Джон Карр - Чаша кавалера
Когда стук туфель миссис Буллер-Керк замер в коридоре, Вирджиния дала волю гневу.
— Ради бога, женщина! — запротестовал ее муж. — Объясни, в чем моя вина!
— Ты не желаешь приучать мальчика к дисциплине, Том Брейс! Мне самой приходится этим заниматься! Ты не делаешь ничего, что должен делать муж и отец!
— Но послушай, Джинни…
— Больше я не стану этого терпеть! Я разведусь с тобой! Какая-то дисциплина в жизни необходима, хотя ты этому не веришь, так как тебя никогда ни в чем не ограничивали. Ты был единственным ребенком в семье и…
— А ты разве нет?
— Это ничего не меняет. Я ненавижу тебя! И не пытайся меня целовать, потому что я этого не хочу! Ну, может быть, только один раз… О, Том, это безумие нужно прекратить! И мы должны перестать поддразнивать бедного сэра Генри.
— Тебе это не кажется очередной non sequitur, дорогая?
— Не кажется. По сравнению с остальными он вполне нормален. Что из того, если он иногда выглядит несерьезным? Дженнингс всегда был чертовски серьезным, а теперь ведет себя бессмысленно. Ты говоришь, что сэр Генри умен как сам дьявол. Очень может быть, если он придает такое значение безобидной царапине на двери. Но мы должны заставить его помочь нам и раскрыть эту тайну. Пошли в Дубовую комнату, Том!
Таким образом, Вирджиния, вцепившись правой рукой в левую руку мужа, и Том с дубинкой в правой руке начали пробираться через лабиринт коридоров, достигнув в итоге средоточия тайны — Дубовой комнаты.
Не постучав, Вирджиния повернула ручку и открыла тяжелую, массивную дверь.
Они услышали голос синьора Равиоли, который сидел на табурете у клавесина, щелкая в воздухе большим и указательным пальцами.
— Нет!
— Сынок, я сыт этим по горло! Когда вы перестанете нести чушь о преступлении, совершенном призраком-левшой, страдающим астмой?
— Мы детективы или нет? — осведомился синьор Равиоли. — Почему вы мне не отвечать?
Его рука метнулась к хрупкой инкрустированной крышке клавесина, на которой лежала приметная черная шляпа. Синьор Равиоли нахлобучил ее на голову с такой силой, что она прижала ему уши.
— Во-первых, нет даже намека на то, — продолжал Г. М., стоя посреди комнаты размером пятнадцать квадратных футов и упершись кулаками в бока, — что сэр Бинг Родон когда-либо болел астмой. Во-вторых, мы знаем, что он был правшой. Разве вы не слышали, как девочка говорила, что на его правой руке был перстень с бриллиантом, которым он нацарапал надпись на оконном стекле?
Г. М. указал пальцем на левое из двух окон в стене напротив двери.
Хотя надпись была почти не видна на фоне розово-золотого заката, повернувшись боком, можно было разглядеть буквы, складывающиеся в слова: «Боже, храни короля Карла и».
Но для стоящих в дверях Тома и Вирджинии это было далеко не самым важным. В Дубовой комнате царила невыносимая духота, так как она почти постоянно оставалась запертой, демонстрируя условия, при которых призраку удалось войти в помещение и выйти вон. Тяжелые металлические ручки на обоих окнах были повернуты таким образом, что стальной стержень был опущен в гнездо в подоконнике.
Муж и жена, стараясь не беспокоить Г. М. и синьора Равиоли, бесшумно закрыли за собой дверь. Том бросил взгляд на два тяжелых засова сверху и снизу.
— По-твоему, — еле слышно шепнула Вирджиния, — нам лучше сказать Г. М., что концерт может не состояться? Ведь миссис Буллер-Керк…
— Ш-ш!
Так как стенные панели Дубовой комнаты были гораздо темнее, чем в других помещениях, она выглядела мрачной даже при ярком солнце. За исключением одной детали, беспорядок прошлой ночи оставался нетронутым.
Камин с белым каменным дымоходом, покрывшийся за прошедшие века дымной копотью вдоль нижнего края, был установлен по диагонали. Если смотреть на него из дверного проема, он находился в углу между стеной с окнами напротив двери и стеной слева от нее. На неровных голландских плитках очага лежала лютня.
Один из трех стульев и узкий стол лежали перевернутыми на полу с зиявшими между половицами щелями. Рядом валялась серебряная пепельница с оставленным Мастерсом окурком сигареты. Там же лежала рапира, чьи рукоятка-чашка и длинный тонкий клинок мрачно поблескивали под слоем масла, предохраняющего их от сырости. Клавесин с сидящим за ним синьором Равиоли стоял справа в положении приблизительно соответствующем камину слева.
