Кейт Аткинсон - Чуть свет, с собакою вдвоем

Руки опускаются. Трейси сняла пушинку с пиджака. Дальше будет только хуже. «Сфоткай меня», «Бесценно», «Сэндвичи Шейлы». Где-то плакал ребенок — типичная композиция в музыкальном сопровождении всех торговых центров мира. Вот детский плач до сих пор умел раскаленной иглой пронзить ее панцирь. Апатичные подростки в толстовках ошивались у входа в «Кибергород», толкали и пихали друг друга — это им заменяло остроумие. Один в хеллоуинской маске — пластмассовый череп вместо лица. На миг Трейси сделалось не по себе.

Она бы зашла в магазин вслед за этой молодежью, но ребенок вопил все ближе и отвлекал. Слышно ребенка, но не видно. Его страдания пугали. От них лопалась голова.

Жалеть — о чем жалеть?[25] Да вообще-то, есть о чем. Жаль, что не нашла человека, который оценил бы ее по достоинству, жаль, что не родила, не научилась одеваться получше. Жаль, что не доучилась в школе, — может, взяла бы и защитила степень. Медицина, география, история искусств. Ну, все как обычно. По сути, она как все — хочет кого-нибудь любить. Еще лучше, если тебя любят в ответ. Трейси подумывала завести кошку. Хотя, вообще-то, кошек не любила. М-да, проблема. Зато обожала собак — нормальных умных собак, а не этих дурацких комнатных шавок, которые в ридикюль помещаются. Может, немецкую овчарку — прекрасно, лучший друг женщины. Никакой сигнализации не переплюнуть.

А, ну да — Келли Кросс. Келли Кросс — вот почему кричал ребенок. Неудивительно. Келли Кросс. Проститутка, наркоша, воровка, натуральная цыганка. Тоща, как швабра. Трейси ее знала. Да ее все знали. У Келли несколько детей, в основном розданы под опеку, и этим еще повезло, что кое о чем говорит. Келли сломя голову мчалась по центральному коридору «Меррион-центра» и расплескивала гнев, будто ножами пыряла. Поразительно, какая от нее прет мощь, — маленькая ведь совсем и худая. В майке-алкоголичке, обнажавшей со вкусом расставленные синяки — бедняцкие подарки — и набор тюремных татуировок. На предплечье — грубо нарисованное сердце, пронзенное стрелой, и инициалы «К» и «С». Любопытно, кто этот невезучий «С». Келли говорила по телефону, орала на кого-то. Почти наверняка что-нибудь сперла. У этой женщины практически нулевые шансы выйти из магазина с настоящим кассовым чеком.

Она тащила за собой ребенка, рискуя оторвать ему руку, потому что за яростным шагом Келли детка не поспевала. Ну вы сами представьте: недавно ходить научились, а вас заставляют бегать по-взрослому. Временами Келли вздергивала девочку с пола, и та на миг взлетала. Вопя. Непрерывно. Раскаленные иглы сквозь панцирь. В барабанные перепонки. В самый мозг.

Покупатели расступались перед Келли Кросс, точно Красное море пред нечестивым Моисеем. Многие ужасались, но ни у кого духу не хватало хоть слово сказать этой исступленной женщине. Их можно понять.

Келли вдруг встала столбом, и девочка по инерции пробежала вперед, как на резинке. Келли от души хлопнула ее по попе — девочка взлетела опять, будто на качелях, — и, ни слова не сказав, ринулась дальше. Трейси услышала неожиданно громкий голос — женщина, средний класс:

— Кто-то ведь должен помочь.

Поздно. Келли уже пронеслась мимо «Моррисонза» и наружу, на Вудхаус-лейн. Трейси заспешила следом, галопом, стараясь не отстать, и, когда догнала на автобусной остановке, легкие уже готовы были взорваться. Господи боже, когда ж это она форму потеряла? Вероятно, лет двадцать назад. Надо бы выкопать из коробок в пустой комнате старые пленки Розмари Конли[26].

— Келли… — прохрипела она.

Келли развернулась, рявкнула:

— А тебе какого хуя?

Уставилась на Трейси, и в зверском лице мелькнул слабый проблеск узнавания. Трейси видела, как крутятся шестеренки; наконец они выщелкнули слово «полиция». Отчего Келли еще больше разъярилась, хотя, казалось бы, куда больше?

Вблизи она выглядела совсем плохо — вислые волосы, серая трупная кожа, налитые кровью вампирские глаза и наркоманская нервозность; хотелось попятиться, но Трейси не отступила. Заплаканная малолетняя замухрышка прекратила рыдать и уставилась на Трейси, отвесив челюсть. Физиономия получилась недоразвитая — наверное, просто аденоиды. Из носа гусеницей выползала зеленая сопля — это девочку тоже не красило. Три года? Четыре? Трейси не умела на взгляд определять детский возраст. Может, надо по зубам, как у лошадей? Зубы маленькие. Одни больше, другие меньше. Трейси бросила гадать.

