Луи Байяр - Всевидящее око
– Вот видите, кадет По, сколько неприятностей может доставить даже пустячное нарушение здоровья?
Восхитительную миссис Маркис я никогда прежде не видел, однако до меня доходили слухи о ее вздорном, легковозбудимом характере. Поскольку чужое мнение нередко бывает клеветническим, я хотел составить свое представление о жене доктора Маркиса. Ничего от «жуткой невротички» в ее поведении я не нашел, зато она очаровала меня своим радушием. С первых минут нашего знакомства она не переставала улыбаться. Просто непостижимо, что какой-то кадет-первогодок столь быстро снискал благосклонность миссис Маркис. Еще более меня удивил восторженный рассказ Артемуса обо мне. Если его мать в точности передавала слова сына… такое говорят лишь о настоящем гении.
Кроме меня на чай явились еще двое кадетов – сверстников Артемуса. Один из них – кадетский капитан Джордж Вашингтон Аптон, уроженец Вирджинии. Второй… у меня даже сердце упало, едва я его увидел… вторым был воинственный Боллинджер. Памятуя, однако, свой долг перед Богом и страной, я заставил себя не думать ни о его словесных издевательствах надо мной, ни о странном нападении в темном вестибюле и поздоровался с ним так, словно между нами ничего не было. Вы не поверите, мистер Лэндор: Боллинджера словно подменили! Либо он проникся ко мне искренней симпатией, либо (это больше похоже на правду) Артемус имел с ним разговор и велел вести себя поучтивее. Боллинджер вежливо поздоровался со мной и держался как истый джентльмен.
Однообразная пища, которой стараниями мистера Козенса нас кормят в кадетской столовой, всегда заставляет мечтать о чем-нибудь вкусненьком. Не стану скрывать:
я шел к Маркисам в том числе и чтобы полакомиться домашней едой. И ожидания меня не обманули. Кукурузные лепешки и вафли были выше всяких похвал. А печеные груши! Помимо естественного сока они были щедро пропитаны бренди. Доктор Маркис оказался в высшей степени радушным хозяином, умеющим не только угощать, но и занимать своих гостей. Кивнув на бюст Галена, доктор назвал себя скромным последователем великого медика. Но Маркис-старший напрасно скромничал. Он показал нам несколько написанных им книг по хирургии.
Дальнейшим развлечением гостей занималась дочь Маркисов – мисс Лея Маркис. Сев за фортепиано, она прелестно сыграла и спела пару сентиментальных песенок, которые, будто сорняки, нынче заполонили нашу культуру. Правда, исполнение мисс Маркис облагородило даже эти образцы посредственной музыки и такой же посредственной поэзии. (У нее прекрасное контральто, и, как мне показалось, ей бы не стоило особо увлекаться взятием верхних нот. Например, «С гренландских ледников»[104] ей было бы лучше исполнять на кварту или квинту ниже.) Во время пения Артемус усадил меня рядом с собой и поминутно оборачивался ко мне, желая удостовериться, что я продолжаю слушать с неослабевающим восхищением. Честно сказать, его пояснения и восклицания только мешали наслаждаться пением мисс Маркис. «Правда, замечательно?.. Знаешь, у нее абсолютный слух. Играть начала с трех лет… А как тебе этот пассаж? Чудо, не так ли?»
Думаю, что даже менее внимательный и наблюдательный человек заметил бы необычайную привязанность Артемуса к своей старшей сестре. По некоторым знакам, получаемым им во время музыкальных пауз, по улыбкам, предназначенным лишь для его глаз, я заключил, что эта привязанность имеет взаимный характер. Судьба лишила меня возможности испытать то же самое (мои брат и сестра воспитывались у других людей, и мы никогда не виделись).
Вы, мистер Лэндор, достаточно бывали в таких домах и знаете неписаные правила: когда кто-то устает развлекать гостей, его место занимает другой. Иными словами, после мисс Маркис роль увеселителя перешла ко мне. Артемус вместе с матерью настоятельно просили меня почитать что-либо из моего скромного творчества. Признаюсь вам: я и сам предвидел такой поворот событий и решил, если попросят, прочесть отрывок из поэмы «К Елене», которую начал писать прошлым летом. Не волнуйтесь, мистер Лэндор, я не стану добавлять поэтические строки к своему отчету (да вряд ли они вам будут интересны, зная ваше отношение к поэзии). Замечу только, что мне самому эта поэма нравится больше, нежели остальные мои лирические стихи; она посвящена Женщине, уподобляемой то никейским баркам, то Греции и Риму, то наядам и так далее. Когда я дошел до заключительных слов: «В стране священной ты живешь, Психея», – усилия мои были вознаграждены. Я услышал громкий вздох мисс Маркис.
– Умри – лучше не напишешь! – воскликнул Артемус. – Разве я не говорил вам, что этот парень – просто чудо?
