Мое преступление - Гилберт Кийт Честертон
Наступила тишина. Затем отец Браун заговорил вновь:
– Допустим, я хочу убить кого-либо. Но будет ли наилучшим решением убедиться, что мы с этим человеком остались наедине?
Глаза лорда Пули вновь приобрели обычный холодный блеск. Взглянув на коротышку-священника, он процедил:
– Думаю, да, будет. Если вы, конечно, действительно хотите убить кого-либо.
Отец Браун так решительно замотал головой, словно был заправским убийцей с куда более обширным опытом.
– Вот и Фламбо так считает, – вздохнул он. – Однако давайте поразмыслим. Чем более одиноким чувствует себя человек, тем меньше шансов, что так оно и есть. Вокруг него много открытого пространства, и оно заставляет его остро ощущать одиночество. Разве вы никогда не видели одинокого пахаря на холме или пастуха в долинах? Вы ни разу не прогуливались вдоль обрыва, наблюдая за одиноким человеком, находящимся на побережье? Неужто не замечали, как он, к примеру, охотится на краба? А если бы вместо краба был, к примеру, его кредитор – неужели не увидали бы этого? Нет и снова нет! Для рационально мыслящего убийцы, каким могли бы стать мы с вами, этот план избавиться от всеобщего внимания совершенно неприемлем.
– Но что еще можно предпринять?
– Только одно, – отвечал священник. – Убедиться, что всеобщее внимание приковано к чему-либо другому. Человек задушен под большой трибуной ипподрома в Эпсоме. Кто угодно мог увидеть, как это произошло, пока стадион пустовал, – любой бродяга с возвышенности либо автомобилист, едущий по холмам. Но никто ничего не увидит, когда трибуны забиты до отказа, когда все орут, а фаворит финиширует первым или же проигрывает забег. Захлестнуть шею удавкой и спустить тело под трибуну можно за один миг – при условии, конечно, что этот миг выбран правильно. – Обернувшись к Фламбо, священник продолжил: – То же самое, разумеется, произошло с тем беднягой, что покоится под эстрадной сценой. Он был выброшен в пролом (неслучайный пролом, естественно) именно в тот кульминационный момент представления, когда смычок великого скрипача или голос великого певца довел всех до экстаза. И, конечно, сегодня нокаутирующий удар оказался бы далеко не единственным ударом. Этот маленький фокус Грязный Нэд перенял у старого бога из гонга.
Лорд Пули встрепенулся:
– Кстати говоря, Мальволи…
– Мальволи никак в этом не замешан, – ответил священник. – Я уверен, он привез с собой итальянских болельщиков, однако наши любезные друзья – вовсе не итальянцы. Они октероны[36] и прочие разные полукровки родом из Африки. Полагаю, для нас, англичан, все иностранцы на одно лицо – особенно если они смуглые и грязные. – Отец Браун, внезапно улыбнувшись, добавил: – Я также сильно сомневаюсь, будто англичане опустятся до того, чтобы отыскать хотя бы небольшую позитивную разницу между моралью, которую проповедует моя религия, и тем, что процветает в вудуистских культах.
Прежде чем двое приятелей вновь увидели берега Сивуда, прошло много времени. Весна вкупе с курортным сезоном властно вступили в свои права, и побережье было переполнено курортниками, жаждущими попасть в кабинки для раздевания, а странствующие проповедники перемешались с чернокожими музыкантами.
Впрочем, хоть время и прошло, однако скандал, вызванный разоблачением чудовищного тайного общества, был в самом разгаре, пусть даже секрет его создания умирал вместе с создателями. Владельца отеля нашли мертвым в море – его тело дрейфовало по течению, как сплетение водорослей. Правый глаз этого человека был мирно закрыт, но левый широко раскрыт и стеклянно поблескивал в лунном свете. Что же до Грязного Нэда, то полиция догнала его в паре миль от Сивуда, и он поочередно прикончил трех полицейских точным ударом левой руки. Оставшийся в живых офицер растерялся – точнее, был оглушен, – и негру удалось уйти.
Этого оказалось достаточно, чтобы вся английская пресса взорвалась негодующими заголовками и в течение месяца или двух основной проблемой Британской империи стала необходимость воспрепятствовать «убийственному во всех смыслах черномазому красавчику» удрать через какой-нибудь английский порт. Люди, чье телосложение хоть немного напоминало фигуру беглеца, подвергались немыслимым проверкам. В частности, перед тем как взойти на борт любого корабля, они должны были тщательно мыть и чистить лицо, словно белую кожу можно было нацепить на себя наподобие маски или подделать при помощи грима. Каждый негр в Англии попал под действие специального закона и обязан был зарегистрироваться. Капитаны выходящих в море кораблей относились к возможности взять на борт чернокожего примерно так же, как к предложению покатать василиска.
В общем, к апрелю, когда Фламбо и отец Браун вновь стояли на знакомой набережной, опершись на парапет, словосочетание «черный человек» для англичан, внезапно узнавших о силе свирепого тайного общества, наводящего ужас, многочисленного и хранящего закон молчания, стало означать примерно то же, что когда-то значило для шотландцев, – то есть самого дьявола.
– Уверен, он все еще в Англии, – заметил Фламбо. – Наверняка забился в самую глубокую нору. Его бы схватили в любом порту, вздумай он выдать себя за белого.
– Видите ли, он по-настоящему умен, – извиняющимся тоном отвечал отец Браун. – Не сомневаюсь, что выдавать себя за белого он не станет.
– Допустим. И как же он поступит в таком случае?
– Полагаю, он выдаст себя за негра, – сказал отец Браун.
Фламбо,
