Мое преступление - Гилберт Кийт Честертон
– Ну, там, где я его увидал, было довольно темно, – начал описывать незнакомца отец Браун, – но у него…
Как уже говорилось, владельца отеля невозможно было уличить во лжи. Его слова о том, что повар сейчас уйдет, исполнились до последней буквы, поскольку тот вышел на улицу, натягивая перчатки и не обращая на беседовавших ни малейшего внимания.
Теперь он разительно отличался от той умопомрачительной черно-белой фигуры, которая ранее показалась в дверном проеме. От головы до пят он был застегнут на все пуговицы и разряжен в соответствии с самыми последними веяниями моды. На массивную черную голову он нацепил набекрень высокий черный цилиндр – из тех, которые французские остряки сравнивают с восемью зеркалами, поскольку, с какой стороны света ни подойди, в них можно смотреться, будто в зеркало. Но удивительным образом сам негр напоминал собственную шляпу: такой же черный, и холеная кожа сияет на все восемь сторон света, если не больше. Короткие белые гетры и белоснежные отвороты его жилета даже не стоят особого упоминания. Красный цветок так вызывающе торчал из петлицы, словно только что вырос оттуда. И в том, как негр держал трость в одной руке, а сигару в другой, просматривалась определенная нравственная позиция – то, что всегда надо помнить, когда речь заходит о расовых предрассудках: нечто одновременно невинное и бесстыжее, словно в танце кекуок[34].
– Иногда, – промолвил Фламбо, глядя на негра, – я не удивляюсь тому, что их линчуют.
– Я никогда не удивляюсь адскому промыслу, – ответил отец Браун.
Негр, все еще демонстративно натягивающий желтые перчатки, проворно зашагал в сторону курорта: на фоне хмурого морозного пейзажа он выглядел вульгарным опереточным персонажем.
– Как я уже отметил, – продолжил отец Браун, – не могу в подробностях описать увиденного мной человека. Но у него были бакенбарды и усы – роскошные, по старой моде. Возможно, темные или просто крашеные, как на портретах иностранных финансистов. Вокруг шеи был обмотан длинный сиреневый шарф, который наверняка развевался при ходьбе, и чтобы этого избежать, его закрепили на горле, подобно тому, как няни закалывают детям шерстяные шарфы английской булавкой. Вот только, – добавил священник, безмятежно глядя на море, – это была не английская булавка.
Хозяин отеля, усевшийся на длинную железную скамью, тоже безмятежно глядел на море и казался еще более спокойным, чем раньше. Фламбо окончательно убедился, что один глаз молодого человека действительно больше другого, поскольку оба были широко открыты, и вряд ли он открыл бы левый шире правого только ради причуды.
– Это была очень длинная золотая заколка. Наверху выгравирована голова обезьяны или нечто подобное, – продолжал священник. – И закололи ее весьма необычным способом. А еще мужчина носил пенсне и широкий черный…
Хозяин гостиницы продолжал сидеть неподвижно и глазеть на море. Вот только взгляд его изменился, словно теперь он принадлежал другому человеку. А затем этот человек потрясающе быстро взмахнул рукой.
Отец Браун стоял спиной к собеседнику и в тот краткий миг вполне мог бы замертво упасть ничком. У Фламбо оружия при себе не было, но его мощные загорелые ладони свободно расположились на краю длинной железной скамьи. Плечи Фламбо резко дернулись вниз, и он взметнул тяжеленную скамью над головой, словно топор палача. Вздернутая вертикально вверх, длинная скамья напоминала железную лестницу, с помощью которой человек способен достичь звезд, а величественная тень Фламбо в лучах неяркого вечернего света походила на тень великана, вздумавшего отшвырнуть со своего пути Эйфелеву башню. Именно это шокирующее видение, а сразу вслед за ним – лязг и скрежет железа заставили незнакомца вздрогнуть и отскочить, а затем стрелой помчаться в отель.
Блестящий плоский кинжал остался лежать там, где хозяин гостиницы обронил его.
– Убираемся отсюда, и чем быстрее, тем лучше! – воскликнул Фламбо, отшвырнув тяжелую скамью в сторону моря, словно пушинку.
Затем он подхватил маленького священника под локоть и потащил его за собой в серую мглу заднего двора, где ничего не росло, но в конце которого виднелась закрытая садовая калитка. Фламбо безмолвно поколдовал над ее замком и спустя пару мгновений бросил:
– Заперто.
Не успел он произнести это, как его шляпы коснулось черное перо, упавшее с одной из декоративных елей, и соскользнуло на землю. Оно напугало Фламбо едва ли не сильнее тихого далекого выстрела, донесшегося мгновением позже. Тут же послышался еще один выстрел, и пуля ударила в калитку, заставив ее вздрогнуть.
Плечи Фламбо вновь напряглись. Поднатужившись, он вырвал дверь вместе с тремя дверными петлями и замком, а затем устремился в пустой проем, защищая спину дверной калиткой, подобно Самсону, уносящему с собою врата Газы.
Третья пуля выбила облачко снега и каменной крошки возле его каблуков как раз тогда, когда он, отшвырнув калитку к садовой стене, без лишних церемоний подхватил коротышку-священника, забросил его себе на плечи и со всех ног помчался по направлению к Сивуду, а ноги у него были очень даже длинными. Он одолел не меньше двух миль, прежде чем позволил своему другу вновь почувствовать под собой почву.
Их бегство сложно было назвать достойным отступлением (несмотря на то что классическая история Анхиза, вынесенного Энеем из Трои, пытается доказать нам обратное), однако отец Браун все это время не переставал широко улыбаться.
Когда приятели достигли окраины города, где уже не стоило опасаться, что преступник вновь нападет на них, и возобновили более привычную прогулку, Фламбо после короткой паузы раздраженно заметил:
– Знаете, хоть я понятия не имею, во что мы ввязались, но все же пока доверяю собственным глазам. И они говорят мне: вы никогда не встречали человека, которого так точно описали.
