Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой
– Наверное, вы правы, – вздохнула Нэнси. – Раньше мы были очень близки с Харриет. Когда я и мой муж Уильям только приехали в Грейт-Холлинг, Харриет и Джордж Сиппель были нашими ближайшими друзьями. Потом Джордж умер, а Харриет стала чудовищем. И все равно, очень трудно осуждать человека, который был когда-то вашим близким другом, разве не так?
– Это либо невозможно, либо неизбежно, – сказал Пуаро.
– В моем случае – невозможно. Наихудшее поведение такого человека воспринимается как проявление болезни, а не истинной его природы. Я не могла простить Харриет того, как она обошлась с Патриком. Даже не пыталась. И в то же время я чувствовала, что ей самой, должно быть, очень тяжело быть тем, чем она стала.
– То есть вы рассматривали ее как жертву?
– Да, жертву трагической потери мужа – да еще в столь юном возрасте! Я верю в то, что можно быть жертвой и злодеем одновременно.
– У вас с Харриет было в этом отношении кое-что общее, – сказал Пуаро. – Вы ведь тоже потеряли мужа в молодом возрасте.
– Это прозвучит жестоко, но никакого сравнения тут нет, – сказала Нэнси. – Джордж Сиппель был для Харриет буквально всем, ее целым миром. Я же вышла за Уильяма потому, что он был мудр и надежен, а мне надо было во что бы то ни стало сбежать из дома отца.
– Ах да. Альбинус Джонсон, – сказал Пуаро. – Уже покинув ваш дом, я вспомнил, что мне и впрямь знакомо это имя. Ваш отец был членом кружка английских и русских агитаторов, действовавших в Лондоне в конце прошлого века. Провел некоторое время в тюрьме.
– Он был опасным человеком, – сказала Нэнси. – Я никогда не могла говорить с ним о его… идеях, но знаю, что он верил в оправданность убийства любого количества людей, если они были препятствием на пути к улучшению мира – улучшению в том смысле, в каком понимал это он! Как, во имя неба, можно сделать кого-то или что-то лучше, проливая кровь и устраивая массовую бойню? Как могут улучшить что-то люди, которые о собственных мечтах и надеждах говорят с гримасой злобы и ненависти на лицах?
– Полностью согласен с вами, мадам. Движение, питаемое обидой и злобой, не изменит к лучшему нашу жизнь. Ce n’est pas possible[43]. Такая идея порочна в самом своем основании.
Я чуть было не сказал, что и я с этим согласен, но вовремя остановился. Мои соображения никого здесь не интересовали.
Нэнси продолжала:
– Когда я повстречала Уильяма Дьюкейна, я не влюбилась в него, но он мне понравился. Я уважала его. Он был спокоен и вежлив; никогда не произносил необдуманных слов и не совершал необдуманных поступков. Если ему случалось вернуть книгу в библиотеку позже положенного срока, он испытывал настоящие угрызения совести.
– Совестливый человек.
– Да, а еще ему было присуще чувство меры и соразмерности. Если что-то становилось у него на пути, он прежде всего думал о том, как обойти препятствие, и лишь во вторую очередь – о том, как сдвинуть его с места. Я сразу поняла, что в нашем с ним доме не будет людей, готовых насилием сделать этот мир еще безобразнее. Уильям любил искусство, ценил красивые вещи. В этом мы были с ним схожи.
– Понимаю, мадам. Но ваша любовь к Уильяму Дьюкейну не была страстной, в отличие от чувства Харриет Сиппель к ее мужу Джорджу?
– Вы правы. Я страстно любила другого человека: Патрика Айва. С нашей первой встречи мое сердце принадлежало ему одному. Ради него я бы пожертвовала жизнью. Только потеряв его, я поняла, что, должно быть, чувствовала Харриет после кончины мужа. Люди думают, что это легко представить, но они ошибаются. Помню, я решила, что Харриет сошла с ума, когда после похорон Джорджа она умоляла меня помолиться о ее смерти, чтобы она скорее воссоединилась со своим мужем. Я отказалась выполнить ее просьбу. Время притупит боль, говорила я ей тогда, и наступит день, когда у нее появится новая цель в жизни.
Нэнси умолкла, потом, успокоившись, продолжала:
– К сожалению, так оно и случилось. Радостью для нее стали мучения других. Харриет-вдова стала злобной ведьмой. Ее и убили на днях в отеле «Блоксхэм». А та Харриет, которую знала и любила я, умерла давно, вместе со своим мужем Джорджем. – Вдруг она посмотрела на меня. – Вы заметили, что я сержусь на Дженни. Но у меня нет на это права. Я так же виновна в предательстве Патрика, как она. – Нэнси закрыла лицо руками и заплакала.
– Тише, тише, мадам. Успокойтесь. – Пуаро дал ей носовой платок. – Каким образом вы предали Патрика Айва? Вы ведь говорили нам, что могли бы отдать за него жизнь.
