Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом
– Мое имя Эдвард Кэтчпул. Я только что из Англии. Думаю, леди Плейфорд меня ожидает.
У моих ног стояли чемоданы. Он посмотрел сначала на них, потом бросил взгляд себе через плечо; так повторилось дважды. Без слов.
Наконец он все же вымолвил:
– Я прикажу отнести ваши вещи наверх, сэр.
– Благодарю вас…
Я нахмурился. Все это показалось мне очень странным – я даже не могу выразить насколько. Нет, его слова были как раз вполне обыкновенными, зато в тоне, каким он их произнес, крылась бездна недосказанности, как будто он подразумевал: «К моему огромному сожалению, при сложившихся обстоятельствах это все, что я могу для вас сделать».
– Что-то еще? – спросил я.
Лицо дворецкого напряглось.
– Еще один… гость леди Плейфорд ожидает вас в гостиной, сэр.
– Еще один гость? – Я ожидал, что буду единственным приглашенным.
Похоже, мой вопрос вызвал у дворецкого отторжение. Не понимая, что такого возмутительного я сказал, и уже подумывая дать волю чувствам, я вдруг услышал, как в доме отворилась еще одна дверь и хорошо знакомый голос воскликнул:
– Кэтчпул! Mon cher ami![2]
– Пуаро? – откликнулся я. И тут же переспросил у дворецкого: – Это Эркюль Пуаро?
Так и не дождавшись, когда он наконец пригласит меня с холода в дом, я сам толкнул дверь и вошел. В глаза мне сразу бросился разноцветный плиточный пол такой красоты, что не посрамил бы и дворцовой прихожей, и только потом я обратил внимание на величественную деревянную лестницу и огромное количество коридоров и дверей, которые наверняка сбивали с толку всякого, кто впервые попадал в этот дом, старинные дедовские часы и, наконец, оленью голову на стене. Рот бедняги оленя был раздвинут в некоем подобии улыбки, и я невольно улыбнулся в ответ. Надо сказать, что эта голова, хотя и давно мертвая и отделенная от тела, выглядела решительно более гостеприимной, нежели физиономия дворецкого.
– Кэтчпул! – Снова тот же голос.
– Послушайте, здесь что, Эркюль Пуаро? – повторил я уже более настойчиво.
Дворецкий едва заметным кивком подтвердил мои слова, но тут показался сам коротышка-бельгиец – он приближался ко мне таким шагом, который при его комплекции и обычной манере ходить вполне можно назвать поспешным. Я не смог скрыть усмешки при виде знакомой яйцевидной головы, блестящих лакированных туфель и, конечно же, пышных усов.
– Кэтчпул! Как я рад видеть вас здесь!
– То же самое я хотел сказать и вам. Это, случайно, не вы ждете меня в гостиной?
– Да, да. Это я.
– Так я и подумал. Ну, тогда ведите меня туда. Что здесь такое происходит? Что-то случилось?
– Случилось? Нет. А что должно было случиться?
– Э-э… – Я обернулся. Мы с Пуаро были одни, мои чемоданы исчезли. – Судя по настороженности дворецкого, я уж было решил…
– Ах да, Хаттон… Не обращайте на него внимания, Кэтчпул. Его настороженность, как вы выразились, не имеет ровным счетом никакого отношения к реальности. Это просто характер.
– Вы уверены? Странный какой-то характер…
– Oui[3]. Леди Плейфорд сама мне все объяснила, когда я прибыл сюда сегодня днем. Я задал ей тот же вопрос, что и вы, поскольку мне также показалось, будто в доме произошло нечто такое, что дворецкий считает себя не вправе обсуждать с гостями. Она сказала, что это у него от многолетней службы. На своем веку в качестве дворецкого, сказала она, Хаттон повидал немало такого, о чем было бы неблагоразумно упоминать в присутствии посторонних, вот он уже и не знает, что можно говорить, а от чего лучше воздержаться, и потому предпочитает молчать. Ее это тоже сильно раздражает. «От него самых простых вещей не добьешься. “В котором часу будут подавать обед? Когда привезут уголь?” – ответы на эти вопросы мне приходится тянуть из него чуть ли не клещами, как будто речь идет о каких-то тщательно охраняемых и взрывоопасных семейных секретах, – пожаловалась она мне. – Он совсем утратил способность мыслить самостоятельно, для него что вопиющая несдержанность, что простой человеческий разговор – никакой разницы» – так она сказала.
– Так почему же она не наймет нового дворецкого?
– Я задал ей и этот вопрос. Видите, мы мыслим одинаково, вы и я.
– Ну и как же она вам ответила?
– Ее привлекает возможность наблюдать за развитием личности Хаттона; ей хочется посмотреть, чем он станет в будущем.
