Агата Кристи - Том пятый. Выпуск II
Прилагаемую записную книжку я обнаружила в заброшенной собачьей будке на заднем дворе. Джозефина прятала ее там, и это лишь подтверждает мои подозрения. Не знаю, следует ли считать то, что я намереваюсь предпринять, правильным или неправильным поступком — не в этом дело. Но мой жизненный путь в любом случае близок к завершению, и я не хотела бы, чтобы дитя страдало, потому что, полагаю, ей обязательно пришлось бы страдать, если ее заставили бы отвечать за содеянное.
Если я не права, пусть меня простит бог… но я поступаю так, движимая любовью. Да хранит господь вас обоих!
Эдит де Хэвиленд.
Помедлив мгновение, я передал письмо Софии. Вместе с ней мы вновь раскрыли маленькую записную книжку Джозефины.
«Сегодня я убила дедушку».
Мы перелистывали страницы записной книжки. Это потрясающее произведение, думалось мне, могло бы очень заинтересовать психолога. В нем с ужасающей отчетливостью проступала ярость подавляемого эгоизма.
Сформулированный там мотив преступления вызывал жалость — настолько он звучал по-детски и настолько он был ничтожным.
«Дедушка не разрешает мне учиться балету, и поэтому я решила убить его. А потом мы поедем в Лондон и будем там жить, и мама не будет возражать, если я буду учиться на балерину».
Я привожу здесь только несколько наиболее характерных записей.
«Я не хочу ехать в Швейцарию — и не поеду. Если мама будет настаивать, я и ее убью… только бы достать еще яду. Пожалуй, можно будет воспользоваться для этого ягодами тисового дерева. В книгах пишут, что они ядовитые.
Юстас сегодня очень разозлил меня. Он говорит, что я всего лишь девчонка и от меня нет никакой пользы и что мое расследование — просто глупость. Едва ли он считал бы меня глупой, если бы узнал, что убийство совершила я.
Мне нравится Чарльз… только он довольно глупый. Я еще не выбрала, на кого свалить преступление. Возможно, выберу Бренду и Лоренса… Бренда плохо ко мне относится, говорит, что у меня не все дома, но Лоренс мне нравится… это он рассказал мне про Шарлотту Корди, которая кого-то убила, когда он принимал ванну. Правда она не очень-то умно все это проделала».
Последняя запись была разоблачительной.
«Я ненавижу нянюшку… ненавижу… ненавижу… Она считает, что я еще маленькая. Она говорит, что я выхваляюсь. Она уговаривает маму отослать меня за границу… Я ее тоже убью… думаю, что отравлю ее лекарством тети Эдит. Если будет совершено еще одно убийство, сюда снова приедет полиция и опять будет весело.
Нянюшка умерла. Я рада. Еще не решала, куда мне спрятать пузырек из-под маленьких таблеток. Может быть, спрячу его в комнате тети Клеменси… или у Юстаса. Когда состарюсь и умру, я оставлю эту книжку и напишу, чтобы ее передали начальнику полиции. Вот тогда-то они узнают, какой великой преступницей я была на самом деле!» Я закрыл книжку. По лицу Софии текли слезы.
— О Чарльз, Чарльз… как все это ужасно! Она просто маленькое чудовище… и все же… и все же это вызывает бесконечную жалость.
Я испытывал такое же чувство.
Мне нравилась Джозефина. Я всегда чувствовал расположение к ней.
Ведь не уменьшается же любовь к человеку, если он вдруг заболеет туберкулезом или какой-нибудь другой смертельной болезнью. Конечно, Джозефина была, как сказала София, маленьким чудовищем, но она была маленьким чудовищем, достойным жалости. Она была рождена со странностями, это нелепое дитя из нелепого домишки.
— А если бы она осталась в живых, что могло бы случиться? — спросила София.
— Полагаю, что ее направили бы в исправительную колонию или специальное учебное заведение, А потом ее освободили бы… или, возможно, признали бы невменяемой — не знаю.
София вздрогнула всем телом.
— Думаю, что лучше уж пусть все будет так, как есть. Но меня мучает мысль о том, что тетя Эдит взяла вину на себя.
— Она сама так решила. Мне кажется, дело не будет предано огласке.
Наверное, когда Бренда и Лоренс предстанут перед судом, с них будет снято обвинение и их освободят. А ты, София, выйдешь за меня замуж, — сказал я совсем другим тоном, взяв ее руки в свои. — Я только что узнал, что меня ждет назначение в Персию. Мы поедем туда вместе, и ты забудешь нелепый домишко. Твоя мать может ставить пьесы, отец — накупить еще больше книг.
Юстас скоро поступит в университет. Не беспокойся о них больше. Подумай обо мне.
София посмотрела мне прямо в глаза.
— А ты не боишься, Чарльз, жениться на мне?
