Джорджетт Хейер - Смерть шута
Раймонду трудно было заговорить, но он пересилил себя и сухими губами пробормотал:
– Я приехал поговорить с тобой.
И даже сейчас она ничего не заметила, не обратила внимания на ужасную перемену в нем. Она отвечала ему обычным своим тоном, как всегда:
– Я так рада видеть тебя! Я всегда так счастлива, когда ты здесь... А ты так давно тут не был... Я не считаю того раза, когда ты довез меня на машине, – ведь ты же не зашел в дом? Ну так вот... Но я все понимаю, ведь у тебя столько дел и остается очень мало времени на все остальное. Но я прежде должна тебе рассказать о Дикки – помнишь, тот самый кенар, о котором в прошлый раз...
– Я приехал поговорить с тобой! – оборвал он ее, его нижняя, искусанная, губа дрожала. – Но я не знаю, с чего начать... Нет, это просто невозможно!
У нее тоже задрожали губы. Она подняла на него лицо, полное тревоги и отчаяния... Голос ее дрожал еще больше, чем обычно:
– Да-да, конечно, мой милый, конечно... Но... Я пожалуй, сперва найду тебе что-нибудь выпить. Ну – стаканчик шерри и бисквит, хотя бы так. И Финеас будет очень рад тебя видеть... Он как-то на днях спрашивал... Впрочем, что это я говорю, я ведь даже не пригласила тебя сесть! Ах, старая я дурочка...
– Нет, я ничего не буду. Я приехал из-за того, что мне рассказал отец. Я не вполне верю ему – это человек, который соврет не моргнув глазом, но мне все-таки нужно знать определенно. Только ты можешь сказать мне правду. Да, впрочем, я забыл про Марту – ну да черт с ней...
В ее лице не стало ни кровинки. Она глухо простонала и отшатнулась от него с ужасом в глазах...
– Я не знаю, о чем ты, Раймонд, милый! – вскричала она тоненьким голоском... – Но ты... Ты... сам не свой! Присядь, Бога ради, успокойся... Я пошлю за Финеасом! Нет, я думаю, что от стакана шерри тебе станет только лучше...
Но он продолжал стоять прямо напротив нее, глядя ей в лицо... Нет, большего подтверждения всего этого кошмара он не смог бы найти нигде... Лицо Делии говорило обо всем прямо и недвусмысленно... Его горло словно закаменело, и ему пришлось пару раз сглотнуть, чтобы он мог сказать хоть слово. Он произнес с трудом, превозмогая боль в груди:
– Значит, это правда. И ты – моя... – тут он мучительно обнаружил, что не способен произнести ЭТО, и продолжил иначе. – Ты – не моя тетя?
Она зарыдала, сотрясаясь в жутких, почти уже нечеловеческих спазмах, и только повторяла, как заклинание:
– О, Раймонд!.. О, Раймонд...
Он воспринял ее рыдания вполне хладнокровно. Он считал, что у нее нет особых причин для отчаяния. Нет, это его жизнь была разрушена, это он нуждался в утешениях. Она-то все эти сорок лет провела по своему собственному выбору, и, в конце-то концов, должна же была и ее постигнуть какая-то кара Господня? Он чувствовал только глубокое, до дурноты, почти физическое отвращение к ней...
Она упала в кресло, вытирая глаза, но и после, когда она взглянула на него, в них все еще стояли слезы...
– Милый мой, как мне жаль... Как мне жаль... Его задело это слюнявое «как мне жаль», которое так мало подходило к этому моменту.
– Как жаль! – рявкнул он. – Нескоро же тебе стало «так жаль», прошло уж сколько лет!
– О, я не хотела, я никогда не предполагала, что... Я всегда так тебя любила... – лепетала она.
– Хватит! – сказал он голосом сумасшедшего, сжимая хлыст, который зачем-то продолжал держать... Но он сумел взять себя в руки.
Ее рыдания стали громче и еще более жалостливы:
– Рай, мальчик мой... Если бы я только знала, что так все получится, то я сделала бы все, чтобы...
– Нет, у тебя не вышло! – заметил он с нехорошей усмешкой. – Что там обычно делают женщины, чтобы избавиться от нежелательного ребенка? Ложатся на него, топят, делают аборт или как? Или отдают в чужие руки?
– О нет, не говори так! Ох, как плохо... Как плохо мне!.. Нет, ты не можешь говорить так, ты не должен...
– Что плохо-то!? – заорал он. – Не то ли, что ты спокойненько отдала меня в руки Рейчел? И допустила, чтобы я, немолодой уже человек, внезапно оказался без малейшего понимания, откуда я родом? Да?
– Но ведь Рейчел обещала! – рыдала Делия. – Это сделала не я – Рейчел все устроила... Она обещала, что никто никогда не узнает... Адам не имел права рассказывать тебе... – Тут у нее в голове мелькнула ужасная мысль. – А почему он рассказал тебе, Раймонд, почему? Что у вас там случилось?
– Какая разница?
– Но как же, Раймонд... Что он собирается сделать?
– Не знаю.
Она вскочила на ноги, в безумном возбуждении.
– Но он не должен, нет, он не имеет права! ОН ОБЕЩАЛ! Он не может быть таким мерзким – ведь он же все-таки человек!
Она шла к нему, трясясь, и Раймонд совершенно машинально и вовсе не желая ее оскорбить, поставил перед собой журнальный столик с какими-то безделушками... Она остановилась, с искаженным болью лицом. Раймонд сказал почти спокойно:
– Ну что ж, я скажу тебе. Я не знаю, что он задумал. И я не знаю, с чем это связано. Мне важен сам факт – то, что это все правда. Остальное не так важно. Я приехал только затем, чтобы выяснить это. Вот и все.
