Лин Гамильтон - Китайский алхимик

Там был Роб. По его виду было ясно, что он нервничал.

— Где ты была? — спросил он таким голосом, каким всегда говорит, когда беспокоится, правда, сам предпочитает, чтобы я думала, будто он просто сердит. — Ты должна была приехать сюда первой. Рейс задержали?

Роб озадаченно оглядел меня с головы до ног — возможно, я действительно выглядела не очень в грязной и покрытой соломой одежде — а потом подошел, чтобы обнять или встряхнуть за плечи. Я покачала головой. Он может пожалеть, что приблизился ко мне, если только ему не нравится запах навоза.

— Итак? — повторил Роб.

Я не знала, плакать или смеяться.

— Нет, рейс не задержали.

— Тогда где же ты была?

— Понятия не имею. Правда, мне встретились чудесные люди. Это долгая история, но вкратце скажу следующее: тот, кто встанет между мною и душем, покойник.

Позднее, как следует вымывшись и чувствуя себя в безопасности, я позвонила Джорджу Мэттьюзу. Мне было наплевать, что сейчас в Торонто раннее утро. Теперь мы поменялись местами. Услышав мой голос, Джордж не стал спрашивать, зачем я звоню, и не делал попыток поддержать ничего не значащую беседу. Не думаю, что причиной послужило его раннее пробуждение. Он просто ждал, когда я что-нибудь скажу.

— Вы меня обманули, — безо всяких церемоний начала я. — Вы и Дороти были нечестны со мной, — по какой-то причине я больше не могла называть ее Дори. — А теперь расскажите мне все.

— Я боялся, что до этого дойдет, — ответил Джордж.

В ту ночь мне снились Бертон и Дороти. Бертон, все еще с синим лицом и в хирургических перчатках, обвинял Дороти в своей смерти, а она твердила, что ей очень жаль.

Глава 11

Линфэй исчезла. Я искал ее повсюду. В глубине души я надеялся, что она воспользовалась воцарившимся после наступления Ань Лушаня хаосом и сбежала из императорского гарема, чтобы быть вместе с любимым человеком. Я спрашивал, не оставила ли она мне записки. Ничего. Должен признать, это меня глубоко задело. Возможно, Линфэй рассердилась на меня за то, что я с ней не попрощался.

Я отправился в ее покои, но они были заняты кем-то другим. Мастерской Линфэй тоже не было. Я обыскал все тайники, но не нашел ни Линфэй, ни свидетельств ее трудов. Такое впечатление, что ее вообще не было.

Жизнь в императорском дворце почти вернулась в обычное русло. Я понял, что приобрел больше влияния, чем прежде, и вовсю этим пользовался. Вскоре у меня появились прекрасный дом рядом с Чананем, так называемая жена и два приемных сына, один из которых должен был занять мое место во дворце, а другой — со временем подарить внуков.

И все же я часто думал о Линфэй. Была ли она моей сестрой? Что с ней произошло? Похоже, этого никто не знал, а если и знал, то не желал мне говорить. Я искал ее на базарах, как искал Первую сестру. Я искал ее в публичных домах Веселого квартала.

Теперь, когда на престол взошел новый Сын Неба, жизнь во дворце изменилась, но во многом осталась прежней. Теперь в гареме появился призрак. Это был разгневанный призрак человека, умершего мучительной смертью, которого похоронили без специальных ритуалов, чтобы обеспечить покой его облачной душе.

Однажды, через несколько месяцев после возвращения во дворец, мне принесли сверток. Я узнал ткань: это был кусок платья Линфэй, которое она часто надевала за работой, и в него были завернуты несколько страниц, написанных моей рукой. Последняя работа, выполненная мною для Линфэй. Евнух, который принес сверток, пояснил, что сделать это его попросил незнакомец. Он не знал его имени. Мне оставалось только гадать, что все это могло значить.

В ту ночь мне приснился тревожный сон. Я видел Линфэй.

— Ты помнишь меня, Ди-Ди? — спросила она, а затем поведала свою историю.

— Ань Лушань забрал меня в качестве военного трофея, — говорила она со слезами на глазах. — Он был ужасным человеком, совсем не таким утонченным, как император. Он не любил ни музыки, ни танцев, и я была ему безразлична. Пока я была в его руках, он тяжело заболел. Все его тело покрылось болезненными волдырями. Он умер в муках. Один из его приближенных обвинил меня в смерти Ань Лушаня, уверяя, что я отравила его.

— Однажды ночью меня вытащил из постели и задушил тот самый человек, что обвинил меня в колдовстве. Он похоронил меня под большим деревом в императорском парке, в саду, где цветут пионы. Моя облачная душа все еще не обрела покой. Ди-Ди, пожалуйста, помоги мне.

Я резко пробудился. Линфэй назвала меня «братишкой». Тогда я понял, что это действительно была моя пропавшая сестра. И я знал, что делать, чтобы ее душа нашла покой. Надо совершить определенные обряды, чтобы, она покоилась с миром.

