Жюль Мари - Выстрел (сборник)
Франсуа бросился на постель, зарылся головой в подушки, где столько месяцев Мадлен скрывала свое отчаяние и страх, и зарыдал. Помешанная посмотрела на него с удивлением и перестала петь. Она подошла к кровати, взяла голову несчастного своими исхудалыми пальцами и с невыразимой кротостью, с нежностью матери, утешающей ребенка, проговорила:
— Не плачь… я дам тебе цветов… ты выберешь, какие хочешь… Возьми весь золотоцвет, если желаешь… Я не хочу огорчать тебя… только не плачь… Я их вытрясу, прежде чем тебе дам, потому что там, быть может, спряталась жаба, и ты испугаешься, не правда ли?.. Но она не злая… она не причинит тебе вреда… останься возле меня… Когда она увидит, что ты мой друг, она уйдет… Не плачь, у тебя будут цветы.
Слушая этот обожаемый голос, который вдруг стал нежным и напомнил ему о прежних часах счастья, Франсуа почувствовал, что у него захватывает дух, и, обессиленный, повалился на пол.
— Боже мой, боже мой, если бы я мог умереть… — твердил он.
Мадлен встала на колени возле него, взяла его за руки, все еще напевая ту песню, которая осталась у нее в памяти. Через минуту он сделал над собой усилие, встал, обнял руками шею любовницы и в последний раз страстно, отчаянно обратился к ней:
— Мадлен, узнай меня, я Франсуа, тот, кого ты любишь…
Помешанная легла на кровать и забылась тяжелым сном. Вне себя от ужаса, доктор убежал. Он обезумел до такой степени, что не увидел двух человек, которые следовали за ним до самых дверей больницы. Это были Дампьер и Маньяба. Они присутствовали при этой сцене и слышали все.
XXIV
Прежде всего Франсуа подумал о самоубийстве. Он не мог пережить свою возлюбленную, а Мадлен помешалась и теперь была все равно что мертвая. Удерживала его только мысль о сестре, которую он желал увидеть, и об отце, которого всеми силами хотел избавить от стыда. Он обещал Сюзанне, что его самоубийство, если оно окажется нужным, будет походить на несчастный случай.
Когда Горме вернулся домой, все спали. Он тоже постарался заснуть, но перед глазами у Франсуа проходила вся его жизнь. Странное дело! В этом хаосе воспоминаний его любовь к Мадлен занимала ничтожное место. Он помнил главное: свое детство и молодость, честное и суровое лицо отца, внушавшего ему понятие о чести и долге. Потом образ Сюзанны с бледным лицом, с глазами, впалыми от бессонных ночей и слез, голубыми, как незабудки, носился перед ним. Наконец он заснул в кресле — сном нервным, прерываемым судорогами и кошмарами.
Утром пришел Дампьер. Он спросил у Сюзанны о Франсуа. Она ответила, что он выезжал ночью, вероятно, его позвали к больному, вернулся очень поздно и не выходил еще из своей комнаты. Сюзанна не могла знать, что случилось в больнице, но ее волновало смутное беспокойство: ей было известно о намерении брата бежать, и она надеялась, что начинающийся день не застанет его уже в Сен-Клоде. Приход судебного следователя испугал ее. Дампьер был бледен как смерть.
— Я должен поговорить с вами, — сказал он дрожащим голосом, которому напрасно старался придать твердость.
Она сделала ему знак, что слушает. Он глухо продолжал:
— Сюзанна, вы обманули меня, обманули недостойным образом. Вы никогда не любили меня, никогда.
Она сделала движение, как будто просила у него прощения, но он понял ее превратно.
— Не отпирайтесь, я знаю обо всем: и о гнусной комедии, которую вы играете уже несколько недель, пытаясь обмануть меня, и о преступлении вашего брата. У меня больше доказательств, чем нужно, для того, чтобы уличить его.
— Мадлен выдала его? — с трепетом в голосе спросила Сюзанна.
— Она не успела…
— Умерла?..
— Нет. Судьба наказала ее иначе: она сошла с ума.
— Сошла с ума! Ах! Это ужасно!..
— Вчера ваш брат упал в обморок, присутствуя при опыте Маньяба над госпожой Гонсолен, а она в припадке ярости бросилась на доктора, забыв на секунду и о своем притворном помешательстве, и об осторожности. Нынешней ночью, предвидя, что ваш брат совершит попытку освободить ее из больницы, мы с Маньяба спрятались там и наблюдали душераздирающую сцену между вашим братом и госпожой Гонсолен. Она теперь действительно помешалась: боязнь выдать себя, слабость, долгие месяцы страданий свели ее с ума.
Дампьер не сдержался и стал осыпать Сюзанну упреками. Девушка потупила голову, щеки ее пылали, глаза сверкали лихорадочным блеском.