Он повернулся к двери. Она крикнула ему вдогонку страшным, звериным голосом:
– Нет! Не уходи от меня ТАК! Я не могу ТАК!
– Я тоже не могу, – твердо отвечал он. – Но я смею надеяться, что смогу ТАК, когда немножко свыкнусь с той мыслью, что я один из отцовских бастардов-ублюдков.
– О нет, нет, не уходи, – шептала она, протягивая ему вслед руку, но Раймонд больше не обернулся.
Через минуту он уже сидел в седле и гнал свою лошадь прочь...
Глава четырнадцатая
Это утро не было особенно добрым для домочадцев Пенхоллоу. Несмотря на все слухи, ходившие по людским комнатам и по кухне о страшной ссоре и драке Раймонда с отцом, члены семьи ничего не подозревали.
Однако, кроме этого безобразного события, было множество других причин, способных взбудоражить домочадцев. Вивьен, спустившаяся к завтраку в дурном настроении, умудрилась высказать присутствующим за столом Кларе, Конраду, Обри и Чармиэн столько острых замечаний о невыносимости их манер, нравственности, образа жизни и дурных привычек, что те просто онемели. Далее Вивьен обрушилась на самого Пенхоллоу, а в конце истерическим тоном заявила, что, если она в самое ближайшее время не уедет отсюда, то просто сойдет с ума!
В завершение этой гневной тирады она отвесила гадко захихикавшему Конраду звонкую оплеуху, после чего выбежала из комнаты, оставив свой завтрак нетронутым. Она скрылась в библиотеке, откуда не менее получаса доносились ее сдавленные рыдания; никому из домочадцев не хотелось идти туда успокаивать Вивьен из боязни напороться на новый скандал.
Этот всплеск всех страшно удивил, хотя все знали о ее вспыльчивости, поскольку она никогда раньше не позволяла себе забыться и потерять над собой всякий контроль. Все началось, казалось бы, с самой невинной вещи – Конрад положил свою использованную жирную тарелку на тарелку, предназначенную для Вивьен, вместо того чтобы сложить ее к грязной посуде на полку в сервант...
– Впрочем, можно ли ее обвинять? – заметил Обри. – Не так-то приятно обнаружить на собственной тарелочке следы чьей-то недоеденной яичницы. Наши близнецы, похоже, совершенно неспособны учитывать такие тонкости...
– Но чего ради потребовалось закатывать такую сцену?! – удивился Конрад. – Отставила бы мою тарелку в сторону, и дело с концом! Можно подумать, я ей положил живую кобру на блюдце...
– На вашем месте я не стала бы вообще обращать внимания на эти дерганья Вивьен! – сказала Клара. – Поймите, что у бедняжки достаточно своих собственных несчастий.
– Ты имеешь в виду Юджина в качестве главного несчастья ее жизни? – хохотнул Конрад.
– А может быть, она собирается завести ребенка? – прямолинейно осведомилась Чармиэн, установив оба крепких локтя на столе и глядя Кларе в глаза.
Клара потеребила нос и нерешительно ответила:
– Если хочешь знать, то мне она ничего не говорила определенного по этому поводу. Но с другой стороны, нельзя сказать, чтобы уж совсем ничего... Во всяком случае, ее раздражительность может быть именно от этого...
– Чармиэн, дорогая, – завел сладеньким голоском Обри. – Послушай, неужели ты намерена оставаться здесь еще всю неделю? Отец день ото дня становится все более щедр, а домочадцы – все более сердечны и ласковы, и я чувствую, что из-за отсутствия у меня гнездового инстинкта просто не могу ощутить себя здесь как дома!
– Вот и слава Богу! – злобно проговорил Конрад, вставая из-за стола. – Раз уж мы все здесь для тебя чужие, то зачем же мучить себя? Убирайся отсюда, и чем скорее, тем лучше!
– Нет уж, Конрад, прекрати, – мягко вмешалась Клара. – Отец твой в тяжелом состоянии, а тут еще Вивьен выдает такие эскапады, не надо нам лишних скандалов...
Естественно, ни у кого уже не оставалось надежд, что день рождения старика Пенхоллоу может пройти хотя бы относительно спокойно. Во-первых, Вивьен, как и ожидалось, продолжила свой приступ истерии, отрепетированный в библиотеке; во-вторых, сам Пенхоллоу, взвинченный дракой с Раймондом, давал всем прикурить больше обычного... К тому же бедняга Клей долго думал и наконец решил обратиться к отцу с прямой страстной просьбой, проведя перед тем несколько часов в прогулке по саду и заучивая речь наизусть... Но, как и следовало ожидать, речь эта только еще больше взбесила Пенхоллоу. Все сыновнее почтение и подхалимаж, заготовленные Клеем в мучительных раздумьях, так и не были озвучены, поскольку Пенхоллоу не дал ему произнести больше двух фраз. Сам вид бледного юноши, нервно передергивающего кадыком и похрустывающего пальцами, вызывал у Пенхоллоу отвращение. Он всегда старался навести страх-на своих сыновей, но горе было тому, кто не умел скрыть своего испуга... Пенхоллоу выказал весь свой дурной нрав, в самых грубых выражениях пиная Клея в самые чувствительные места, а под конец заявил, что подумает, какие еще меры необходимо принять, чтобы сделать из Клея образцового члена семьи Пенхоллоу...