Ворота дома Чжана были заперты, но я звонила до тех пор, пока мне не открыли. В дверях стоял Чжан Сяолин с забинтованной головой. Он был явно не рад меня видеть.

— Мы хотим встретиться с Чжаном Энтони, — сказала я. Он не пригласил нас войти. Тогда я просто протиснулась мимо него, за мной Роб, а доктор Се замыкал шествие.

У семьи Чжан был роскошный дом. Прелестные сады, а дома в двух внутренних двориках снаружи выглядели изящно. Хозяева не вызывали чувства жалости. У них были все современные удобства. В комнате, куда нас наконец провели, пожилой мужчина сидел перед телевизором с тридцатиоднодюймовым экраном, держа на коленях корзину.

Вошла служанка с подносом, на котором стояли чашки и лежали засахаренные цветы жасмина. Нам пришлось подождать — похоже, влиятельные и богатые люди любят указывать непрошеным гостям их место, — пока в комнату не вошел мужчина, которому было около шестидесяти. Он был выше среднего роста, хотя все-таки ниже сына, привлекательный — в нем чувствовалась смешанная кровь, — изящно очерченные скулы, красивые глаза. Я не думала, что сумею узнать его, но мне это удалось. Он сидел справа от Майры Тетфорд на торжественном ужине в пекинских апартаментах доктора Се, Майра завела с ним беседу, преследуя сугубо деловые цели, а я располагалась слева и разговаривала с Лю Дэвидом. Я была так близко и даже не подозревала об этом. Конечно, тогда я еще не знала, что именно ищу, к тому же мне, в отличие от Бертона, очень мешало незнание китайского языка. Не помню, но, возможно, меня даже представили тогда этому человеку. Такое ощущение, что это было очень давно.

Я назвала себя.

— Чжан Энтони, мое имя Лара Макклинток. Это доктор Се Цзинхэ из «Се Гомеопатик». Уверена, вы слышали о нем. С нами мой друг, Роб Лучка. Я знакомая вашей сестры Дороти, которая, мне жаль это говорить, умерла.

Говорит ли он по-английски? Я искренне надеялась на это. Первые три года жизни он говорил на этом языке, но потом, скорее всего, нет. Однако его английский был безупречен, говорил он с американским акцентом. В конце концов передо мной был «красный принц», сын одного из ближайших советников Мао, тот, кто был с ним в «Длинном марше». Чжан Энтони получил образование в Гарварде.

— Сейчас меня зовут Чжан И, — сказал он. — Довольно бесцеремонная выходка с вашей стороны, госпожа Макклинток. Я не знаю никакой Дороти. Зачем мне вас слушать?

— Потому что ваш сын пытается меня убить.

Чжан Энтони бросил мимолетный взгляд на Сяолиня, но тот отвел глаза.

— Что ж, продолжайте.

— Спасибо. Поскольку мне неизвестно, насколько осведомлены обо всем находящиеся в этой комнате, я позволю себе резюмировать события. Значительная часть сведений, которыми я собираюсь с вами поделиться, была передана мне Джорджем Мэттьюзом, мужем покойной Дороти, подтвердившим многие из моих догадок.

— Я не знаю этих людей, — повторил Чжан Энтони.

— Дороти, — произнес старик, доставая из корзины сверчка и держа его на ладони. Ему было нелегко это сделать, так как его пальцы были, по-видимому, скрючены от артрита. Однако одного этого слова было достаточно, чтобы понять, что я попала в нужное место.

— Дороти и Энтони Чжан родились в Шанхае в 1940-х годах, она была на три года старше брата. Детей, родившихся после ухода японцев, называли «детьми мира», и именно такими были Дороти и Энтони. Однако в то время мир был относительным понятием, к тому же крайне зыбким. Японцы ушли, но между Гоминьданом и коммунистами по-прежнему шла война. В конце 1940-х годов многие видели в коммунистах спасение, однако не все разделяли это убеждение. После их прихода к власти в 1949 году мать Дороти и Энтони, Вивиан, решила, что с нее довольно войны, а возможно, и присутствия мужа, которого она крайне редко видела, а Дороти была уверена, что он плохой отец.

Когда я это сказала, Энтони посмотрел на свои руки. Я поняла, что мать Дороти была права.

— Вивиан решила забрать детей и уехать, пока не поздно. Но это были тяжелые времена. Будучи решительной женщиной, Вивиан смогла добиться разрешения на выезд из Шанхая для себя, двоих детей и няни на одном из последних судов, отправлявшихся в Гонконг перед началом коммунистического правления. Она не одна пыталась это сделать. В толпе на причале Вивиан с Дороти потеряли няню, державшую на руках Энтони. Вивиан искала их повсюду, но не могла найти сына. Она покинула Шанхай с дочерью. Вивиан была убеждена, что няня, очень привязанная к маленькому Энтони, решила просто забрать его себе, или же ей заплатил отец ребенка, чтобы выкрасть сына.