Девочку одели в розовое всевозможных оттенков, а на спину привесили розовый рюкзачок, который торчал, как морская уточка; в целом ребенок походил на помятую зефирину. Кто-то — уж явно не Келли — попытался заплести ей жидкие косички. Только розовый цвет и косички сообщали, что она девочка, — по бесформенным андрогинным чертам так сразу и не поймешь.

Маленький угловатый ребенок, но в глазах что-то мерцает. Вероятно, жизнь. Треснула, но не разбилась. Пока. Каковы ее шансы с такой матерью? Ну вот по-честному? Келли не отпускала девочкину руку — не держала, а стискивала, словно боялась, что ребенок вот-вот улетит.

Подъезжал автобус, мигал, притормаживал.

Что-то в Трейси подалось. Она увидела пустое, но уже замаранное девочкино будущее, и из какого-то шлюзика внутри извергся поток отчаяния и разочарования. Трейси не поняла, как это случилось. Вот она стоит на автобусной остановке на Вудхаус-лейн, созерцает человеческую руину по имени Келли Кросс, а вот говорит ей:

— Сколько?

— Что — сколько?

— Сколько за ребенка? — Трейси запустила руку в сумку и извлекла один конверт с деньгами для Янека. Открыла, показала Келли. — Здесь три тысячи. Можешь забрать, а ребенка отдай.

Другой конверт, с двумя штуками, она не показала — мало ли, вдруг придется повысить ставки. Однако не пришлось: Келли вытянулась в стойке, точно сурикат. На миг мозг ее отключился, глазки забегали, а потом ее рука цапнула конверт — надо же, стремительная какая. В ту же секунду она отпустила девочкину руку. Потом засмеялась — искренне и радостно, и тут у нее за спиной подкатил автобус.

— Вот спасибочки, — сказала Келли и запрыгнула на подножку.

Она стояла на площадке, ища мелочь по карманам, и Трейси спросила громче:

— Как ее зовут? Как зовут твою дочь, Келли?

Келли вытянула билетик и ответила:

— Кортни.

— Кортни? — Типичное быдлянское имя — Шантел, Шеннон, Тиффани. Кортни.

Келли развернулась, сжимая билетик в руке.

— Ага, — сказала она. — Кортни. — А потом глянула удивленно, словно у Трейси не все дома. Начала было: — Но она не… — однако двери закрылись, прихлопнув ее слова.

Автобус уехал. Трейси посмотрела вслед. Недоразвитость, а никакие не аденоиды. Накатила паника. Трейси только что купила ребенка. Она стояла не шевелясь, пока теплая и липкая ручонка не заползла в ее ладонь.

— Куда Трейси подевалась? — спросил Грант, разглядывая мониторы. — Как сквозь землю.

Лесли пожала плечами:

— Не знаю. Последи вон за пьяным возле «Бутса», ладно?

— Кто-то ведь должен помочь.

Тилли и сама удивилась, когда заговорила. Да еще так громко. Решительный средний класс. Звучи! Она так и слышала, как ее старая преподавательница по дикции в театральном колледже восклицает: Звучи! Твоя грудная клетка — колокол, Матильда! Фрэнни Эндерсон. Мисс Эндерсон, никак не фамильярнее. Хребет — как шомпол, английский — как прием у королевы. Тилли до сих пор делала упражнения мисс Эндерсон — а-о-у-ар-ай-и-ар — каждое утро, первым делом, еще чаю не выпив. В фулемской квартире, где она жила, стены как бумага — соседи, наверное, считали, что она сбрендила. Больше полувека с тех пор, как Тилли училась на актрису. Все думают, в шестидесятых жизнь только началась, но наивной восемнадцатилетней девчонке из Гулля, прямо со школьной скамьи, кружил голову Лондон пятидесятых. Восемнадцать лет в те времена — моложе нынешних восемнадцати.

В Сохо Тилли делила квартирку с Фиби Марч — теперь, разумеется, дейм[27] Фиби, а если забудешь титул, расплата жестока. В Стратфорде Тилли играла Елену, а Фиби — Гермию[28]; ох, батюшки, это сколько же десятилетий прошло. Начинали-то, понимаешь, на равных, а теперь Фиби играет сплошь английских королев и носит бальные платья да тиары. «Оскары» (за второстепенные роли) и «БАФТЫ»[29] из ушей лезут, а Тилли нарядили в передник и шлепанцы, и она прикидывается мамашей Винса Балкера. Гей-гоп.

Да не очень-то на равных. Отец Тилли торговал свежей рыбой в лавке на Земле Зеленого Имбиря — улочке, чье романтичное название с обстановкой не вязалось, — а Фиби, хоть и называла себя «девчонкой с севера», сама из землевладельцев — их дом возле Молтона проектировал Джон Карр из Йорка[30] — и племянница двоюродной сестры прежнего короля, и у нее огромный дом на Итон-сквер, куда можно сбежать, если в Сохо дела не зададутся. Тилли может таких историй порассказать о Фиби — о дейм Фиби — волосы дыбом встанут.