Адольф Бело - Любовники-убийцы

Следователь решил отправиться в Фонбланш. Он хотел посмотреть на жилище Фурбиса, расспросить Бригитту, которой утром он не посмел задать ни одного вопроса, и, наконец, отыскать яд, если тот остался. Имелись и другие вещественные доказательства, которые необходимо было присовокупить к уже найденным. Среди них — ружье, из которого был убит Паскуаль, вытащенное из колодца в Новом Бастиде благодаря указанию Фурбиса.

Войдя в дом Бригитты, следователь был поражен тем зрелищем, которое представилось его глазам. Сидя около камина, окруженная крестьянками из соседних домов, что пришли утешить ее, бедная женщина была в отчаянии, которое выражалось в том, что она то и дело порывисто целовала своих детей. Не сказав ни слова, судья немедленно приступил к обыску, надеясь отыскать яд. В чулане нашли несколько бутылок, наполненных фосфорным раствором, а на дне небольшой банки — несколько капель опиума. Это подтвердило показание Фурбиса, что он передавал Марго ядовитые вещества. Затем судья подошел к Бригитте:

— Знаете ли вы о присутствии этих ядов в вашем чулане?

Она подняла на него свои заплаканные глаза и, казалось, очень удивилась, все еще видя его перед собой. Однако она ответила:

— Я знала, что мой муж запирал там лекарства для лошадей, но я не знала, что они ядовиты.

— Не пытался ли он когда-нибудь отравить вас?

— Никогда! — вскрикнула она.

Он не хотел настаивать, видя, как расстроена женщина.

— Знали ли вы, — снова спросил он ее, — что ваш муж находился в близких отношениях с Марго Паскуаль? Можете ли вы дать нам какие-нибудь показания по этому поводу?

Чтобы вызвать ее на откровенность, он рассчитывал, что желание отомстить сопернице всегда выдаст женщину.

Гнев блеснул в глазах Бригитты. Молча она приложила руки к сердцу, как бы останавливая его биение, затем проговорила тихим голосом:

— Я не хочу обвинять эту женщину.

Следователь понял все и, видя ее огорчение, поспешил уйти, оставив небольшую денежную помощь семье Бригитты, обреченной на нужду и горести. Но его мнение было составлено. В этот же вечер он уехал из Горда. Предварительное следствие было окончено; Фурбис должен был до выздоровления оставатся в больнице, под присмотром охраны, которая несла за него ответственность. Что же касается Марго, она через час после отъезда судьи поехала в Апт под конвоем двух жандармов.

Всю дорогу, несмотря на то что уже наступила ночь, жандармы видели, как в пыли за каретой бежал, держа сапоги в руках, какой-то босой человек. Несколько раз они должны были останавливать его, когда он заговаривал с Марго. Около крепости Апт они высадили молодую женщину. Она вышла, и ворота захлопнулись за ней. Тогда следовавший за ней всю дорогу человек сел на ступеньку около крепости и горько заплакал. Это был Мулине. Он просидел всю ночь на одном месте, а затем, утром, отправился обратно в Горд, спрашивая себя, каким образом вызволить Марго из заточения.

Глава XX

В течение трех дней Марго не могла ни на минуту успокоиться. В первую ночь после своего заключения она заснула глубоким сном. Но пробуждение ее было ужасно. Воспитанная в деревне, но привыкшая к роскоши, она всегда была окружена удобствами, какие только может требовать женщина, подобная ей. Сердце ее сжалось от боли, когда, проснувшись, она увидела себя в небольшой запертой на замок комнате. Она огляделась, но обстановка не вызывала ничего, кроме отвращения и желания умереть как можно скорее.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть жалкого тюфяка, служащего ей постелью, потемневших от времени стен, которые окружали ее, узкого окна, пропускавшего слабый свет и загороженного железной решеткой.

Но едва успела она примириться с окружающей обстановкой, как новое беспокойство овладело ею. Образ раненого Фурбиса, распростертого на постели в больнице, называющего ее своей сообщницей, ясно предстал перед ней. То вдруг Паскуаль являлся ей: вышедший из могилы, он приближался к ней с угрозой и, заключив ее в свои объятия, уносил на эшафот.

Но недолго эти ужасные видения беспокоили Марго, вскоре она настолько сумела овладеть собой, что прогнала их от себя. Она ободрилась, занятая одной лишь мыслью — как защищаться, чтобы вернуть свободу.

Наутро к ней явился тюремщик, который принес столь грубую пищу, что она не посмела к ней прикоснуться; за ним пришел священник, напрасно пытавшийся словами любви и милосердия тронуть ее — она не хотела его слушать и на все отвечала словами:

— Я не виновна и не желаю сидеть в заключении.

Скоро ее повели в комнату судебного следователя, который хотел получить от нее признание. Грустно, конечно, было видеть это прекрасное создание с тонкими чертами лица, шествующее изящной походкой между двумя жандармами по темным коридорам тюрьмы. Не опуская глаз, Марго гордо смотрела вокруг себя, не как преступница, а как царица, сопровождаемая своей свитой. Невзирая на неопровержимость доказательств, она продолжала отрицать всякое свое личное участие в преступлении. Ей представили три важных обвинения, свидетельствующих против нее: заявление Фурбиса; письма, написанные ею; ее связь с ним, о существовании которой говорили по всей округе.

Марго упрямо отвергала эти доказательства. Фурбис, по ее словам, дал ложные показания, чтобы уменьшить свою вину. Письма, найденные у него, были написаны не ею — это была художественная подделка под ее руку. Наконец, слух об их отношениях также не имеет никакого основания, она просто испытывала дружеские чувства к Фурбису, которого считала преданным своему мужу.

Ничто не могло заставить ее выйти за пределы системы защиты, избранной ею. Она отвечала молчанием на все остальные вопросы, предлагаемые ей следователем и так или иначе касавшиеся преступления. Напрасно он пытался заставить ее сказать что-то противоречивое, что могло послужить ей обвинением. Она как будто не понимала слов, произнесенных судьей, и все отрицала.

Со дня своего ареста она не дала ни одного показания, в котором признавала бы себя виновной хоть в одном из возводимых на нее обвинений.

На что она надеялась? К чему с таким усердием защищала себя? Разве ее жизнь не была теперь разбита навсегда? К чему она стремилась, готовая на все, чтобы сохранить свою свободу? Фурбис, на которого она так надеялась, с которым тесно связывала свое будущее, которого так страстно боготворила, — разве не он так подло предал ее?

Порочная, но решительная, извращенная, но смелая, Марго могла любить негодяя, но не подлеца, не изменника. Напрасно пыталась она убедить себя, что Фурбис попался в сети, так искусно расставленные судьями. Все доказывало, что он выдал ее в первую же минуту, без малейшего сожаления, без угрызений совести, единственно с целью оправдаться самому. Он не пощадил самых сокровенных тайн их любви. Он тщательно хранил их продолжительную переписку, вместо того чтобы сжечь письма, свидетельствующие против нее. В то время как она вся отдавалась ему, как душой, так и телом, он замышлял, как воспользоваться ее слабостями. Он всегда лгал ей и никогда не любил ее!

Но, несмотря на ужасные разоблачения, раздиравшие ее душу, она хотела жить. В ней развилось новое охватившее всю ее чувство. Она собиралась вскоре стать матерью и питала невыразимую привязанность к ребенку, которого носила под сердцем. Материнская любовь имеет ту отличительную и вместе с тем достойную удивления черту, что одинаково свойственна как непорочной, так и извращенной натуре.

Вместе с развитием этого чувства в душе начинают мало-помалу появляться совершенно новые качества. Они смягчают порывы страстных натур, из характеров жестких делают более нежные, придают смелость и решительность натурам слабым. Они дают возможность более высоко ценить добро, и все мысли человека становятся столь ясными, что ошибки и заблуждения прошлого заставляют нас краснеть за себя и даже вызывают слезы за совершенные некогда проступки.

Марго мало-помалу начала смягчаться, гнев, бушевавший в ее душе, сменился страданием, гордость — стыдом, ропот — слезами раскаяния. В душе ее водворилось тихое спокойствие, и вместо того, чтобы жаловаться на свою участь, обвинять кого-либо другого, она стала молиться.

За это время Фурбис окончательно оправился от своей раны и был, в свою очередь, также перемещен из больницы в тюрьму в Апт. Он только и думал, как бы бежать. Его поместили на втором этаже; окно, загороженное крепкой решеткой, выходило на тюремный двор, так что с этой стороны бегство было невозможно. Дубовая дверь также была обита, как снаружи так и изнутри, железными листами. Оставался потолок, который, по предположению Фурбиса, выходил на крышу. Фурбис принялся за него, но скоро его застали ночью во время работы и переместили в другую комнату, усилив надзор.

Тогда он впал в глубокое отчаяние. Мрачный, озлобленный, он сидел целыми днями в углу своей камеры. О чем он думал? О своем прошлом? Нет, о том, как бы спасти свою шкуру. Марго не было более у него в сердце. Он спрашивал себя, как мог он из любви к ней кинуться в бездну, где он теперь находился? Он вспоминал, сколько промахов совершил с той минуты, когда в нем зародилась надежда стать владельцем Нового Бастида, до тех пор, пока, несмотря на советы Вальбро, он решил выстрелить в Паскуаля. Он проклинал совершенное им преступление не за то, что оно было ужасно, нет — его пугало возможное наказание.