— Нет, вы не любили меня. Вы никогда не думали обо мне. Вы знали о преступлении вашего брата, и моя любовь казалась вам единственным средством спасти его. Знаете ли вы, что это гнусно? Чего вы хотели? Связать меня таким образом, чтобы я был вынужден пожертвовать своим достоинством, для того чтобы спасти честь вашего семейства, когда бы это семейство сделалось моим? Это был постыдный договор, который я подписывал, зажмурив глаза. Вы не правы, Сюзанна. Думали ли вы о том, что делали? Нет! Я ничего вам не сделал, за что же вы поступили со мной таким образом? Я имел несчастье полюбить вас и после неизвестности, длившейся несколько месяцев, вообразил, что вас тронула сила моей любви, и сердце мое наполнилось безумной радостью. Моя жизнь разбита по вашей вине. Вместо всех этих грез, которым я предавался с таким счастьем, вы бросили меня в пропасть отчаяния. Мне впору рукоплескать вашей ловкости, самоуверенности и умению притворяться. Я пришел сюда осыпать вас упреками, сначала у меня были слезы на глазах, теперь я кричу «браво!», восхищаюсь вами и, возможно, вскоре стану равнодушным зрителем при развязке этой драмы.
Рыдания прервали его слова. Он до крови закусил губы, сжал кулаки.
— Ах, Сюзанна, Сюзанна! — прошептал он.
В этих словах заключалось такое великое отчаяние, такая глубокая тоска, что девушка, глубоко взволнованная, готова была сказать ему, что она любит его, любит страстно, что она также страдала, но, увлекаемая своим братом, испуганная участью, ожидавшей его, не смела довериться жениху.
Однако Сюзанна была слишком расстроена, чтобы прерывать Дампьера. Она слушала его, потупив голову, не смея поднять глаз, и каждое его слово отзывалось в его душе пронзительной болью. Наконец под влиянием воспоминаний гнев Дампьера улетучился. Беспредельное уныние пришло на смену его возбужденному состоянию. Он судорожно зарыдал.
Сюзанна подошла к нему и тихо развела руки молодого человека, которыми он закрыл лицо. Он поднял на нее глаза, покрасневшие от слез, и бросил на нее отчаянный взгляд.
— Простите! Простите! — сказала она.
Он покачал головой:
— Нет. Я не могу простить. Вы заставили меня жестоко страдать. Нет, не могу.
Она повторила опять:
— Простите меня. Я виновата, это правда, но разве я могла поступить иначе? Чтобы спасти брата, чтобы спасти от стыда и горя моего отца, я согласилась на все, о чем просил меня Франсуа. По-вашему, я должна была отказать? Неужели вы думаете, что мне нравилось обманывать вас? Неужели вы думаете, что я не страдала? Представьте ту жизнь, которую я вела столько месяцев, зная его ужасную тайну, которую надо было всеми правдами и неправдами скрывать от отца? Сколько слез мне пришлось пролить! Сколько страданий вынести!..
Она воодушевлялась, произнося это, а он, не смея поднять голову, внимал ее кроткому голосу, который дрожал и часто прерывался от волнения. Она продолжала:
— Это еще не все. Вы хотите, чтобы я сказала вам всю правду, не так ли? Вы этого требуете, и вы имеете на это право, я признаю. Выслушайте же меня. Когда вы просили моей руки у отца, я еще не мечтала о замужестве. Я вас не любила. Я никогда не думала о том, что вы станете моим мужем. Но ваша любовь открыла мне глаза. Вы внушили мне новое чувство — я полюбила вас. Когда мой брат просил меня не отказывать вам, я еще не знала, что чувствует мое сердце. На другой день, когда Франсуа признался мне в своем преступлении, я поняла, что привязана к вам навсегда. Я плакала, но напрасно боролась с собой. Было уже поздно. Страдания, которые вы испытали за эти два дня, — разве могут они сравниться с моими? Я вас любила и чувствовала, что поступаю недостойным образом. Вы любили меня, и я понимала, что поступаю низко и недостойно, и стремилась без сопротивления к развязке, которая должна была покрыть меня стыдом, какова бы она ни была. Да, я вас любила и люблю! То странное положение, в котором мы очутились, позволяет мне говорить с вами с полной откровенностью. Преступление моего брата состоит не только в убийстве Гонсолена — он стал причиной помешательства Мадлен, он сделал несчастным вас, обесславил отца, который не переживет подобного стыда, и меня обесславил в ваших глазах. Теперь, когда я сказала вам все, господин Дампьер, я возвращаю вам ваше слово и еще раз прошу у вас прощения.
Он взял ее руку, прижал к губам и покрыл поцелуями.
— Я вас прощаю, — сказал он.
Он встал, вытер глаза, прошелся по комнате, отворил окно и подставил лоб суровому зимнему ветру. Несколько успокоившись, он произнес:
