Агата Кристи - Тайна лорда Листердейла
— Просто дивно, — восхищенно подтвердил Коуэн. — Уверяю вас, Лондон будет у ваших ног точно так же, как и Нью-Йорк.
— Вы думаете? — переспросила певица, но легкая улыбка, игравшая на ее губах, ясно говорила, что ответ не вызывает сомнений.
— Уверен.
Паула Незеркофф закрыла крышку фортепьяно и подошла к столу медленной, колышущейся походкой, которая так эффектно выглядела на сцене.
— Ну-ну, — проговорила она. — Однако же перейдем к делу. Вы уже все устроили, друг мой?
Коуэн положил на стол папку и извлек из нее бумаги.
— Почти никаких изменений, — заметил он. — В «Ковент-Гардене» вы поете пять раз: три в «Тоске» и два в «Аиде».
— «Аида»… Пфф! — фыркнула примадонна. — Это будет невыносимо скучно. «Тоска» — дело другое.
— О да, — согласился Коуэн. — Это ваша партия.
Паула Незеркофф подняла голову.
— Я лучшая Тоска в мире, — сказала она просто.
— Да, — согласился Коуэн, — вы несравненны.
— Партию Скарпиа будет петь Роскари, я полагаю?
Коуэн кивнул.
— И Эмиль Липпи.
— Что? — вскинулась Незеркофф. — Липпи? Эта мерзкая жаба? Ква-ква-ква? Я не стану петь с ним! Я либо укушу его, либо исцарапаю ему всю морду ногтями.
— Ну, ну, — успокаивающе проговорил Коуэн.
— Говорю вам, он не поет — он тявкает, как самая низкопробная шавка!
— Ну, посмотрим, посмотрим, — ответил Коуэн, которому хватало ума никогда не спорить с темпераментными певицами.
— А Каварадосси? — осведомилась Незеркофф.
— Генсдейл, американский тенор.
Певица кивнула.
— Милый мальчик. И голос хороший.
— И, кажется, один раз это будет Барриэ.
— Этот умеет петь, — великодушно сказала прима. — Но позволить этой жабе проквакать Скарпиа! Бр! Только не при мне.
— Я все улажу, — успокоил ее Коуэн.
Он откашлялся и взялся за следующий документ.
— Я также веду переговоры об отдельном концерте в «Альберт-Холл».
Незеркофф скорчила недовольную гримаску.
— Знаю, знаю, — поспешно проговорил Коуэн, — но так принято.
— Что ж, так и быть, — согласилась прима, — спою! Зал будет набит до отказа. По крайней мере, там прилично платят. Ессо![33]
Коуэн снова зашелестел бумагами.
— И вот еще одно предложение, — сообщил он. — От леди Растонбэри. Она просит вас приехать и выступить у нее.
— Растонбэри?
Брови певицы сдвинулись, словно она пыталась что-то вспомнить.
— Я где-то слышала это имя, и совсем недавно. Ведь есть такой город… или какая-то деревня?
— Да, очень славное местечко в Хартфордшире. А усадьба лорда Растонбэри — просто раритет, настоящий феодальный замок. Привидения, фамильные портреты, тайные ходы и все такое прочее. И потом, шикарный личный театр. Просто купаются в деньгах, регулярно устраивают частные концерты. Предлагают вам дать всю оперу целиком, лучше всего — «Баттерфляй».
— «Баттерфляй»?
Коуэн кивнул.
— Зато они и платят… Придется, конечно, немного передвинуть «Ковент-Гарден», но в смысле денег оно того стоит. Ожидают в гости королевскую семью. Шикарная для нас реклама.
Незеркофф гордо вскинула голову.
— Разве я нуждаюсь в рекламе?
— Реклама всегда полезна, — ничуть не смутившись, возразил Коуэн.
— Растонбэри, — пробормотала певица. — Где же я слы…
Она порывисто вскочила и, подбежав к журнальному столику, стала нетерпеливо листать лежащий там иллюстрированный журнал. Ее рука застыла вдруг над одной из страниц, потом от неловкого движения журнал соскользнул на пол, а певица медленно вернулась к своему креслу.
Настроение ее внезапно переменилось — что, впрочем, случалось довольно часто. От капризной взбаломошности не осталось и следа. Теперь ее лицо было абсолютно спокойным и почти суровым.
— Договоритесь с ними. Я буду петь в этом вашем замке, но при одном условии… Это должна быть «Тоска».
— Сложновато для домашнего театра, — неуверенно протянул Коуэн. — Там такие декорации, и много реквизита…
— «Тоска» или вообще ничего.
Коуэн пристально посмотрел на нее. Похоже, ее вид убедил его. Он коротко кивнул и поднялся.
— Я попробую все уладить, — покорно сказал он.
Актриса тоже поднялась. Не в ее привычках было объяснять причины своих поступков, но сейчас она почти извиняющимся голосом сказала:
— Это лучшая моя роль, Коуэн. Я могу спеть ее так, как не пела до меня ни одна женщина.
— Да, это хорошая партия, — согласился Коуэн. — Джерица в прошлом году имела бешеный успех.
— Джерица? — вскричала она, сразу покраснев, и пустилась в пространное изложение того, что она думает об упомянутой Джерице.
Коуэн, которому давно уже было не внове выслушивать мнение одних певцов о других, не очень-то прислушивался к этой тираде, а когда Незеркофф наконец умолкла, упрямо заметил:
— Как бы то ни было, «Vissi D'Arte»[34] она поет, лежа на животе.
— Да ради бога, пусть хоть на голове стоит! Я спою это, лежа на спине и болтая ногами в воздухе.
Коуэн покачал головой.
— Не думаю, что это понравится публике, — совершенно серьезно заметил он. — И все же такие вещи впечатляют.
— Никто не может спеть «Vissi D'Arte» как я! — уверенно заявила Незеркофф. — Я пою так, как это принято в монастырях, как учили меня добродетельные монашки много-много лет назад. Голос должен звучать как у мальчика-певчего или ангела: без чувства, без страсти.
— Знаю, — ласково согласился Коуэн. — Я слышал вас.
Это изумительно.
— Это и есть искусство, — проговорила примадонна. — Заплатить сполна, страдать и выстрадать, изведать все, но при этом найти в себе силы вернуться, вернуться к самому началу и обрести утерянную красоту невинной души.
Коуэн удивленно взглянул на нее. Она смотрела куда-то мимо него странным, ничего не видящим взглядом, от которого Коуэну внезапно стало не по себе. Ее губы приоткрылись и почти беззвучно выдохнули какие-то слова.
Он едва их расслышал.
— Наконец-то! — прошептала она. — Наконец-то.
Спустя столько лет.
Леди Растонбэри обладала не только тщеславием, но и тонким вкусом, и эти два качества сочетались в ней на редкость удачно. Ей посчастливилось выйти замуж за человека, не обладавшего ни тем, ни другим и потому никоим образом ей не мешавшего. Граф Растонбэри был крупным крепким мужчиной, которого интересовали лошади, лошади и только лошади. Он восхищался своей женой, гордился ею и был только рад, что имеет возможность выполнять все ее прихоти. Собственный театр выстроил примерно сто лет назад его дед, и он стал любимой игрушкой леди Растонбэри. Ее стараниями на сцене этого театра успели поставить и Ибсена, и какую-то ультрасовременную пьеску, как теперь водится, замешанную на наркотиках и разводах, и даже некую поэтическую фантазию с кубистскими декорациями. Предстоящая «Тоска», в честь которой леди Растонбэри устраивала невероятно торжественный прием, вызвала живейший интерес. Весь лондонский бомонд собирался присутствовать на спектакле.
Мадам Незеркофф со свитой прибыла перед самым ленчем. Генсдейл, молодой американский тенор, должен был исполнять Каварадосси, а Роскари, знаменитый итальянский баритон — Скарпиа. Собрать их здесь стоило безумных денег, что, впрочем, никого особенно не тревожило.
Паула Незеркофф была сегодня в превосходном настроении. Сплошная любезность, блеск и очарование, никаких капризов. Коуэн был приятно удивлен и только молился, чтобы это продлилось подольше. После ленча все гости отправилась в театр, где осмотрели декорации и все, что попадалось им на глаза. Оркестром дирижировал Сэмюель Ридж, один из лучших дирижеров Англии. Все шло как по маслу, что вызывало у мистера Коуэна сильнейшее беспокойство. Он не привык к такой благостной атмосфере и все время ждал какого-то неприятного сюрприза.
— Все слишком хорошо, — бормотал он себе под нос. — Это просто не может продолжаться долго. Мадам мурлычит точно кошка, объевшаяся сливок. Нет, это не к добру, что-то обязательно случится!
Видимо, долгое общение с музыкальным миром развило у него некое шестое чувство, поскольку вскоре его прогноз подтвердился. Было уже почти семь часов вечера, когда горничная-француженка, Элиза, в расстроенных чувствах ворвалась к нему в комнату.
— О мистер Коуэн, идемте скорее. Да скорее же, умоляю вас.
— Что-то случилось? — заволновался тот. — Мадам капризничает? Хочет все отменить, да?
— Нет, нет, это не мадам, это сеньор Роскари… Ему плохо, он… он умирает!
— Умирает? Идем!
И он поспешил вслед за Элизой, приведшей его в комнату несчастного итальянца.
Маленький человечек лежал на постели или, точнее говоря, метался по ней, извиваясь в непрекращающихся судорогах, показавшихся бы комичными, не будь они столь мучительными. Паула Незеркофф, склонившаяся над ним, коротко кивнула Коуэну.
