Найо Марш - Занавес опускается
– Я же еду работать, так что это неважно.
– Да, вы правы, – согласился он с таким видом, будто у него камень с души свалился. – Знаете, многие актеры до того мне отвратительны, что и не передать, но когда я с ними работаю, то порой начинаю их даже любить. При условии, конечно, что они меня безоговорочно слушаются.
– А сегодня вы работаете? – спросила она и поймала себя на мысли, что дела и заботы людей, с которыми расстаешься на вокзале, почему-то утрачивают для тебя реальность.
– Да. У нас сегодня первая репетиция.
– Ну так зачем вам здесь ждать? Прошу вас, идите, – в четвертый раз повторила она, а он в четвертый раз ответил, что обязательно ее проводит, и посмотрел на часы.
Двери одна за другой захлопнулись. Агата высунулась в окно – сейчас поедем, наконец-то! Торопливо заглядывая в вагоны, в ее сторону пробивался сквозь толпу мужчина в военной форме.
– Найджел! – крикнула она. – Найджел!
– Вот ты где. Слава богу! – отозвался Найджел Батгейт. – Привет, Томас. Агата, держи! – Он кинул ей в окно пухлый конверт. – Я знал, что поговорить не успеем, и все написал.
Раздался гудок. Поезд с лязгом тронулся.
– До свидания, – попрощался Томас. – Они там будут очень довольны. – И, приподняв шляпу, исчез из виду.
Найджел быстро зашагал по перрону, держась вровень с ее окном.
– Ну и дела! – сказал он. – Посмеешься вволю.
– Это что, роман? – Агата кивнула на конверт.
– Прочти! Сама увидишь. – Поезд набирал ход, и Найджел побежал. – Я давно хотел… увидишь… А когда Родерик?..
– Скоро! – прокричала Агата. – Через три недели!
– Пока! Я больше не могу бежать. – И он пропал.
Агата опустилась на деревянную скамейку. В тамбур вошел какой-то молодой человек. Встав на пороге, он оглядел заполненный вагон и минуту спустя прошел внутрь. Слегка суетясь, с шумом перевернул свой чемодан «на попа», уселся на него и раскрыл модный иллюстрированный журнал. Агате бросились в глаза его зеленый нефритовый перстень на указательном пальце, необычно яркая зеленая шляпа и замшевые туфли. Остальные, ничем не примечательные пассажиры тоже уткнулись в газеты и журналы. За окном еще тянулись задворки лондонских окраин да изредка мелькали кучи булыжников. Агата сладко вздохнула – теперь, когда ее вынудили вновь заняться живописью, дожидаться возвращения мужа будет гораздо легче – и, немного помечтав, наконец распечатала письмо Найджела.
Из конверта выпали три страницы густого машинописного текста и записка, написанная от руки зелеными чернилами.
Сейчас 13.00 по Гринвичу, – прочла она. – Милая Агата, два часа назад Томас Анкред позвонил мне, вернувшись от тебя, и сообщил о своей победе. Ты, конечно, вляпалась, хотя творить образ Старейшины Английской Сцены будет одно удовольствие. Я давно до смерти хочу написать литературный портрет семейства Анкредов, но риск слишком велик – они, как пить дать, подадут на меня в суд за очернительство. Посему, желая потешить душу, я накропал лишь эту веселую безделицу, прилагаемую ниже. Надеюсь, она поможет тебе скоротать поездку. Твой Н. Б.
Рукопись была озаглавлена «Заметки о сэре Генри Анкреде, баронете Анкретонском, и о ближайшем его окружении».
«А стоит ли читать? – спросила себя Агата. – Найджел, конечно, прелесть, что все это написал, но у меня впереди целых две недели с Анкредами, да и комментарии Томаса были вполне исчерпывающими». Она разжала пальцы, и листки упали к ней на колени. Сидевший на чемодане молодой человек опустил свой журнал и пристально на нее посмотрел. Его внешность не понравилась Агате. В глазах у него сквозила ленивая наглость. Губы под тонкой щеточкой усов были слишком яркие и чересчур далеко выдавались над маленьким бледным подбородком. Весь какой-то утрированно элегантный, отметила Агата; этот тип мужчин не представлял для нее загадки, и она решила занять свои мысли чем-нибудь другим. Но он продолжал на нее смотреть. «Если бы сидел напротив, то уже пристал бы с глупыми расспросами, – подумала она. – Что ему надо?» И, взяв с колен заметки Найджела, принялась читать.