Мисс Маркис воздержалась от словесных похвал. Она лишь вежливо улыбнулась. Но ее вздох насторожил меня, и я, выбрав момент, когда остальные гости увлеклись разговором, подошел к ней и спросил, не обидел ли я ее ненароком, прочитав стихи такого содержания. Она вновь улыбнулась и решительно качнула головой.
– Ни в коем случае, мистер По. Мне лишь немного взгрустнулось при мысли о бедной Елене.
– Почему вы называете ее бедной?
– Ну как же, она дни и ночи проводит, стоя у окна. Вы же сами уподобили ее статуе. Знаете, мне ее даже стало жалко… Боже мой, как легкомысленно я сужу о стихах! Думаю, это мне нужно спрашивать, не обидела ли я вас. Простите меня великодушно. Я всего лишь подумала, что молодой, здоровой девушке было тяжело все время так стоять. Ей хотелось погулять по лесам, поболтать с подругами, потанцевать.
Я ответил, что Елена, какой она мне виделась, не нуждалась ни в прогулках, ни в танцах, ибо у нее был несравненно более драгоценный дар – бессмертие, полученное ею от Эроса.
– Не представляю женщину, которая мечтала бы о бессмертии, – тихо рассмеявшись, сказала мисс Маркис. – Женщине куда дороже остроумная шутка. Или немного ласки…
Мраморные щеки мисс Маркис слегка покраснели. Она тут же перевела разговор на менее рискованную тему и постепенно добралась до меня. Да, мистер Лэндор, ее заинтересовала моя скромная персона. Ей хотелось узнать, чем навеяны мои аллюзии вроде «душистого моря» или «путника, измученного дорогой дальней». Мисс Маркис спросила, не пришлось ли мне самому провести достаточно времени в странствиях. Я ответил, что изумлен безупречной логикой ее рассуждений. Не утомляя ее подробностями, я рассказал о своем плавании в Европу и о путешествии по разным странам, окончившемся в Санкт-Петербурге[105]. Там я попал в водоворот таких невероятных событий, что мне пришлось обратиться за помощью к американскому консулу и спешно покинуть российскую столицу, (Как назло, эти слова слышал Боллинджер, который тут же спросил, уж не сама ли императрица Екатерина служила моим адвокатом. Тон его вновь стал язвительным. Увы, мысленно вздохнул я, исправление манер Боллинджера было весьма кратковременным.) Мисс Маркис не обратила на эту колкость никакого внимания. Она слушала меня с крайним интересом, решаясь перебивать только в тех случаях, когда хотела что-то уточнить или получить дополнительные разъяснения. Ее открытость и искреннее внимание к моим пустячным делам заставили меня на время утратить бдительность и вообще забыть, ради чего я здесь. Мистер Лэндор, может, вы знаете, почему женщине мы охотно рассказываем то, что держим в тайне даже от близких друзей?
Перечитал написанное и обнаружил, что до сих пор не дал словесного портрета мисс Маркис… Кажется, Бэкону, лорду Веруламскому[106], принадлежит меткое наблюдение: «Не бывает исключительной красоты без некоторого изъяна в пропорциях». Глядя на мисс Маркис, я лишний раз убедился в проницательности великого философа… Взять, к примеру, ее рот. Верхняя губа у нее тонкая и короткая, нижняя длиннее и отличается чувственной полнотой. Но вместе эти диспропорции смотрятся очаровательным ротиком. То же самое и с ее носом. Его можно было бы назвать орлиным (и даже крючковатым), если бы не удивительная мягкость кожи и гармонично изогнутые ноздри. Древние евреи, чьи изображения дошли до нас, позавидовали бы такому прекрасному носу. Назвав щеки мисс Маркис мраморными, я допустил неточность. На самом деле ее щеки отличаются заметным румянцем, но его уравновешивают высокий бледный лоб и роскошные каштановые волосы, которые вьются от природы, не нуждаясь в щипцах.
Поскольку вы велели мне быть скрупулезным и честным во всех наблюдениях, добавлю: многие сказали бы, что красота мисс Маркис уже прошла точку зенита (я не говорю, отцвела, однако очарование юности начало ее покидать). От ее личности веет ощутимым tristesse[107], которое говорит (надеюсь, я не захожу в своих суждениях слишком далеко) о крушении ее надежд и упований. И вместе с тем, знали бы вы, мистер Лэндор, с каким достоинством она переживает свое состояние! Общество этой печальной леди мне в тысячу раз милее шумной веселости так называемых девиц на выданье. У меня в голове не укладывается: почему жемчужина, подобная мисс Маркис, должна оставаться в стенах родительского дома, когда великое множество пустых, глупых, бесцветных девиц с потрясающей легкостью выпархивают замуж? Видно, прав был поэт, сказав:
