Энтони Беркли - Попрыгунья

Доктор Митчелл кивнул:

— Кажется, я понял, в чем дело.

— Вот именно. Эта вечеринка не из тех, где гости нуждаются в рекламе ведь все кончилось реальной смертью человека. А в желающих вымазать их грязью, уверяю вас, недостатка не будет. И тут уж пощады не жди! Так что в наших общих интересах — чтобы завтрашнее дознание не было отложено и чтобы все прошло быстро и гладко. И, как я понимаю, это также и в ваших с Чалмерсом интересах.

Доктор Митчелл вздохнул.

— Дорогой мой Шерингэм, если бы вы знали, какого пустяка порой достаточно, чтобы обидеть врача! Да, пожалуй, это и в наших интересах.

— Вот и прекрасно. Я сам намерен заняться этим делом и развеять все сомнения полиции, и хотелось бы, чтобы и вы помогли мне всем, чем сможете.

— Конечно, всем, чем угодно, лишь бы это не слишком выходило за рамки профессиональной этики.

— Хорошо. Я собирался обговорить все это с Чалмерсом, а потом вспомнил, что с ним мы вчера ночью уже потолковали, а с вами — нет. К тому же мне известно, какие он готов дать показания по некоему очень важному вопросу, а вашего мнения я не знаю. Чалмерс полагает, что миссис Стреттон была личностью, склонной к суициду. А что думаете вы?

— Да, несомненно.

— Очень хорошо. И это несмотря на расхожую точку зрения, будто люди, много болтающие о самоубийстве, никогда его не совершают? — позволил себе заметить Роджер.

— Это, возможно, справедливо применительно к нормальной личности. Но миссис Стреттон нормальной не была. Кстати, я и сам собирался в этом поддержать Фила. Ведь это очевидная вещь. Нет, по-моему, эта, как вы сказали, расхожая точка зрения к миссис Стреттон не применима. Она была совершенно невменяема и могла совершить под влиянием внезапного порыва все что угодно.

— Что ж, неплохо. Теперь — вы согласны с Чалмерсом относительно времени смерти? Он вроде бы считает, что это произошло часа в два ночи — в течение получаса после того, как она покинула зал.

— Да. Это вообще очень непросто определить, особенно в случаях внезапной смерти, да еще холодная ночь осложняет дело; но с большой вероятностью, это случилось в течение часа после того, как она покинула зал, а скорее всего — в течение получаса.

— Чем раньше, — небрежно заметил Роджер, — тем лучше.

Доктор Митчелл посмотрел на него озадаченно.

— Вы видели, в каком состоянии она выскочила из зала. Не вдаваясь в детали, мы с уверенностью можем сообщить полиции, что она была в бешеной ярости, притом что сама себя накрутила, прицепившись к каким-то пустякам. Мало ли какой порыв мог охватить ее в тот момент?

Чем дальше отсрочивать время смерти, тем больше времени на раздумья и тем слабее порыв.

— Понимаю, о чем вы, — медленно проговорил Митчелл. — Да, пожалуй, час это некоторая натяжка. В конце концов, Чалмерс практикует куда дольше моего. Он, вероятно, прав, урезав промежуток времени до получаса.

— Это как максимум. Но ведь это могло произойти немедленно?

— О да, вполне.

— Опять-таки хорошо. Теперь следующий момент. Вчера ночью вы отрапортовали инспектору. А суперинтенданту — еще нет?

— Уже. Я собирался заглянуть к нему сегодня днем, но вместо этого он сам ко мне пожаловал, перед самым ленчем. Как раз и сказал мне, что придется провести освидетельствование тела.

— Да? Так вы ему отчитались?

— Мне было в самом деле нечего добавить к тому, что я сообщил инспектору. Он задавал множество вопросов…

— Правда?

— Да, но я ему на все отвечал, что не могу предоставить никакой новой информации до освидетельствования.

— Конечно. Итак, я понял, что сегодня днем вы обнаружили на теле многочисленные синяки, и в частности — синяк на затылке?

— Да, но небольшой, и он был скрыт волосами — чуть ниже макушки. Вряд ли бы мы его проворонили ночью, если бы так не вымотались.

— Ага.

Роджер замолчал. Теперь, когда беседа вошла в решающую фазу, он не знал, как подступиться. Надо, чтобы доктор Митчелл помог как-нибудь невинно истолковать этот синяк, но при этом ни единым намеком не дать доктору понять, зачем это нужно. Роджер не сомневался, что полиция на сей счет сделает точно такие же выводы, как и он сам; и притом что с лихвой хватает синяков на теле, именно синяк на голове может оказаться решающим. Значит, надо найти какое-то убедительное объяснение этому синяку — просто необходимо, иначе не на что и надеяться.

— Да, — проговорил он наконец, решив взять быка за рога, — а как вы объясните, Митчелл, этот синяк на макушке?

— Ну, — без обиняков ответил доктор, — думаю, кто-то треснул ее по голове.

Роджер с тоской посмотрел на него. Хуже и не придумаешь!

— Неужели это единственно возможное объяснение? — и робко добавил: — В смысле, получается так похоже на ссору, а никакой ссоры, как мы знаем, не было.

— Чтобы синяк появился в таком месте, ее должны были стукнуть по голове, — резонно возразил доктор.

— Да, но не могла она сама стукнуться?

— Да, могла, несомненно. Но как можно стукнуться макушкой?

— Ну, например, о низкую притолоку или что-то в этом роде.

— Только если она входила в дверь задом наперед.

Роджер чувствовал, как хватка его ослабевает. Он был связан невозможностью говорить в открытую. Невозможно объяснить, что полиция, подозревающая не просто более запутанный случай самоубийства, но нечто значительно серьезнее, почти наверняка поинтересуется, не имеется ли каких-либо признаков насилия на голове погибшей, объясняющих отсутствие следов борьбы на асфальте. Ведь такие следы легко определить, и если была бы борьба, то они непременно бы остались. И вот вам пожалуйста этот самый признак насилия!

— Скажите, а не могла она как-то получить этот синяк без посторонней помощи? — спросил он в отчаянии. — Кстати, и другие синяки тоже?

Доктор Митчелл посерьезнел.

— Я вполне понимаю, что вы имеете в виду, Шерингэм, но тут ничего не попишешь: это явно следы нанесенных кем-то ударов. Так и сам Брайс сказал, и он наверняка включит это в свой отчет. Так и сказал — "Эге, кто же так Ину отделал?"

— Черт! — уныло ругнулся Роджер. И вдруг его лицо озарило воодушевление. — Митчелл! У нее чулки на коленках были порваны?

— Чулки на коленках? Да нет вроде бы. Нет, они точно не были порваны, поскольку один даже приклеился к колену запекшейся кровью, а ссадины не было видно, пока мы его не сняли. А что?

— Да то, что это все объясняет, — ликовал Роджер. — Все эти синяки. Сказать, откуда у нее этот фингал на темечке? От рояля!

— Рояля?

— Ну да, в зале. Боже милостивый, какой же я болван! Конечно же она разбила коленки не об асфальт — потому что тогда она порвала бы и чулки. Но что может ссадить кожу под тонким шелком, не повредив этого шелка? Несильный удар о полированную деревянную поверхность. Иными словами: мы оба видели, как миссис Стреттон сама ссаживала себе коленки и оббивала другие места если смотрели внимательно. Ну, теперь вы меня поняли?

— Танец? Она танцевала "апаш" с Рональдом?

— Ну конечно! — Роджер широко улыбнулся способному ученику. Это даже лучше, что ученик сам озвучил очевидный вывод. Значит, в дальнейшим он ничтоже сумняшеся станет считать, что пришел к нему сам, безо всяких подсказок и следовательно, будет отстаивать его с пеной у рта. — А ведь правда! — мысль надо довести до конца, и Роджер продолжил: — Теперь и я вспомнил, как она один раз поднялась с пола возле рояля, потирая голову. Вы тоже видели?

— Нет, не могу сказать.

— Да что вы, — с энтузиазмом воскликнул Роджер, который сам этого не видел, но был решительно настроен на то, что миссис Лефрой, и сам Рональд, и Колин это видели непременно. — Она потерла голову и сказала "Ой-ёй, вот это удар; еще, Рональд!" или как-то так, ну, сами знаете.

— Что ж, это все объясняет, без сомнения, — с не меньшим облегчением согласился доктор.

— Да. И полагаю, — добавил Роджер с легкой обеспокоенностью, — что и остальные синяки появились точно также?

— О, конечно. Она несколько раз грохнулась как следует. Мне еще показалось тогда, что ей, наверное, очень больно, но она, по-моему, испытывала удовольствие.

— Точно. И вот вам пункт второй для коронера и его жюри присяжных. Они будут вполне готовы поверить, что личности, которой боль доставляла удовольствие, должна прийтись по душе и идея самоубийства. В чем мы и убедились. Что ж, превосходно. Кажется, вы что-то говорили насчет чашечки чаю?

Доктор Митчелл проворно вскочил.

Роджер едва не танцуя влетел в парадную дверь дома Рональда Стреттона. Все складывается блестяще. Оставалась одна загвоздка, причем не с полицией, а с Колином.

Но прежде чем доставить добрую весть лично Рональду, Роджер поспешил прямиком в зал, где совершил весьма и весьма неблаговидный поступок.

Тщательно притворив за собой дверь, он высмотрел в нижней части рояля выступающий торец и, встав на четвереньки, подлез и как следует потерся о него головой. На волосах любого человека всегда есть какое-то количество жира, и вот уже Роджер с удовольствием созерцал замечательное тусклое пятно, появившееся на сверкающей полировке инструмента; он бы еще добавил тонкий черный волос, но, увы, сие уже превышало его возможности.