II
«Как вместе, так и в отдельности, – писал Найджел, – Анкреды, все, за единственным исключением, отличаются чрезмерной эмоциональностью. Об этом следует помнить любому, кто захочет описать или проанализировать их поведение, ибо, не будь Анкреды так эмоциональны, они вряд ли были бы Анкредами. Сэр Генри Анкред, пожалуй, самый тяжелый случай из них всех, но, поскольку он актер, друзья объясняют его способы самовыражения спецификой актерской профессии и, хотя порой испытывают в его присутствии неловкость, редко заблуждаются настолько, чтобы принимать его всерьез. Возможно, сэр Генри пленился своей женой (ныне покойной) именно потому, что обнаружил в ее характере аналогичную тягу к повышенным эмоциям, а может быть, леди Анкред научилась выражать свои чувства с не меньшей виртуозностью, чем ее муж, лишь под влиянием феномена супружеской акклиматизации – сейчас это уже не установить. Известно одно: своих чувств она не сдерживала. И умерла.
Их дочери, Полина (в 1896 году Анкред играл в пьесе «Полина и Клод») и Дездемона («Отелло», 1909 год), так же как и сыновья, Генри Ирвинг (Анкред играл эпизодическую роль в «Колоколах»[5]) и Клод (близнец Полины), – все, хотя и в разной степени, унаследовали или приобрели привычку бурно выражать свои чувства. Исключение составляет только Томас (в 1904 году, когда родился Томас, Анкред отдыхал целый сезон). Томас и в самом деле на редкость уравновешенный человек. Может быть, потому-то отец, сестры и братья призывают его на помощь всякий раз, когда оскорбляют чувства друг друга, а скандалят они с завидной пунктуальностью два-три раза в неделю, но при этом каждую очередную ссору воспринимают с трагическим изумлением.
Полина, Клод и Дездемона, пойдя по стопам отца, избрали своим поприщем искусство. Полина поступила в театральную труппу на севере Англии, затем там же вышла замуж за местного богача, некоего Джона Кентиша – добиться признания в провинциальном обществе ей было намного легче, чем на сцене, – и родила Поля, а еще через двенадцать лет, в 1936 году, произвела на свет Патрицию (известную под именем Панталоша). Как все дети Анкредов, за исключением Томаса, Полина в молодости была чрезвычайно хороша собой и до сих пор прекрасно сохранилась.
Клод, ее близнец, получил образование в Оксфорде и, пользуясь связями отца, некоторое время играл романтических юношей в «Оксфордском театральном обществе». Он женат на Дженетте Кернс, состоятельной даме, которая, как он любит говорить, никогда его не понимала и не поймет. Дженетта – женщина умная и здравомыслящая. У них одна дочь, Фенелла.
Дездемона, четвертое дитя сэра Генри (к началу нашего повествования ей исполнилось тридцать шесть лет), стала хорошей характерной актрисой, но с трудом находит работу, потому что гладкие, пустые рольки, которые она изредка получает от очарованных ее красотой лондонских импресарио, под натиском ее эмоций, как правило, трещат по швам. Недавно она примкнула к одной модернистской студии и теперь играет в пьесках, написанных двумя сюрреалистами; все свои реплики она произносит с такой душераздирающей страстью, что даже ей самой они кажутся исполненными глубокого смысла. Дездемона не замужем, у нее было два неудачных романа, и оба раза она невыносимо страдала.
Старший сын, Генри Ирвинг Анкред, актер, игравший мелкие роли, женился на Милдред Купер, которую его отец незамедлительно переименовал в Миллеман (в честь одной из героинь пьесы «Законы высшего общества»[6] – как раз в то время сэра Генри пригласили участвовать в возобновленной постановке этого спектакля). С его легкой руки она носит это имя до сих пор. Незадолго до смерти мужа Миллеман родила сына, Седрика, о котором чем меньше будет сказано, тем лучше.
Твой приятель Томас – холостяк. Бесцветно сыграв пару ролей, Томас пришел к выводу, что актер он плохой, и занялся самообразованием с целью стать хорошим режиссером. Употребив значительные усилия, он добился своего и сейчас занимает солидное положение режиссера-постановщика в театре «Единорог». Он славится тем, что никогда не выходит из себя на репетициях, но, по свидетельствам очевидцев, оставаясь один в зрительном зале, порой хватается за голову и раскачивается из стороны в сторону. Живет Томас в холостяцкой квартирке в Вестминстере.
Все отпрыски Анкреда – и Полина, и Клод, и Дездемона, и Томас, – а также их дети и Миллеман представляют собой как бы детали узора, центральное место в котором занимает сам сэр Генри, известный в театральных сферах как Старейшина Английской Сцены (сокращенно С. А. С.). Принято считать, что С. А. С. очень привязан к своему семейству. Так по крайней мере утверждает бытующая о нем легенда, и находятся люди, которые в это даже верят. Со своими близкими он и правда видится довольно часто, но, вероятно, мы не ошибемся, сказав, что больше всего он благоволит к тем из них, кого в тот или иной произвольно взятый момент видит реже других. Допустимо предположить, что жену сэр Генри любил. Они никогда не ссорились и всегда выступали единым фронтом, стоило кому-либо из молодых Анкредов задеть их чувства. А не задевал их чувств только Томас, впрочем, в клане Анкредов он своей сдержанностью вообще являет исключение.