Однако, как было отмечено, одна деталь претерпела изменения. Маленький железный сейф с открытой дверцей находился у правой стены. На нем стояла, сверкая золотом, бриллиантами, изумрудами и рубинами, подобранная с пола Чаша Кавалера.
Том и Вирджиния неоднократно видели все это раньше. Но их глаза снова жадно подмечали каждую подробность, включая царапину на внутренней стороне двери, покуда они не осознали, что Г. М. орет уже несколько секунд.
— …И это мое последнее слово! Призрак тут ни при чем! Мне нужна только завершающая деталь, чтобы заткнуть последнюю щелочку! А пока что давайте продолжим урок пения!
— Вы хотеть петь? — осведомился синьор Равиоли.
— Конечно!
Славный учитель музыки вскочил на ноги, сорвал с головы шляпу и бросил ее на пол.
— Значит, вы принять решение? Хорошо! Тогда слушать, что я скажу! Вы не правы!
— Сынок, меня бы удивило, если бы вы хоть раз сказали, что я прав. В чем я не прав теперь?
— В словах. «Он мертв, но не хочет лежать». «Аспидистра, крупнее которой нигде не сыскать». Вы слушать, что я говорить?
— Я же сказал, что слушаю.
— О'кей. Вы видеть, читать, петь их так часто, что думать, будто вы все знать! Н-н-нет! Каждый раз вы петь правильно, но не совсем! А почему? Потому что видеть их слишком часто и знать слишком хорошо! А что дальше? Я вам говорить! Вы выходить на сцена, готовиться петь и забывать вся чертова песня! Тысячу раз я говорить: делать все правильно первый раз, и тогда…
Несмотря на то что синьор Равиоли буквально захлебывался потоком собственных слов, он внезапно умолк, оборвав фразу.
Облик сэра Генри Мерривейла внезапно претерпел такие явные изменения, словно его огрели по башке, как Мастерса.
— Гореть мне в аду! — простонал он.
— В чем дело? — спросил озадаченный синьор Равиоли.
Но в Вирджинии, хотя она еще никогда не видела Г. М. в таком состоянии, пробудилась женская интуиция.
— Теперь вы все знаете, не так ли? — воскликнула она.
— Погодите! — Г. М. прижал ладони к вискам. — Ради бога, дайте мне подумать!
Наступило молчание. Г. М. оставался в такой позе несколько секунд, потом опустил руки. Хотя он признавал присутствие Тома и Вирджинии в Дубовой комнате, но не видел в них человеческие существа. Его неподвижный злобный взгляд, казалось, был устремлен сквозь них на безобидную царапину, оставленную бородкой ключа от сейфа на внутренней стороне запертой двери.
Молчание затягивалось…
На секунду луч солнца ярко вспыхнул на лежащих на полу серебряной пепельнице и рапире, а также на одной из перегородок между оконными панелями. Г. М. медленно повернулся, устремив взгляд на лютню в очаге. В таком положении он оставался еще несколько секунд, пока снова не повернул голову.
— Грязь! — заговорил он. — Вы даже не смогли бы сказать, откуда она взялась. А ведь ее слишком много. С другой стороны, кто мог бы поклясться, что ее не занесли сюда случайно? Ничто не вызывает подозрений. Ха! — Г. М. внезапно расслабился.
— Вы догадались, верно? — снова спросила Вирджинии.
— Я? — Г. М. пробудился от размышлений. — Догадался о чем? Нет!
— Сэр Генри, пора объяснить нам эту загадку. Но дело не только в том. Если папа не слишком поглощен мисс Чизмен, чтобы думать о чем-то еще, он намерен провести ночь в Дубовой комнате. Возможно, вам кажется это забавным, но я не хочу, чтобы его тоже нокаутировали!
Взгляд Г. М. снова стал сосредоточенным, словно взвешивая что-то.
— Скажу вам одну вещь, куколка. Ни вы, ни ваш папа не имеете ни малейшего понятия о том, что на самом деле произошло в ночь со среды на четверг или прошлой ночью.
— Тогда как вы предлагаете это выяснить?
— Очень просто. Позвольте вашему старику быть подопытной морской свинкой, как ему хочется, и провести здесь несколько часов. Даю вам слово, что ему не грозит никакая опасность. А мы все принесем торжественную клятву не приближаться к Дубовой комнате. Посмотрим, что произойдет на сей раз около полуночи.
Глава 17
В эту субботнюю ночь, без четверти двенадцать, над спящим Суссексом звенели, гудели или перешептывались многочисленные церковные часы, создавая призрачную какофонию.
Конгрессмен Харви становился все более настороженным с каждой четвертью часа, главным образом благодаря собственному воображению.
С низкого потолка Дубовой комнаты на шнуре свисала единственная лампа в пергаментном абажуре. Мягкий свет внушает душевное спокойствие. Но существуют светильники, хотя и не яркие, но способные лишь сгущать тени, навевая неприятные мысли о том, что может таиться в темноте.