Я изобразил на лице отчаяние, гадая, когда кто-нибудь придет предложить нам чаю. В этот самый миг дом вздрогнул, затих и снова вздрогнул.
– Что за черт… – начал было я, но тут на верхней площадке лестницы появился человек такой необъятной ширины, равного которому я просто не припомню. Он спускался вниз. Его лицо под соломенными волосами тонуло в складках подбородков, а голова казалась обломком метеорита, притянутым на свою орбиту телом поистине планетарных масштабов. При каждом его шаге очередная ступенька издавала громкий, протяжный скрип, и я уже начинал опасаться, что какая-нибудь из них вот-вот проломится под ним.
– Слышите эти устрашающие звуки? – обратился он к нам, и не подумав представиться. – Где это видано, чтобы ступеньки стонали и пищали на каждом шагу? Разве не для того они сделаны, чтобы по ним ходить?
– Именно для этого, – согласился с ним Пуаро.
– Что? – переспросил гигант. Зачем, я не понял, ведь ему уже ответили. – Говорю вам, лестницы теперь уже не те. Перевелись настоящие строители.
Пуаро вежливо улыбнулся и, взяв меня за руку, увлек в сторону, где зашептал:
– Это его аппетит виноват в том, что под ним стонет лестница. Но он адвокат – так что я на ее месте обратился бы к нему за юридической консультацией. – И только когда он улыбнулся еще раз, я понял, что это была шутка.
Я прошел за ним в помещение, вероятно служившее гостиной, – просторную комнату с камином, расположенным у самой двери. Огонь в нем не горел, так что внутри было еще холоднее, чем в холле. В длину комната оказалась больше, чем в ширину, и это особенно подчеркивали кресла, которые выстроились неровным рядом вдоль одной стены, а у другой сбились в кучу. Из-за них помещение производило впечатление не только чрезмерно вытянутого, но и несимметричного. Французские окна в дальнем конце выходили в сад. Шторы еще не задернули, хотя снаружи стало уже совсем темно – в Клонакилти, как я заметил, темнота была гуще, чем в Лондоне в то же время суток.
Пуаро закрыл дверь. Наконец-то я смог разглядеть моего старого друга внимательно. Он располнел и как будто еще больше отпустил усы, – по крайней мере, при взгляде с другого конца комнаты мне показалось, что они топорщатся сильнее, чем раньше. Но, когда он подошел ближе, я решил, что нет – он такой же, каким и был; это мое воображение уменьшило его до более приемлемых размеров за то время, пока мы с ним не виделись.
– Какое это удовольствие – видеть вас снова, mon ami! Я едва поверил своим ушам, когда леди Плейфорд сказала мне, что вы тоже в числе приглашенных.
Он говорил так искренне, что я невольно испытал угрызения совести: мои чувства, вызванные встречей с ним, были далеко не столь однозначны. Однако его хорошее настроение ободрило меня, и мне стало легче от того, что он во мне, кажется, не разочарован. В присутствии Пуаро кто угодно может почувствовать себя неудовлетворительным образчиком человеческой породы.
– Вы узнали, что я буду здесь, только когда приехали? – спросил я.
– Non[4]. И потому я сразу хочу задать вам вопрос, Кэтчпул. Почему вы здесь?
– Вероятно, потому же, что и вы. Я получил письмо от Этелинды Плейфорд. Не каждый день человека приглашают погостить в доме известной писательницы. В детстве я прочел пару ее книг, и…
– Нет, нет. Вы меня не поняли. Конечно, меня тоже пригласили – хотя я не читал в детстве ее книг. Кстати, прошу вас, ей об этом ни слова. Но я о другом – зачем леди Плейфорд нас пригласила, меня и вас? Сначала я решил, что она пригласила Эркюля Пуаро потому, что он тоже самый крупный авторитет в своей сфере, как и она – в своей. Теперь я понимаю, что это не так, потому что вы тоже здесь. И, думаю… леди Плейфорд наверняка читала о том лондонском деле, в отеле «Блоксхэм»[5].
Не имея никакого желания снова обсуждать упомянутый случай, я сказал:
– Пока я не увидел здесь вас, я думал, что она позвала меня для того, чтобы я подробно рассказал ей, как работает настоящая полиция. Ее книгам не помешал бы более реалистический подход…
– Oui, oui, bien sыr[6]. Скажите, Кэтчпул, письмо у вас собой?
– Хм?
– То, которое вы получили от леди Плейфорд.
– А, да. В кармане.
Я вынул и протянул ему письмо. Он пробежал его глазами и вернул мне, заметив:
– Точно такое же она прислала и мне. Из него ничего не ясно. Может быть, вы и правы. Возможно, мы интересуем ее просто как консультанты.
– Но… вы ведь говорили, что виделись с нею. Разве вы ни о чем ее не спросили?
