер Прауди торопливо покончил с едой, и первые результаты этой спешки уже начинали сказываться. Его тоже очень раздражали присяжные — тем, что не вынесли решения к тому времени, как он доел сыр.[44] В высшей степени досадно, что он спешил понапрасну.
Судья тем временем и в самом деле заснул.
Сэр Айки бродил по коридорам суда, нервно позевывая.
Из публики осталось человек двадцать.
Миссис ван Бир и мистер Гендерсон молча сидели лицом друг к другу — говорить было не о чем. Нервы у миссис ван Бир были явно на пределе, она что-то про себя бормотала. Один раз у нее вырвалось:
— Чтоб у них у всех глаза полопались!
Извиняться она, впрочем, и не подумала. Мистер Гендерсон начал дергаться — он всегда нервничал, когда женщина раздражалась. Он не выдержал, встал и сказал:
— С вашего позволения, пойду узнаю, нет ли чего нового. Может быть, сэр Изамбард уже пообедал. Если так, вернусь с ним, и мы поговорим.
— Мог бы и прийти, как я думаю, — заметила миссис ван Бир.
Мистер Гендерсон отыскал сэра Изамбарда — тот прохаживался по коридору.
— Что-нибудь слышно? — спросил он.
— Конечно, нет, да и откуда? — резко ответил тот.
— Не хотели бы пойти поговорить с миссис ван Бир?