— Почему бы мне бояться? В бедной Джозефине сконцентрировалось все, что было самого худшего в семье. Тебе же, София, — я совершенно уверен в этом — досталось в наследство все, что было самого отважного и положительного в семье Леонидисов. Твой дед высоко ценил тебя, а он, судя по всему, почти никогда не ошибался. Выше голову, дорогая. Будущее в наших руках.
— Я согласна, Чарльз. Я люблю тебя и выйду за тебя замуж, и позабочусь о том, чтобы ты был со мной счастлив. — Она посмотрела на записную книжку. — Бедняжка Джозефина…
— Бедняжка Джозефина, — повторил я.
* * *— Ну и каково же наконец правдивое объяснение всей этой истории, Чарльз? — спросил меня отец.
Я никогда не лгу своему старику.
— Преступление совершила не Эдит де Хэвиленд, сэр. Его совершила Джозефина, — сказал я.
Отец едва заметно кивнул.
— Так оно и есть. Я это понял некоторое время назад. Бедное дитя.
РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО
Глава 1
Квартира была вполне современная. И обстановка в ней тоже: прямоугольные кресла, стулья с прямоугольными спинками. У окна стоял современный письменный стол, тоже прямоугольный. За столом восседал невысокий пожилой человек. Пожалуй, во всей комнате только его голова не имела углов. Она была яйцеобразной.
Мосье Эркюль Пуаро читал письмо:
«Станция: Уимперли — Хэмборо Клоус
Для телеграмм: Хэмборо Сент-Мэри
Хэмборо Сен-Джон Уэстшир
24 сентября 1936
Мосье Эркюлю Пуаро
Милостивый государь!
В моей жизни произошли события, понуждающие искать деликатного и благоразумного вмешательства. Я слышал о вас хорошие отзывы и решил вам довериться. У меня есть основания полагать, что я стал жертвой мошенничества, но, дабы не причинять беспокойства семье, прибегать к помощи полиции не желаю. Сейчас я сам принимаю кое-какие меры, но по получении телеграммы вы должны будете немедленно выехать.
Буду чрезвычайно признателен, если вы оставите это письмо без ответа.
Преданный Вам
Жерваз Шевени-Гор»
Брови мосье Эркюля Пуаро медленно поползли вверх.
— Кто такой этот Жерваз Шевени-Гор? — пробормотал он, потом подошел к книжному шкафу и, сняв с полки большой пухлый том, довольно легко нашел то, что искал.
«Шевени-Гор, сэр Жерваз Франсис Ксавье, 10-й баронет; титул — 1694; бывш, капитан 17-го Уланского полка; род. 18 мая 1878-го; ст, сын сэра Ги Шевени-Гора, 9-го баронета, и леди Клаудии Бретертон. 2-й дочери 8-го графа Уоллингфордского.
Женат: 1912, Ванда Элизабет, ст, дочь полковника Фредерика Арбатнота.
Образование: Итон. Участвовал в воен. действиях 1914—1918-го.
Увлечения: путешествия, охота на крупную дичь.
Адреса: Хэмборо Сент-Мэри, Уэститр, и Лоундез-сквер, 218.
Клубы: «Кавалерия», «Путешественники».
Пуаро несколько разочарованно покачал головой. На мгновение задумавшись, он направился к секретеру и достал оттуда стопку пригласительных билетов.
Лицо его просветлело.
— A la bonne heure![1] Именно это мне и нужно! Там он будет непременно.
Графиня встретила мосье Эркюля Пуаро с деланным радушием.
— Наконец-то вам удалось вырваться, мосье Пуаро! Это замечательно.
— Я тоже очень рад, мадам, — пробормотал Пуаро, кланяясь.
Он сумел ускользнуть от нескольких важных и блестящих персон — от знаменитого дипломата, не менее знаменитой актрисы и от всем известного предприимчивого лорда, — и наконец разыскал непременного участника всех светских раутов — мистера Саттертуэйта, ради встречи с которым он сюда и пришел.
Мистер Саттертуэйт дружелюбно защебетал:
— Милая графиня… Мне нравится бывать на ее приемах… Она личность — вы понимаете, что я имею в виду. Несколько лет назад, на Корсике, я много общался с ней…
Мистер Саттертуэйт имел склонность чрезмерно отягощать беседу перечислением всех своих титулованных знакомых. Вполне возможно, что он изредка с удовольствием общался и с простыми смертными, коих звали просто мистер Джонс, Браун или Робинсон, однако, если такое и случалось, он предпочитал об этом не распространяться. И все же было бы не совсем справедливо называть мистера Саттертуэйта законченным снобом. Он был азартным наблюдателем человеческой натуры, и, если верно говорится, что «со стороны виднее», мистеру Саттертуэйту на самом деле удавалось разглядеть в людях очень многое.
