Кейт Аткинсон - Чуть свет, с собакою вдвоем

Тут есть дома — точно пряничные домики, вплоть до снежной глазури по кромкам канав и крыш. Он видел пряничный домик на рынке Christkindl[16], где накануне они провели весь вечер — бродили по Мариенплац, пили Glühwein[17] из рождественских кружек, как ни посмотри — обыкновенные туристы. За кружки пришлось оставить залог, и на этом основании свою он унес к себе в номер в «Платцле». Дома подарит Марли, хотя дочь, пожалуй, будет воротить нос, а то и хуже — равнодушно поблагодарит и больше на кружку не взглянет.

— Это ты в Дубае работал? — спросил Стив.

— Ага.

— Я так понял, не выгорело?

— Ага.

Из-за угла вывернула машина, и оба инстинктивно глянули на часы. Машина проскользила мимо. Не та машина.

— Не они, — избыточно отметил Стив.

Есть и плюсы: они в длинном проезде, который сворачивает прочь от ворот, с дороги дом не видно. И вдоль проезда густо растут кусты. Ни лампочек охранной сигнализации, ни датчиков движения. Темнота — друг секретной операции. Не сегодня — сегодня работаем при свете. Не ярком и не белом — ото дня остался один окурок. Сумерки дня[18].

Из-за угла вывернула машина — на сей раз та.

— А вот и малышка, — пробормотал Стив.

Пять лет, прямые черные волосы, карие глазищи. Понятия не имеет, что с ней сейчас произойдет. Пакистанка, звал ее Стив.

— Египтянка. Наполовину, — уточнял он. — Зовут Дженнифер.

— Я не расист.

Но.

Снег опускался, трепеща, на миг лип к ветровому стеклу и таял. Ни с того ни с сего он вдруг вспомнил, как его сестра входит в дом, смеется, смахивает лепестки с одежды, вытрясает из прически. Ему казалось, в городе, где они выросли, не встретишь ни деревца, и, однако же, в воспоминании сестра была как невеста, ливень лепестков — словно розовые отпечатки пальцев на черной вуали ее волос.

Машина свернула в проезд и исчезла из виду. Он повернулся к Стиву:

— Готов?

— Заряжен и взведен, — ответил тот, заводя мотор.

— Не забудь: няню не трогаем.

— Если не придется.

— Гляди в оба, драконья особа.

— Где?

— Да вон. Мимо «Греггса» идет. — Грант ткнул в лицо Трейси Уотерхаус на мониторе.

На посту охраны вечно духота. Снаружи май, прекрасная погода, а здесь — как на подводной лодке, которая давно не всплывала. Скоро обед, магазинным ворам самое раздолье. Полиция носится туда-сюда весь день, что ни день. Вот сейчас двое пошли, при полной экипировке — громоздкие портупеи, противоножевые жилеты, летние рубашки, — «провожают» из «Пикокса» женщину с сумками, набитыми одеждой, за которую она не заплатила. Лесли таращилась в мониторы, и ее клонило в сон. Иногда она смотрела сквозь пальцы. Не все ведь, говоря строго, преступники.

— Ну и неделька, — сказал Грант и по-дурацки скривился. — В школах каникулы, банковские выходные. Нам достанется по самое не хочу. Грядет кровопролитие.

Грант яростно мял зубами «никоретт», как будто от смерти спасался. На галстуке пятно. Лесли хотела ему сказать. Потом передумала. Похоже на кровь, но, скорее всего, кетчуп. У Гранта не прыщи, а радиоактивная угроза. Лесли хорошенькая, миниатюрная, дипломированный инженер-химик, окончила Университет королевы Виктории в Кингстоне, Онтарио, и работа в охране «Меррион-центра» в Лидсе — краткий, не сказать чтобы неприятный поворот в ее жизни. Она была, как выражались ее родные, в мировом турне. В Афинах побывала, в Риме, во Флоренции, в Ницце, Париже. На весь мир не хватило. Заехала в Лидс к родственникам и решила подзадержаться на лето, сойдясь с аспирантом-философом по имени Доминик, который работал в баре. Познакомилась с его родителями, поужинала у них. Мать Доминика разогрела ей персонально «вегетарианскую лазанью» из «Сейнсбериз», а остальные ели курицу. Мать была настороже, беспокоилась, что Лесли увезет ее сыночка на далекий материк и все внуки заговорят с акцентом и станут вегетарианцами. Лесли хотела ее утешить: мол, это просто курортный роман, но это матери, наверное, тоже не понравилось бы.

