Дело об «Иррегулярных силах с Бейкер-стрит» - Энтони Бучер

— Я потерялся, — наконец, проговорил он. — Но не говорите мне, где я. Я даже не хочу этого пока знать. Здесь мне удобно, а знай я, в каком направлении лежит моя гостиница, я чувствовал бы себя обязанным отправляться туда. Так что оставьте меня ненадолго в невежестве — и в удовольствии разделять ваше общество.

Я сожалел лишь о том, что час слишком ранний для выпивки, о чём и сообщил ему.

— Предупреждаю вас, — отвечал он, — если вы сможете меня выносить, то я вполне готов остаться, пока время для неё не созреет. Не люблю навязываться таким образом незнакомцу; но встреча с дружелюбной душой здесь, в дебрях Голливуда, заставляет моё сердце радоваться, словно я Стэнли, или, быть может, уместнее сказать — Ливингстон.[72]

— Вы давно на берегу? — рискнул я.

— Уже два месяца, как я вышел в отставку, и я уже… но прошу прощения, сэр, откуда вам известно, что я плавал в море?

— Но ведь вы морской офицер, не так ли? Вернее, были им?

— Капитан Фэрдел Эгер, к вашим услугам. Но простите моё естественное любопытство…

— Если вы, сэр, — ответствовал я, — простите мне моё хвастовство. Дедуктивный диагноз был совершенно прост. Ваша осанка, даже в нынешнем состоянии истощения, навела на мысль о состоящем на службе человеке, ведущим крайне регламентированный образ жизни. Ваша тёмно-коричневая кожа указывает, что вы много времени проводите на свежем воздухе. Царапины на чашечке вашей трубки, почти наверняка вызванные использованием металлической крышки, указывают, что вы привычны курить при сильном ветре. Прибавьте, что мне показалось, будто в вашей приволакивающейся походе заметна некоторая лёгкая качка, и сами увидите, что…

— Помилуйте, сэр, — вскричал он, — вы настоящий Шерлок Холмс.

Моё сердце наполнилось теплотой к нему.

— Никогда бы не поверил, что такое на меня подействует, уж никак этого не ожидал.

— И теперь, — прибавил я, — жизнь на берегу выдалась не столь тихой, как вы ожидали?

Он задумался и вскоре рассмеялся.

— Ха! Понимаю, как вы это проделали на сей раз, — тот порез у меня на щеке. Слишком свежий, чтобы остаться за два месяца с моей отставки, — верно?

— Замечательный ученик, — кивнул я. — Теперь видите, как легко даётся этот трюк, когда его понимаешь?

Но он не объяснил пореза. Вместо этого он бессвязно рассказывал свои морские приключения — все они увлекательны и достойны записи, но ни одно из них, увы, нисколько не пригодилось бы для нынешнего заседания. Когда-нибудь я обещал поведать вам эти истории — «вам», в данном предложении, следует понимать как местоимение чисто мужского рода. Мрмфк.

— Знаете, — внезапно прервал свои рассказы капитан Эгер, — думаю, я сам мог бы попробовать заняться этой дедуктивной диагностикой. Не возражаете?

— Нисколько. Мы всегда поощряем неофитов ступить в этот заколдованный круг.

— Давайте попробуем, — он выколотил из трубки пепел и снова набил её. — Проблема на две трубки, а? Итак, вы врач — верно?

Я кивнул, довольный и слегка озадаченный.

— Вы тоже на покое. Уже пару лет, сказал бы я. С тех пор немного занимались писательством — и небезуспешно. Я всё верно говорю?

Я дивился, возбуждённый, как литературная дама за чаепитием со знаменитостью, требуя от него объяснений.

— Вся забавность этих фокусов, — пояснил я, — заключается в объяснениях. Любой может сделать чертовски проницательную догадку; лишь неизбежная цепочка доказательств обеспечивает всю игру.

— Боюсь, старина, — рассмеялся он, — при таких способностях наблюдения, как мои, заметишь разве, что у меня одна нога короче другой. Изо всех сил стараюсь её растягивать. Дело в том, что я внезапно узнал вас по фотографии. Видел в «Нью-Йорк Таймс» или вроде того. Вы Руфус Боттомли, да?

Я благодушно признал поражение.

— Смею предположить, теперь вы думаете, что я просто гоняюсь за знаменитостями. На самом деле, я ещё минуту назад понятия не имел, кто вы, — меня просто осенило. Но теперь, когда я знаю… — его голос затих. За прошедшие минуты тело его утратило прежнюю усталость, зато поразительным контрастом я видел, какие усталые у него глаза и какой усталый дух смотрит из них. — Послушайте, — продолжал он. — Вы, доктора… знаете, я сам не религиозный человек, хотя плавал с ирландцами и испанцами и видел, как это с ними работает. Исповедь, в смысле. И вы, доктора — вы же тоже вроде того, да? В смысле — вроде священников?

Я взял новую сигару.

— Раньше было модно, — проговорил я, — высмеивать Римскую церковь за её исповеди, но, похоже, мир возвращается к этой практике. Боюсь, это потребность расы, и люди будут искать её — хоть в психоанализе, хоть в Оксфордской группе.[73] Католики бывают мудрее, чем может признать хороший агностик-материалист вроде меня.

Он замахал рукой, отбрасывая мои слова столь небрежно, словно они были облачком дыма.

— Мне нужна не теория, доктор, а самая что ни на есть практика. Короче говоря, я хочу говорить и хочу, чтобы вы слушали. Вы ведь привыкли к этому?

Я с созерцательным видом затянулся новой сигарой.

— Почему бы нет? — только и спросил я.

— Хорошо, — он вновь замолчал, а когда, наконец, заговорил, то голос его изменился. Стал одновременно мягче и напряжённее. — Странное дело, — проговорил он. — Дьявольски странное. И, боюсь, мне нужно больше, чем просто ухо…

Тут он как будто вздрогнул и замолк.

— Мне нужен совет. Но сначала выслушайте всю историю; тогда сами сможете судить, что мне нужно.

Я приготовился слушать, поражаясь суровой дисциплине священников. Не есть на протяжении долгих часов перед полуденной мессой кажется мне трудным, но возможным; однако не курить, пока вы слушаете длинный список горестей кающегося, для меня акт сверхчеловеческой жертвы. Однако я вновь отвлекаюсь. Фигурально караю себя и возвращаюсь к нашим баранам. Итак, вот рассказ капитана Фэрдела Эгера, изложенный настолько точно, насколько я способен вспомнить его слова:

«Я познакомился с Питером Блэком в Пномпене. Быть может, вы не слышали об этом месте — мало кто из американцев слышал, — но это значительный город в Индокитае, столица Камбоджи. Я часто встречал его в «Красном Гарри», месте, излюбленном теми из нас, кто предпочитал пинту горького и глоток бурбона черносмородиновому вермуту. Это было лет двадцать назад — вскоре после войны. Я так и не понял, какой национальности был Питер — возможно, как мне казалось, американец, или, скорее, откуда-то из британских колоний, — но у меня сложилось впечатление, что он был в той или иной степени изгнанником с родины. Ему грозило, если он вернётся, обвинение в