– Я ничуть не лучше Дженни: такая же отвратительная трусиха! Тогда, в «Голове Короля», рассказав всем о том, что мы встречались с Патриком, я утаила часть правды. Встречаться мы и в самом деле встречались, и тайно, и влюблены друг в друга тоже были, все так, но… – Казалось, Нэнси не сможет продолжать. Она плакала, закрывшись платком, и плечи ее вздрагивали.
– Думаю, я понимаю вас, мадам. В тот день в гостинице «Голова Короля» вы сказали всем, что ваши отношения с Патриком Айвом были платоническими. Это и была ложь. Пуаро угадал?
Нэнси отчаянно завыла.
– Я испугалась пересудов, – всхлипывала она. – Вы не представляете, какие жуткие сплетни о якобы бывших встречах с дэхами за деньги передавались шепотом… как даже дети на улицах, шипя, проклинали еретика… я была в ужасе! Как это страшно, когда кольцо обвинений и проклятий сжимается вокруг одного-единственного человека, и доброго человека, к тому же!
Я хорошо себе это представлял. Я представлял это себе настолько ясно, что едва удержался от желания велеть ей замолчать.
– Я должна была что-то предпринять, месье Пуаро. Вот я и подумала: «Я положу конец этим сплетням, воспользовавшись орудием добрым и чистым: правдой». А правдой была моя любовь к Патрику и его любовь ко мне; но я струсила – и запятнала ее ложью! Вот в чем была моя ошибка. От страха я не могла думать ясно. Я запятнала красоту моей любви к Патрику трусливой полуправдой. Наши отношения не были платоническими, а я утверждала, что это было так. Я воображала, что у меня нет иного выхода, кроме как солгать. Это было малодушием. Презренным малодушием!
– Вы слишком жестоки к себе, – возразил Пуаро. – В этом нет никакой необходимости.
Нэнси вытерла глаза.
– Как бы мне хотелось вам верить, – сказала она. – Ну почему я не сказала тогда всю правду? Моя защита Патрика от наглой лжи должна была стать актом благородства, а я все испортила. За это я кляну себя каждый день своей жизни. Те безмозглые поборники добродетели, которые собрались тогда в «Голове Короля», – они и без того с пеной у рта кричали, что я падшая женщина, а Патрика Айва называли чуть ли не дьяволом во плоти. Так стоило ли беспокоиться о том, что они будут думать обо мне после? Честно говоря, не думаю, чтобы в своем стремлении опозорить Патрика или меня они могли зайти еще дальше.
– Так почему же вы тогда не сказали всю правду? – спросил Пуаро.
– Наверное, жалела Франсис. Думала о том, каково придется ей, если скандал будет еще больше. А потом Патрик и Франсис покончили с собой, и всякие надежды исправить что-нибудь ушли вместе с ними. Я знаю, они покончили с собой, кто бы что ни говорил, – добавила Нэнси как бы вдогонку прежним своим мыслям.
– Этот факт подвергался сомнению? – спросил Пуаро.
– В заключении местного врача и в официальном протоколе о причинах смерти сказано, что она наступила в результате несчастной случайности, но никто в Грейт-Холлинге этому не поверил. Самоубийство – грех в глазах Церкви. Думаю, что деревенский доктор просто хотел уберечь репутацию супругов от окончательного уничтожения. Он очень их любил и горой стоял за обоих, когда все остальные давно отступились. Хороший он человек, доктор Флауэрдейл, один из немногих хороших людей в Грейт-Холлинге. Он сразу понял, где правда, а где ложь. – Нэнси засмеялась сквозь слезы. – Вот и выдал им ложь за ложь, как зуб за зуб.
– Или правду за правду? – предположил Пуаро.
– О. Да, разумеется. – Нэнси поглядела на него удивленно. – О боже, я совсем испортила ваш платок.
– Это неважно. У меня есть другие. Еще один вопрос, мадам: вам что-нибудь говорит имя Сэмюэль Кидд?
– Нет, не говорит. А должно?
– Он не жил в Грейт-Холлинге в одно время с вами?
– Нет, не жил. Кто бы он ни был, ему повезло, – с горечью ответила Нэнси.
Глава 17
Пожилая женщина и молодой мужчина
– Итак, – начал Пуаро, едва наша посетительница вышла и мы остались одни. – Нэнси Дьюкейн согласна с Маргарет Эрнст в том, что Айвы совершили самоубийство, но официальная причина двух смертей – несчастный случай. Амброуз Флауэрдейл солгал, чтобы уберечь репутацию Патрика и Франсис Айв от дальнейшего поругания.
– Как странно, – сказал я. – Маргарет Эрнст об этом не упоминала.
– Интересно, следует ли нам полагать, что мы нашли причину, по которой она просила вас не говорить с доктором? Что, если Амброуз Флауэрдейл гордится ложью, которую он сказал, – до того гордится, что может и сознаться, если его спросят. Если Маргарет Эрнст хотела его защитить…