«Лесли, через „с“», — то и дело твердила она в Англии, потому что все норовили произносить через «з». «Неужели?» — спросила мать Доминика, будто Лесли и сама — фонетическая ошибка. Лесли вообразила, как приводит Доминика к себе домой, знакомит с родителями, как они смотрят сквозь него. Она скучала по дому, по пианино «Мейсон и Риш» в углу, по брату Ллойду, по старому золотистому ретриверу Холли и кошке Варежке. Не обязательно в таком порядке. На лето родители снимали коттедж на озере Гурон. Эту жизнь Гранту не объяснишь. Не очень-то и хотелось. Грант все время пялился на нее, когда думал, будто она не видит. За секс с нею продаст душу. Даже смешно, ну в самом деле. Она скорее ножики себе в глаза воткнет.

— Проходит «Мир тренировок», — отметил Грант.

— Трейси нормальная, — сказала Лесли.

— Она нацистка.

— Никакая не нацистка.

Лесли поглядывала на группу юнцов в толстовках — те шныряли у оптики «Рейнер». Один нацепил страшную хеллоуинскую маску. Ухмыльнулся в лицо какой-то старухе, та вздрогнула.

— Мы всегда преследуем по закону, — пробормотала Лесли. Как будто пошутила в узком кругу.

— Опля, — сказал Грант. — Трейси заходит в «Торнтонс». Хочет, наверное, рацион разнообразить.

Она нравилась Лесли — с Трейси всегда понятно, что к чему. Лапши на уши не вешает.

— Свинья жирная, одно слово, — сказал Грант.

— Она не жирная, просто крупная.

— Ага, все так говорят.

Лесли была маленькая и тоненькая. Роскошная девка, считал Грант. Особенная. Не то что кой-какие местные оторвы.

— Точно не хочешь выпить после работы? — Он никогда не терял надежды. — По коктейльчику в центре. Изысканный бар для изысканной дамочки.

— Опля, — сказала Лесли. — В «Кибергород» какие-то сомнительные дети зашли.

Трейси Уотерхаус вышла из «Торнтонса», набив фуражом большую уродливую сумку, которую носила, как патронташ, поперек обширной груди. Венские трюфели, угощение по средам. Обрыдаться. Люди вечерами ходят в кино, в рестораны, в пабы или клубы, к друзьям, занимаются сексом, а Трейси предвкушает, как свернется в клубок на диване, будет смотреть «В Британии есть таланты»[19] и закусывать венскими трюфелями из «Торнтонса». И цыпленком бхуна, которого захватит по дороге домой, а потом зальет банкой-другой «Бекса». Или тремя банками, или четырьмя, хоть сегодня и среда. Завтра в школу. Сорок лет с гаком, как Трейси бросила школу. Когда она в последний раз ела с кем-нибудь в ресторане? Тот мужик из службы знакомств, пару лет назад, «У Дино» на Бишопгейт? Она помнила, что ела — чесночный хлеб, спагетти с тефтелями, а потом крем-карамель, — но не помнила, как звали мужика.

— Ты необъятная девочка, — сказал он в начале, когда они встретились в баре «У Уайтлока».

— Ага, — ответила она. — Хочешь объять? — Скажем прямо, дальше было только хуже.

Она нырнула в «Супераптеку» за эдвилом от завтрашней головной боли после «Бекса». Девушка за прилавком на нее и не взглянула. Обслужила с гримасой[20]. Украсть из «Супераптеки» — раз плюнуть, куча полезных мелочей, можно кинуть в сумку или в карман — губная помада, зубная паста, шампунь, «тампакс», — неловко даже упрекать людей в том, что воруют: сами же, по сути, приглашаете. Трейси глянула на видеокамеры. Она знала, что в отделе «Уход за ногтями» — слепое пятно. Можно набрать добра на год маникюров, а никто и не догадается. Она осмотрительно прикрыла сумку рукой. В сумке два конверта с двадцатками — в общей сложности пять тысяч фунтов, — которые она только что сняла со счета в Йоркширском банке. Хотела бы она посмотреть на того, кто попробует их стырить, — она размажет его по стенке голыми руками. Что толку иметь вес, рассуждала Трейси, если им не пользоваться?

Деньги причитаются Янеку — он расширяет кухню в таунхаусе, который Трейси купила, продав родительское бунгало в Брэмли. Какое счастье, что они наконец умерли, с разницей в несколько недель, телом и рассудком давно прозевав срок годности. Оба дотянули до девяноста — Трейси уже заподозрила, что они пытаются ее пережить. Состязательный дух в них вообще был силен.

Янек приступал к работе в восемь утра, заканчивал в шесть, работал по субботам — поляк, что тут скажешь. На двадцать лет моложе Трейси и дюйма на три ниже, но стыдно признаться, до чего ее к нему тянет. Такой аккуратный, такой воспитанный. Каждое утро Трейси оставляла ему чай, кофе и тарелку печенья под пленкой. Когда возвращалась, все печенья были съедены. От этого казалось, что она желанна. С пятницы Трейси в отпуске на неделю, и Янек обещал, что к ее возвращению все будет закончено. Трейси не хотела, чтобы все было закончено, — нет, хотела, конечно, сил уже никаких нет, но не хотела, чтобы он закончил.